Любовь как сладкий полусон - Олег Владимирович Фурашов

– Тьфу-тьфу, – подражая покойной бабушке, суеверно поплевал через левое плечо Юрий.

– Вот так с меня сняли дурные чары, – улыбнулась расколдованная красавица. – Хорошая у тебя мама, Юрочка!

– Она у меня славная! – с гордостью в голосе подтвердил провожатый.

– Я её впервые увидела в конторе в начале декабря. И подумала: «До чего интересная, но строгая женщина». Она тогда строителей отчитала за недоделки. Культурно, вежливо, но вместе с тем взыскательно. Спросила про неё у бухгалтеров, а они – мне: «Кондрашова, заведующая детским садом».

– Детский сад – пройденный этап, – пояснил Кораблёвой Юрий. – Недавно пустили новый детский комбинат. Он от первого кирпичика до последнего гвоздика строился под маминым надзором. Ну и без директора совхоза, само собой, не обошлось. Не для себя старались: для детишек и односельчан. Прежде, когда ещё сельсоветы были, их с Бурдиным четыре раза подряд депутатами выбирали.

Или ещё факт про маму, – набирался объяснимого вдохновения юноша. – Однажды мы идём с ней по селу, а на пригорке стоят три девчонки – класс так пятый, приблизительно. Увидели нас и зашептались. Мы как поравнялись с ними, одна из них и говорит: «Три-четыре». И они хором: «Здрав-ствуй-те, Ли-ди-я Ни-ко-ла-ев-на!» Пять лет уж тому, как девчонки в школу ушли, а поди ж ты…

– Молодец, любишь свою маму! – с едва заметной одобрительной завистью отозвалась задушевная собеседница. – Кстати, Юра, на досуге я прочла твои стихи, – достала она из кармана пальто записную книжку и протянула её попутчику. – Мне понравилось. Спасибо. С наиболее удачными из них ознакомила одного компетентного человека. Ничего, что посамовольничала?

– Да ладно, чего там…, – застеснялся тот, принимая блокнотик.

Они остановились перед заборчиком, окружавшим домик молодых специалистов. И тут провожатый, заметно занервничав, с натугой выдавил из себя:

– Стелла, можно, я кое о чём тебя попрошу?

– Да. Всё, что могу, – беспечно пообещала ему девушка, после банной встряски и моциона по-прежнему пребывавшая в состоянии лёгкой эйфории.

– Для меня это очень-очень…, – продолжил Кондрашов, переходя на внезапно осипший баритон и даже теряя стройность речи. – Ибо…Потому что…Оберегает от бед…Короче говоря,

прими, пожалуйста…

Вслед за невразумительным вступлением он извлёк из кармана куртки свой сюрприз, что он вчера приобрёл в Ильске. То были простенькие, но выполненные со вкусом бусы из янтаря. Их ему посоветовала купить продавщица, уверив, что янтарь предохраняет от сглаза, а равно и от простуды, поскольку способен согревать.

И паренёк, волнуясь, вложил презент в руки Кораблёвой.

– Какие оригинальные! – восхитилась Стелла, разглядывая дар в полосе света, падающего через окошко. – Смотри, это звёнышко даже в виде сердечка. Прелесть!

Она провела тонким и длинным указательным пальчиком по наполненным солнечным сиянием жёлто-золотистым камешкам и, вздохнув, решительно отказалась от подарка, возвращая его законному владельцу:

– Нет, милый мой рыцарь! Я не могу принять…Это против правил. Подобные вещи женщина принимает от…мужчины, находясь во вполне определённом положении. Подобное налагает обязательства…Нет-нет, спасибо!

Юрий убито отшатнулся от длани повелительницы, столь безжалостно возвращавшей дар.

– Стелла, перестань! – взмолился он. – Если ты не примешь такой…пустяк…Если откажешь в такой малости, то я…околею здесь как пёс презренный! – глухо дал он торжественный зарок.

И в доказательство твёрдости и несокрушимости намерений Кондрашов уселся на заснеженную тропинку, упрямо сжав губы.

– Встань! – потребовала студентка. – Встань, и забери, пожалуйста, бусы.

Вместо положительной реакции юный обожатель и вовсе улёгся, уткнувшись лицом в сугроб с мужеством Муция Сцеволлы.

– Поднимайся сейчас же, несносный! – рассердилась Стелла, и даже топнула хорошенькой ножкой. – Поднимайся, или я с тобой не буду разговаривать ни-ког-да!

