Ослепленная правдой - Стефани Майер

Но еще не сейчас. Когда жена доктора проснулась утром, как всегда, очень рано, глаза ее  видели так же ясно, как и прежде. Все слепцы в палате спали. Она стала думать, как бы  сообщить им, собрать ли, что ли, всех и огорошить новостью, или, может быть, лучше,  обставить это потише, поскромней, сказать, например, будто не придавая особенного значения  этим словам: Кто бы мог подумать, что сохраню зрение среди стольких ослепших, а еще лучше,  может быть, притвориться, что была слепой, а теперь прозрела, это бы и им подало надежду:  Если она прозрела, скажут они друг другу, то, глядишь, и мы тоже, но не исключено, что  выйдет как раз наоборот: Ну, если так, уходи отсюда, скажут они ей, а она ответит тогда, что  мужа оставить не может, а раз армия не выпустит из карантина ни одного слепца, значит,  придется им согласиться, чтобы она осталась. Как всегда, под утро кое-кто из спящих  заворочался на койке, пустил ветры, и нельзя даже сказать, испортил воздух, ибо это уже  невозможно, должно бы и. уровень предельного насыщения достигнут. Позывающий на рвоту  смрад шел волна за волною не только из уборных, его испускали пропитанные собственным  потом, протушенные в нем тела двухсот сорока человек, которые не мылись и мыться не  смогли бы, не меняли белья и одежды, спали в грязи и собственных нечистотах. И кому нужны  забытые здесь мыло, щелок, стиральный порошок, если почти все души, да нет же, не те, о  которых вы подумали, засорены либо бездействуют, если из забитых водопроводных труб  грязная вода идет обратно, заливая ванные комнаты, пропитывая деревянные полы в коридорах,  проступая между швами облицовки. Куда я лезу, с ума, что ли, сошла, засомневалась вдруг  жена доктора, если даже они не потребуют, чтобы я их обслуживала, а это более чем  сомнительно, я сама немедленно начну тут все мыть да чистить, и надолго ли меня хватит, ведь  в одиночку такую гору не сдвинешь. И прежняя ее решимость, казавшаяся совсем недавно  тверже гранита, теперь, когда пришла пора от слов переходить к делу, вдруг стала трескаться,  крошиться, осыпаться и рушиться от столкновения с гнусной действительностью, бившей в  ноздри и оскорблявшей глаза. Мне страшно, вот и все, прошептала она почти в изнеможении, и  потому лучше бы я ослепла и не корчила из себя миссионерку. Трое слепцов, и среди них -  аптекарь, уже поднялись и отправлялись занимать позиции в вестибюле, чтобы получить  причитающийся первой палате паек. Никак нельзя было утверждать, что распределение и  дележка производятся на глазок, поскольку именно его-то и не было, то есть порцией меньше,  порцией больше, нет, совсем наоборот, жалко смотреть, как, сбившись со счета, начинают они  заново, и всегда найдется человек особо скверного и недоверчивого нрава, кому во что бы то ни  стало надо удостовериться, что другим не досталось лишнего, и потому непременно возникали  разногласия, а затем начинались отпихивания, слышались и две-три оплеухи, нанесенные, как и  положено, вслепую. В первой палате все уже проснулись и готовы были получить корм, благо  здесь уже установился относительно удобный порядок распределения: всю провизию сначала  оттаскивали в самый конец палаты, где обосновались доктор с женой и девушка в темных очках  с мальчуганом, звавшим мать, а потом слепцы отправлялись за своей долей по двое, начиная от  ближайших ко входу коек, один слева, другой справа, вторая слева, вторая справа, и так вот по  очереди, без ругани и толкотни, получали свое, и хоть времени на это уходило больше, но  неужели ради мирного сосуществования нельзя немного подождать. И первые, то есть те, перед  кем вся еда лежала на расстоянии вытянутой руки, съедали ее последними, если не считать,  конечно, косенького мальчика, уж он-то со своей порцией всегда расправлялся еще прежде, чем  девушка в темных очках принималась за свою, и в результате большая часть причитающегося  ей неизменно оказывалась