Рассказы - Уильям Тревор

За ленчем мне не удалось поесть, и к чаю я проголодалась. Чай у Мэлсидов был предметом особой гордости. Шеф-повару, мистеру Макбрайду, нашему старому знакомому, особенно удавались бисквитные пирожные и лепешечки с изюмом. Я намазывала лепешку маслом, когда Стрейф сказал:

- А вот и она.

В столовую вошла Синтия. Судя по ее виду, она как сползла с постели, так и спустилась вниз. Розовое платье еще больше помялось. Она даже не провела расческой по волосам и не напудрила опухшее лицо. Мне показалось, что она движется точно во сне.

Стрейф и Декко встали. "Тебе лучше, дорогая?" - спросил Стрейф, но она будто не слышала.

- Присядь, Синт, - сказал Декко, придвигая ей стул.

- Мне никогда не забыть его рассказ. Сейчас я увидела все это во сне. Синтия, покачиваясь, стояла у стола и даже не подумала сесть. Честно говоря, ее речь была похожа на бред.

- О чем же он рассказал тебе, дорогая? - снисходительно спросил Стрейф, словно разговаривал с ребенком.

О девочке и мальчике, ответила Синтия, о том, как они сели на велосипеды, проехали по улицам Белфаста, выехали из города и добрались до графства Антрим. Велосипеды были совсем старые, продолжала Синтия, может быть, они их даже украли. Он не сказал, из каких семей были эти дети, но сердце говорило ей, что они бежали от нищеты и горя. От скандалов и драк, сказала Синтия. И вот они полюбили друг друга.

- Ужасный сон, старый как мир, - заметил Стрейф. - И так напугал тебя, дорогая.

Она покачала головой и села. Я налила ей чай.

- Мне тоже приснился очень странный сон, - сказала я. - Трайв Мейджер стал начальником почты в Ардбиге.

Стрейф улыбнулся, Декко хохотнул, но Синтия словно не слышала меня.

- Девочка была хрупкая, в ее огромных карих глазах пряталась какая-то тайна. Мальчик, разумеется, был рыжеволосый и худой как щепка. В то время Гленкорн-Лодж был заброшен, и здесь никто не жил.

- У тебя, старушка, просто немного сдали нервы, - заметил Декко.

- Да, да, - подтвердил Стрейф и мягко добавил: - Знаешь, дорогая, если этот тип действительно приставал к тебе...

- Господи, да зачем было ему ко мне приставать? - закричала Синтия почти на грани истерики. Я взглянула на Стрейфа, он, нахмурившись, склонился над чашкой. Декко пробормотал что-то нечленораздельное и замолчал. Синтия продолжала уже спокойнее:

- Они приехали сюда летом. Цвела жимолость. И тимьян. Он не знал, что они так называются.

Мы молчали, прерывать ее было бессмысленно, Синтия все говорила и говорила:

- В школе они учили географию и арифметику. Им рассказывали легенды об ученых и героях, о королеве Мэб и Финне Маккуле {3}. О том, как святой Патрик {4} обратил язычников в христианство. В истории было много королей и верховных королей, и еще Шелковый Томас {5} и Уолф Тон {6}, бегство графов {7} и осада Лимерика {8}.

Чем больше Синтия говорила, тем мне все больше казалось, что трагические события сегодняшнего утра подействовали на ее рассудок. Она вела себя странно - непричесанная спустилась в гостиную, стояла, покачиваясь, у стола и сразу заговорила о детях. В ее словах не было ни грана смысла, неужели она не в состоянии понять, что нужно поскорее забыть об этом прискорбном случае? Я протянула ей блюдо с лепешками, надеясь, что она начнет есть и замолчит, но она не обратила на лепешки никакого внимания.

- Послушай, дорогая, - прервал ее Стрейф. - Мы не понимаем, о чем ты толкуешь.

- Я рассказываю вам о девочке и мальчике, они жили здесь. Он не возвращался сюда много лет, но вчера вечером приехал, чтобы в последний раз попытаться понять. А потом он бросился в море со скалы.

Левой рукой она вцепилась в платье и судорожно мяла его. Ее неопрятный вид просто ужасал. Не знаю почему, но я вдруг вспомнила, что она не умеет готовить, совершенно не интересуется кухней и вообще домашним хозяйством. Она так и не создала для Стрейфа уютный дом.

- Палило солнце, а они ехали на своих старых велосипедах. Вы представляете все это? Новый асфальт на дороге, дробь камешков, отскакивающих от колес? Клубы пыли, поднятые промчавшейся машиной, город, откуда они убежали?

- Синтия, милая, - сказала я. - Выпей чаю и съешь лепешку.

- Они плавали в море и загорали на берегу, там, где вы гуляли сегодня. Ходили к роднику за водой. Тогда здесь не было магнолий. Не было парка, аккуратных тропинок к морю среди скал. Вы представляете все это?

