Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В постели сидя, испили оба.
Федька по привычке за ухо прядь ещё влажную заправил, а она – и с другой стороны ему так же сделала. Смелости в себе удивляясь, что вот так ей теперь запросто можно до него дотронуться.
– Что, Варенька, глядишь так на меня? Сказывай, правду ли давеча девки на торгу верещали? «Твой жених не хорош, не пригож: на горбу-то роща выросла, во этой-то рощище грибы растут, грибы растут березовые», так ли? – она стыдилась как бы, но улыбалась, и всё его руку, в свои взявши, поглаживала. – «В голове-то мышь гнездо свила, в бороде-то детей вывела». Как, поближе я не совсем чудище?
– А как тебе жена твоя без румян да белил, да сурмлёных бровей, от прикрас всех умытая? А то, знаешь, как бывает: в праздник – белоличка, а в будень – чумичка. Скажешь, что я взял за чучело, огородное пугало! Что, смешно тебе? Ты тут сказывал, что власы чесать научен. Вопрошать не стану, кем учён, да только мне б теперь навык твой сей очень понадобился, – она перекинула на грудь пушистые, но все спутанные дивные локоны свои, и беспомощно вскинула на него устало-ласковый светлый взгляд.
– То-то свахам опять работы…
– Не хочу туда…
– А и не ходи. Тебе не за чем… До утра тут побудешь.
– А ты? – она словно приходила в прежние чувства, и звуки шумной по-прежнему свадьбы нахлынули со всех сторон их убежища.
– А я скоро обернусь! До мыльни, во дворе, да к тебе сюда обратно. Но звать их пора, однако. Заждались, поди! – он усмехнулся.
Она кивнула послушно, но отодвинулась вглубь постели и натянула одеяло до самого подбородка. Вздохнув тяжко и блаженно, Федька поднялся, прошёл до двери, прислушался, и постучал громко кочергой в дубовые доски.
– Эй! Кто там есть! По здорову мы!
– Так ли, Федь? – хмельной, но всё такой же твёрдый голос Захара перекрикивал пляску близ спальни молодых.
– Да зови, чёрт!!! Не шучу.
Со звоном влагая саблю обратно в ножны, дружка обернулся к собранию и возвестил что есть мочи:
– Молодые почивали и услаждались, с Божьей помощью, и теперь им здорово!!!
Ор и гром и топот и вой ликования затопил всё до небес.
– Слава тебе, Господи! Спасибо, Царица небесная! Эй, Петрович! Тысяцкий! Шли молодцов ко сватам, обрадуем Сицких по совершении брака! Пущай наутро ждут, и к нам сюда готовятся, – воевода Басманов поднялся, приобнял взволнованную жену, все друг друга поздравляли по новому кругу. Отец Феофан, разомлевший совсем, принялся молитву читать благодарственную, но она тонула во всеобщем оживлении среди громких переговоров пьяных гостей. Протоиерей Мефодий довершил её во всю мощь гласа богатого, принял завершающую на сегодня чарку не абы чего, а рейнского, с государева двора поставленного, и, раздав благословения по чинам, засобирался отбыть до дому, и Феофан с ним. По выходе встретились с женихом, которого провожали до мыльни, опять благословлялись и раскланивались… До завтра.
Княжна Варвара с виду смиренно-безучастна и нема была, и утомлённой смотрелась, впрочем, как и полагалось… Омывая её тёплой водой в большом тазу, оборачивая-обсушая большой простынёй и поскорее переодевая в чистое, тут же поодаль постели, Анна Даниловна с нянькой приговаривали-причитывали хвалы Богородице через слово, и заверяли и без того всем довольную, кажется, и утомлённую не менее боярыню Басманову в полном благополучии и здравии молодой невестки.
– Вот и славно, доченька, и славно… – Арина Ивановна сама накинула на плечи ей алой тафты шубку лёгкую на куньей подпушке, отвела к постели и прилечь покуда велела. – Отдыхай теперь. Только вот… Анна Даниловна, голубушка, кликни там Анастасию Фёдоровну – новобрачную нашу надо бы переплесть заново. А то ведь, как сейчас Федя вернётся, кашею кормить вас будем, – и она улыбнулась как можно ласковее, завидев испуг на лице княжны. Тут тётки с поклоном вышли, унося и таз, и кадушку, в которой замочены были первоспальные рубахи молодых, а княжна удержала добрую на вид свекровь за руку и взмолилась быстро-быстро шёпотом, чтоб не корила за власы-то неприбранные…
– Полно, полно, милая, – поспешила успокоить её Арина Ивановна, довольно знающая своего сына и страсть его к красоте долгих девичьих волос. – Не в чем тебе тут каяться, и мысли дурной у меня нет – так ведь Феденьке похотелось, да чего ж тут плохого. Не грех – красой такой полюбоваться наедине… А мы сейчас мигом косы переплетём… – и, склонившись, коснулась губами её лба.
«А очи-то – что у Феди моего, правду говорят. Русалочьи… Только мягче. И грустные будто… Оно и понятно – мать же… Господи, пусть столь же ко мне добра будет, как сейчас!»
Так что к возвращению Федьки из мыльни княжна поджидала его в постели в волоснике и шелковом плате поверх двух свободно ниспадающих золотисто-русых кос.
Их обоих покормили, точно малых детей, с ложки пшеничной кашею. Кормила Анна Даниловна. Только перед Федькой горшочек с вкусным варевом держал дружка. Вкруг стоящие боярыни и ближние умилялись зрелищем, а затем, по знаку свахи, вышли все, и уж до утра условлено было молодых не беспокоить.
И вот лежит она с ним, его рукою обнимаема, и он говорит с ней, так тихонько, обыкновенно, как будто всегда они вот так бывали, давно уж знаются. И высказала она, что внутри копилось: что в церкви, как шло венчание, на неё снизошёл небывалый какой-то свет, так всё красиво и величественно там происходило, что выходить наружу оттуда сил не было… Что если б могла, если б к месту было ей тогда хоть что-то сказать, то, верно, упрашивать стала бы его повременить и ещё побыть там… В воздухе неземном. Выслушивая эти признания, Федька даже приподнялся немного, присматриваясь к ней, как бы видя впервые. Она тут же начала было сожалеть, что не про то, да и много слишком наперво наговорила ему, ещё подумает, что болтушка, да обидится за своих, что тут свадьбу устроили, а она кобенится, неблагодарная… Собралась с духом оправдаться как-нибудь, но он сам заговорил, и тоже – о храме, и о благодати для них двоих сегодня тамошней. И о венчальных колоколах. Задумчиво и небывало.
– Будто всю жизнь мою прозвонили надо мною, и страшно так! До последнего будто издыхания моего провозглашение, и дальше даже! Всё пронеслось, что