в желудке у него. Слепцы давно уже повернули головы к двери,  ожидая, когда же раздадутся шаги товарищей, несущих еду, шаги хоть и нетвердые, но  безошибочно возвещающие, что кто-то идет с кладью, однако внезапно послышались иные  звуки, показалось даже, будто по коридору трусят рысцой, если такой подвиг по плечу или,  вернее, по ноге слепцам, не видящим, куда эту ногу ставить. И тем не менее ничего иного, как:  Что у вас там стряслось, что вы бегом бежите, сказать не пришлось, когда все трое,  запыхавшись и пытаясь протиснуться в двери разом, сообщили неожиданную новость: Нам не  отдали еду, сказал один, и двое других подтвердили: Не дали. Кто, солдаты, спросил чей-то  голос. Нет, слепые. Какие, мы все тут слепые. Мы не знаем, кто они, сказал аптекарь, но,  кажется, из последней партии, из тех, кого доставили всех скопом Ну и почему же они вам не  позволили забрать продукты, спросил доктор, до сих пор вроде бы хоть с этим сложностей не  было. Они сказали, что, как раньше было, больше не будет, отныне кто хочет есть, должен  платить. Стены палаты содрогнулись от возмущенных криков: Да быть такого не может.  Отняли нашу еду. Ворье проклятое. Какой позор, обирать таких же слепцов, как они сами, не  думал, что до живу до такого. Надо пожаловаться сержанту. Кто-то из самых решительных  предложил всем вместе идти выручать свое законное достояние. Не так-то это будет просто,  высказался аптекарь, их много, мне показалось, целая орава, и, что самое скверное, они  вооружены. Как, чем. Ну, палки у них, по крайней мере, точно есть, по руке мне так саданули,  до сих пор болит, сказал еще один из троицы. Надо попробовать уладить дело миром, сказал  доктор, я пойду с вами, поговорю, думаю, это недоразумение. Пойдемте, провожу, сказал  аптекарь, только, судя по тому, как они настроены, очень сомневаюсь, что они вас  послушаются. Как бы то ни было, надо идти, не сидеть же здесь. Я с тобой, сказала жена  доктора. Она заменила пострадавшего слепца, который считал, что уже выполнил свой долг, и  потому остался в палате рассказывать остальным про это рискованное предприятие, еда - вот  она, в двух шагах, а попробуй-ка взять, стоят стеной: Да еще с палками, особо подчеркивал он.

Двигаясь плечом к плечу, они прокладывали себе порогу среди слепых из других палат, и  в вестибюле жена доктора с первого взгляда поняла, что никакие дипломатические переговоры  сейчас невозможны и, скорей всего, возможны не будут никогда. Посреди вестибюля, плотным  кольцом окружив коробки с продовольствием, выставив на манер штыков или копий палки и  выломанные из спинок кроватей железные прутья, одни слепцы держали круговую оборону,  противостояли отчаянному натиску других, которые беспорядочными наскоками, не  заслуживающими звания атаки, силились прорвать строй, пытались нащупать в ней брешь,  оставленную случайно или по беспечности, и получали палками по воздетым и вытянутым  рукам, иные же ползли на четвереньках, пока не утыкались в ноги неприятелю, встречавшему  их ударами по спине или пинками. Не хочется даже и добавлять, что происходило это все  вслепую, ибо как иначе могло бы это происходить. Картину боя дополняли негодующие вопли,  яростные крики: Отдайте нашу еду. Требуем права на хлеб. Сволочи. Да что же это за  паскудство такое. Да быть этого не может, и нашелся даже человек, столь наивный или по  рассеянности забывший, где он, что крикнул: Вызовите полицию, хотя не исключено, что и  полиция уже здесь, слепота, как известно, на профессии не смотрит, и двое известных нам  блюстителей закона давно убиты и, хоть и с большим трудом, в землю зарыты. Влекомая  абсурдной надеждой на то, что власть вмешается и вернет в сумасшедший дом порушенный  мир, восстановит справедливость, порядок, спокойствие, одна слепая сумела подобраться к  центральному входу и в буквальном смысле на ветер бросить отчаянный призыв: Помогите, у  нас отнимают еду. Но солдаты если что и сделали, то лишь