- Нет, - ответил Стрейф. - Нет, дорогая, ничего мы не представляем.

- Этот край, такой идиллический для нас, был и для них царством покоя: деревья, папоротники, заросли шиповника у родника, море и солнце только для них двоих. В лесной чаще был заброшенный дом, и они ходили искать его. Это была игра, что-то вроде пряток. На белой ферме их поили молоком.

Я снова придвинула Синтии блюдо с лепешками, и снова она демонстративно не обратила на меня внимания. И к чаю она не притронулась. Декко взял лепешку и весело сказал:

- Все миновало, и слава богу.

На Синтию снова будто столбняк нашел, и я опять подумала, уж не повредилась ли она умом от переживаний. Я не смогла отказать себе в удовольствии и представила, как ее выводят из отеля, сажают в синий фургон, похожий на машину "скорой помощи". А она все твердит о детях, как они хотели пожениться и открыть кондитерскую.

- Не принимай близко к сердцу, дорогая, - пытался урезонить ее Стрейф, и я снова попыталась уговорить ее выпить чаю.

- Может быть, все дело в тех улицах, на которых они росли? - заговорила Синтия. - Или виновата история, которую они учили, он - у Христианских братьев, она - у монахинь? На этом острове история не кончилась, это в Суррее она давным-давно остановилась.

- Синт, мы должны отрешиться от того, что тут случилось, - сказал Декко, и я не могла не признать, что он прав.

Но на Синтию его слова не произвели никакого впечатления. Она все так же бессвязно бормотала про девочку, которую учили монахини, и про мальчика, которого учили Христианские братья. Она стала повторять уроки, которые им, наверное, задавали по истории, - вот так же она начинала порой вещать, когда мы проезжали по каким-то историческим местам.

- Представьте себе, - вдруг сказала она ни с того ни с сего, - самые дорогие нам места, оскверненные ненавистью, заговорами и местью. Представьте подлое убийство Шана О'Нила Гордого {9}.

Декко покачал головой, только диву даваясь. Стрейф хотел было что-то сказать, но передумал. Смута проходит через всю историю Ирландии, продолжала Синтия, как вьюнок оплетает изгородь. 24 мая 1487 года священник из Оксфорда привез в Дублин десятилетнего мальчика по имени Лэмберт Симнел, его провозгласили Эдуардом VI, королем Англии и Ирландии, короновали золотым венцом со статуи Девы Марии. 24 мая 1798 года фермеры-пресвитерианцы поднялись за одно общее дело вместе со своими работниками-католиками {10}. Синтия замолчала и посмотрела на Стрейфа. Смута и ненависть, поведала она ему, вот что скрывается за такими красивыми названиями.

- Битва при Йеллоу Фордc {11}, - вдруг завела она нараспев. Килкеннийский статут {12}. Битва при Гленмама. Драмситский договор. Акт об устроении Ирландии {13}. Акт об отречении {14}. Акт об унии {15}. Акт об облегчении участи Католиков {16}. Сегодня это уже далекая история, и все же здесь веками одни голодали и умирали, а другие спокойно смотрели на это. Язык забыт, вера под запретом. За восстанием наступал голод, потом приходило время сева. Но не молодые леса зеленели на острове, а новые люди врастали корнями в чужую землю {17}, и всюду, точно зараза, ползли алчность и предательство. Немудрено, что сегодня память истории отзывается распрями и в ответ на задиристую дробь барабанов {18} гремят выстрелы. Немудрено, что здесь самый воздух отравлен недоверием.

Когда Синтия замолчала, наступила тягостная пауза. Декко с участливым видом кивал головой. Стрейф тоже кивал. Я растерянно изучала розочки на чайных чашках. Вдруг Декко выпалил:

- Как же много ты знаешь, Синт!

- Синтия всегда была любознательной, - сказал Стрейф. - И у нее превосходная память.

- Тех детей улицы породили прошлые битвы и Акты, - продолжала Синтия, не замечая, что ее речь все больше походит на бред сумасшедшего. - Их породила кровь, реки пролитой крови, той, что скрыта за этими благозвучными названиями.

Синтия умолкла, и я подумала, наконец-то она иссякла. Но она начала снова:

- Когда они приехали сюда во второй раз, вокруг все перестраивалось. У дома громоздились бетономешалки, грузовики мяли траву, повсюду крики и брань. И тогда они уехали, каждый отправился своей дорогой: детство кончилось, ушло в прошлое вместе с идиллией их первой любви. Он стал клерком на верфях. Она уехала в Лондон и поступила работать в игорное бюро.

- Дорогая, - очень мягко прервал ее Стрейф. - Все, что ты рассказываешь, очень увлекательно, но мы здесь ни при чем.

- Разумеется, нет. - Синтия в деланном согласии закивала головой. - Они же выродки, уроды. Разве они могут быть иными?