Молния среди леса - Константин Малахов

Годы наступили тяжелые. Революция гремела где-то там, в холодных неизвестных краях. Однако взрыв был такой силы, что эхо докатилось и до Галины Ивановны с соплеменниками. Земли у них хватало, трудолюбия тоже в достатке и это позволяло заготавливать много чудесных продуктов питания. Понятие «много» начинало становиться очень относительным, так как на плодородные эти земли пришли солдаты, управленцы – в общем строители новой страны. Они тоже хотели есть и пришлось делиться. Жители села стали работать больше, а есть меньше. Закаленный характер Галины принял это испытание, притом у нее с собой был огонек, согревающий в любую погоду и жизненную ситуацию. Сына своего Тимоху она всегда брала с собой: на пашню, в огород или в редкую прогулку к реке. Сама соорудила ему корзину для переноски, прикрепила кое-как кусок ткани, чтоб солнце не напекло малютке голову. Местных мужиков просить стеснялась, не приучена была на чью-то руку опираться. Да и мужское население впахивало эти годы не слабее своих волов, куда им еще рукодельничать. Мальчишка рос здоровым, рано начал бегать, радовался всему, чему только видел. Мог часами любоваться подсолнухом или даже сам, как тот же подсолнух, смотреть подолгу на облака. Дедушка Тимохи этому не удивлялся. Говорил, что очень ему это знакомо.

– Картинки малевал батько мой, – Наседкина махнула рукой в сторону пейзажа, привлекшего чуть ранее мой взгляд. – Раньше петухов бывало убегал…

Как-то в деревню приехал отряд, из новой власти. Плохого ничего не делали. Остановились у председателя, решали какие-то свои вопросы. И вот однажды, молодая мама Галя, идя по улице, видит, как ее сынок разговаривает с каким-то мужчиной. Поспешила к ним. Собеседник стоял перед Тимохой на одном колене, внимательно смотря мальчику прямо в глаза. Мать уже буквально на бегу обняла сына за плечи и с вызовом и страхом посмотрела на незнакомца. То был немолодой мужчина, в поношенном, но деловом костюме, при шляпе. За сидящими на узком сухощавом лице, круглыми стеклами очков виднелись любопытные глаза. Он буквально рассматривал мальчика. Вежливо поздоровался с Наседкиной, представился каким-то там доктором – многих слов Галина Ивановна тогда не поняла и не запомнила.  Все таким же дружелюбным тоном этот очкастый доктор рассказывал, что Тимошка – очень интересный и важный для него мальчик. Дескать, он до революции вел какие-то исследования в душевных отклонениях, проводил процедуры лечения. Проводил опыты. Давайте, говорит, мамаша, я и ваше чадо пронаблюдаю, методики проверю, глядишь и вылечу парня. А если нет – то как ценен будет материал работы с ним в будущем. Страна и руководство оценят. С каждым его мягко сказанным словом пальцы Наседкиной становились все жёстче. Даже Тима уже удивленно посмотрел на маму. Когда же этот разговор закончился, она неуверенно покивала и на ватных ногах пошла в другую сторону, куда-нибудь, лишь бы подальше от него. В спину словно острые метательные ножи долетали фразы: "Я зайду", "Никуда не уезжайте".

Галина Ивановна все рассказала отцу. На семейном совете решили, что матери и сыну надо уйти вниз по реке и переждать где-то там, а дедушка обеспечит их пропитание.  Оказалось, что ждать вечера было непозволительной роскошью. Уже на выходе из хаты к лугу их встретили. Солдат передал им безотказное предложение проследовать к товарищу доктору, на разговор. Бежать не стоило, Галина Ивановна не раз слышала о малом проценте человеколюбия новой власти. Себя было не жалко – стреляйте, но вот без нее кто за маленького Тимоху заступится. И расплакалась она очень сильно, навзрыд. От бессилия и невозможности что-то сделать. Тима тоже начал хлюпать носом, прижимался к ее подолу. Но дрогнуло что-то и в солдате. Словно самая жалобная и щемящая мелодия на свете – плач – заставила треснуть его неподвижную маску, как нота определенной частоты крушит стекло.  Он выслушал Галю Наседкину молча, задумался.  К нему вновь вернулась решительность, но она уже не пугала мать и дитя, они, хоть и с опаской, следовали за ним. Солдат посадил их в грузовик с провизией, уезжающий на железнодорожную станцию. пообещал сказать доктору, что не обнаружил мальчика, как и его родительницу. С грустью в усталых глазах посоветовал уехать на время куда подальше. Отец успел собрать дочурке какие мог пожитки, всунул туда картину. Солдат хмыкнул, посоветовал лучше взять побольше теплой одежды, но мужчина сказал, что никакая ткань не согреет так душу, как воспоминание о доме.

Можно было переждать в городе, но страх гнал юную семью вперед. Правдами-неправдами сели с Тимохой на поезд. Затем бесконечный стук колес, лай собак на вокзалах. Мальчик легко отвлекался на какие-то мелочи – деревья за окном, или еще что. Но молодому организму нужно питание. Взятый наспех тормозок давно закончился, а в поезде увы ничего не росло. Пришлось Галине Ивановне ходить по вагонам, искать выход, но не из поезда, а из ситуации.

Вскоре выяснилось, что поезд едет в дремучие русские леса, туда, где холодно и малолюдно. Начальник поезда рассказал Галине о глухой и далекой деревне. Сообщил, что знает местного старосту Игната Никитовича и к чужакам там терпимы, он не откажет. Высадил пассажиров на неизвестной станции, с кем-то там пошушукался и первым же попутным транспортом Галина и Тимофей Наседкины прибыли в Чернолесье.

– Хату нам выделили, – продолжала Наседкина, водя пальцем по стенке кружки. – Работы здесь правда не так уж и много кому надо, да ну я справлялась. Вспахала землю, посеяла пшеницу, овес, картошку. Растет здесь не очень все – холодина жуткая, земля худовата. Как было людей побольше, то и полегче чуток: кому что сшить, связать, кому овощей закупорить. Ох тут спрос на это был хороший. Но мельчать народ стал, вот никого вже и не осталось…

Мы с Костомаровым молчали, но по-разному: он одарял Дарью Ивановну понимающим взглядом еле заметно покачивая головой, я лишь сидел, не двигаясь и душу мою сжимала жалость к ее тяжелой судьбе, какое-то еще чувство рвалось сделать ей что-то глупое и, по-моему мнению, приятное – дать денег или что-то в этом роде. Мне было не то, чтобы ее жалко, а обидно, что так извилист был путь ее маленькой семьи в этот лес.

– А сейчас как вы живете? – сам не знаю почему, у меня вылетел этот вопрос.

– Да как обычно, – смотря в пол ответила Наседкина. – Там за сараем овса и пшеницы чуть посеяла. Буряка. Председатель помог землю взлопатить, достал где-то кобылу. Раньше то я еще шила неплохо, обменивала рубаху, или еще чего, на плуг местным жителям. Охотник иногда заходил, заштопать то да се, но я и сама намастырилась капканы ставить…