Ответом явилось могильное молчание. А девушке померещилось журчание ручейков, образовавшихся от таяния мерзлоты под горячим телом бунтаря, преступившего неписаный кодекс чести, негласно принятый в отношениях между ними.

– Мальчишка! – разгневалась Кораблёва. – Мне и без того

несладко, а ты прикалываться вздумал…

Лишь протяжный, хватающий за душу, далёкий вой безымянного пса на противоположном конце Замараевки нарушил тягостную тишину. Практикантка зябко передёрнула плечами.

– Ну и загорай! Напугал! – положила она бусы на спину строптивцу и скрылась в сенях, притворив за собой наружные двери и притаившись за ними.

Незримый поединок характеров продолжался до очередного воя неведомой дворняги и завершился победой сильного пола. Стелла неслышно отворила двери, высунула голову из сеней и удостоверилась, что упрямец по-прежнему недвижим, подобно знаменитому изваянию Родена «Мыслитель», только сражённому навечно.

Она вернулась к строптивцу и притронулась к его горячей и запухшей щеке своей прохладной ладошкой. Поскольку тот на подобные проявления компромисса никоим образом не отзывался, девушка наклонилась, взяла бусы и пошла на попятную:

– До чего же ты, Юра, противный! Но я не могу на тебя злиться: ты же мой рыцарь. Хорошо, я принимаю твой…оберег, но с одним условием.

– Каким? – «воскрес» тот, поворачивая голову и открывая глаза.

– Прежде встань, пожалуйста. Я же с человеком разговариваю.

– Уже, – проговорил Кондрашов, вскакивая.

– Слушай меня, – наставительно сказала Кораблёва. – Я принимаю твою любезность. Спасибо. Мне очень-очень приятно. Однако ты тоже берёшь на себя обязательство принять от меня ответный подарок. И до тех пор я стану хранить бусы, но носить не буду. Идёт?

– Идёт! – просиял провожатый.

– Я забыла, ты за какую команду болеешь?

– За ЦСКА…А что?

– Ничего. Это моя тайна, – со значением сказала студентка. – Помоги мне, пожалуйста, снять шубу.

Юноша принял дедушкин тулуп, и стоял перед девушкой, сияя глуповатой и счастливой улыбкой.

– Наклонись ко мне, – попросила его та. – Я воротник твоей курточки поправлю.

И стоило Кондрашову послушно склониться, Стелла бережно прикоснулась губами к его подбитому глазу.

9

Домой Юрий не возвращался, а летел, подобно херувиму паря над Замараевкой и напевая про сказочную девушку Олесю, что живёт в белорусском Полесье.

– Проводил? – встретила его вопросом Лидия Николаевна, сидя на диване и штопая дыру на Венькиных штанах.

– Ага! – вдохновенно ответил ей сын, и плюхнулся рядом с ней.

– Осторожно! – вскрикнула его мама. – …О-о-х-х, как ты меня напугал…Чуть на иголки не сел!

– Чуть-чуть не считается, – беззаботно отмахнулся Кондрашов.

– Ты, милый мой сыночек, учти, – назидательно принялась вразумлять его Лидия Николаевна, – что надо быть осмотрительнее. В жизни ведь можно уколоться – и гораздо больнее – вовсе не о швейную иголку.

– Мам, на что ты намекаешь? – вдохновлённый прогулкой, дурачась, отвечал ей тот. – Я ничего не соображаю. Ни-че-го!

– То-то и оно, – нахмурилась его многоопытная собеседница. – Извини меня, Юрочка, что я вторгаюсь в деликатную сферу, но я, как-никак, твоя мама…Меня очень беспокоит твоя увлечённость Стеллой. Любовь, бесспорно, прекрасное чувство, но…

– Ты что-то имеешь против?

– В такой ситуации бесполезно иметь «за» или «против». Это не решается голосованием. Я боюсь отрицательных последствий.

– Мама, о чём ты толкуешь? Какие последствия? Я же не позволю чего-то дурного по отношению к Стелле.

– Речь не столько о ней, сколько о тебе. О неизбежно ждущих тебя разочарованиях.

– Ха! Ты допускаешь, что я разочаруюсь в…в этом потрясающем человеке?!

– Мне страшно за твои иллюзии. Я предвижу, что по окончании практики она уедет, а тебя…а тебя погребут осколки несбывшейся мечты.

– Ещё чего! Я буду приезжать в Среднегорск.