вид, будто ничего не слышат, ибо от  капитана, побывавшего тут с инспекцией, сержант получил приказ предельно ясный: Ни во что  не вмешивайтесь, пусть хоть поубивают друг друга. Слепая между тем исходила криком,  похожим на те, которыми оглашались стены психушки в прежние времена, хоть и не была  безумной, а всего лишь обезумела от чистого отчаянья. Осознав наконец всю тщету своих  призывов, она, рыдая, повернула назад, не сознавая, куда идет, и тотчас подвернулась под удар,  и дубинка, угодив ей по голове, свалила замертво. Жена доктора хотела было броситься,  поднять ее, но в толчее не смогла сделать и двух шагов. Те слепцы, которые считали, что у них  есть право есть, дрогнули и, теперь уже напрочь утратив способность ориентироваться, начали  в беспорядке отступать, спотыкаться и натыкаться друг на друга, падать, подниматься, снова  падать, а кое-кто, измученный, избитый, скорченный от боли, больше и не пытаясь вставать,  сдавался, оставался лежать лицом в пол, в каменные его плиты. Тут жена доктора, к ужасу  своему, увидела, как один из грабителей достал из кармана пистолет, резко поднял его дулом  кверху. Пуля сковырнула с потолка изрядный кусок штукатурки, обрушившийся на головы и  усиливший общее смятение. Стрелявший крикнул: А ну тихо, заткнулись все, если кто пикнет,  буду стрелять, на кого бог пошлет, потом не жалуйтесь. Слепцы замерли. Сказано ведь уже  было раз и навсегда, продолжал человек с пистолетом, жратвой отныне распоряжаемся мы, все  слышали, и чтоб никому больше даже в лоб не влетало ходить за ней, в дверях поставим своих,  кто попробует нарушить наш закон, пусть на себя пеняет, еда отныне будет продаваться,  хочешь кушать, плати. Чем платить, спросила жена доктора. Я сказал, молчать всем, взревел  тот, водя стволом пистолета из стороны в сторону. Но ведь мы же должны понять, как все это  будет происходить, как мы будем получать еду, все вместе или каждый сам по себе. До чего ж  деловая, заметил кто-то из бандитов, кокни ты ее, чтоб не выступала, одним ртом меньше  будет. Давно бы кокнул, кабы глаза при мне были, ответил главарь, и потом, обращаясь ко  всем: Разойдись, по палатам, давай-давай, пошевеливайся, двигай копытами, когда занесем  жратву внутрь, скажем, что дальше делать. Но как же все-таки будет с платой, во что нам  обойдется кофе с молоком и галета, не унималась жена доктора. Нет, ну она прямо нарывается,  сказал тот же голос. Ладно, с ней потом разберусь, сказал главарь и уже другим тоном добавил:  Значит, так, выделяете двоих с каждой палаты, сдаете им все, что есть ценного, все равно что,  лишь бы денег стоило, все принимаем, деньги, кольца-перстни, цепочки-брелочки, серьги-бусы,  часы, браслеты, у кого что есть, и они несут это все в третью палату левого крыла, мы там  будем, и мой вам дружеский совет, не дай вам бог смухлевать, наперед знаю, что кое-кто  постарается прикопать ценности, но я так скажу, этот номер не пройдет, мало соберете - жрать  не получите, жуйте тогда свои банкноты, грызите брильянты. Слепец из второй палаты правого  крыла осведомился: А скажите, как все же это будет организовано, мы отдадим все сразу или  же будем вносить плату за каждый прием пищи. Я, видать, непонятно объяснил, рассмеялся  главарь, сначала платите, потом кушаете, а дальше платить будете соответственно тому, на  сколько наедите, бухгалтерия, конечно, та еще, мозги вывихнешь, так что лучше собрать да  принести все одним разом, а мы посмотрим, сколько еды вы заслужили, только еще раз честно  предупреждаю, не вздумайте что-нибудь припрятать, потому что вам это очень дорого станет, а  чтоб не говорили, что, мол, нечестно поступаем, учтите, что, как все будет отдано, мы  проверим, все ли, ну и, если найдем хоть одну монетку, не обижайтесь, а теперь пошли отсюда,  живо. Он вновь поднял пистолет и выстрелил. Отвалился еще один пласт штукатурки. А твой  голос, деловая, я запомнил. И я твое лицо не забуду, ответила жена доктора.