Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 - Ваше высокоблагородие, простите их! - молила квартирная хозяйка, когда виновные нашлись. - Простите, а то они меня подожгут.

 К ее просьбе присоединился и я.

 - Да бросьте вы их! Ведь, действительно, сожгут дом, по миру пойдет баба.

 Смотритель поселений долго настаивал на необходимости наказания.

 - Невозможно! Под носом у меня смеют воровать. До чего ж это дойдет?

 Но потом энергично плюнул и махнул рукой.

 - А, ну их к дьяволу! Ведь, действительно, с голоду все!

 Кражи, грабежи, воровство сильно развиты в округе.

 Незадолго до моего приезда тут произошло четыре убийства.

 Один поселенец, похороны которого я описывал, хороший, работящий, "смирный" парень, зарезал из ревности свою "сожительницу" и отравился сам.

 Женщина свободного состояния отравила своего мужа, крестьянина из ссыльных, за то, что он не хотел ехать на материк, куда ехал ее "милый" из ссыльнопоселенцев.

 Один поселенец зарезал сожительницу и надзирателя[19].

 Наконец, об этом упоминалось в разговоре с Резцовым, убит был зажиточный писарь из ссыльно-каторжных.

 Сожительница, которая и "подвела" убийц, не сознается, но, когда я беседовал с ней один на один в карцере, где она содержится, она озлобленно ответила:

 - А чего ж на них смотреть-то, на чертей? Не законный, чай? Поживет, кончит срок, да и поминай его как звали! Куда наша сестра под старость лет без гроша денется!..

 И, помолчав, добавила:

 - Не убивала я. А ежели б и убила, не каялась бы. Всякий о себе тоже должен подумать!

 Вот вам сахалинские "нравы".

Отъезд

 Пароход готов к отплытию.

 По Корсаковской пристани, заваленной мешками с мукой, движется печальная процессия.

 На носилках, в самодельных неуклюжих креслах, несут тяжких хирургических больных, отправляемых для операции в Александровск.

 Страдальческие лица... А впереди еще путешествие по бурному Татарскому проливу...

 Тут же, на пристани, разыгрывается трагедия-комедия... трагикомедия...

 Агафья Золотых уезжает с Сахалина на родину и прощается со своим сожителем, ссыльнопоселенцем из немцев.

 "Агафья Золотых", - это ее "бродяжеское", не настоящее имя, - попала на Сахалин добровольно.

 Ее друг сердца был сослан в каторгу за подделку монеты.

 Чтобы последовать за ним на каторгу, она назвалась бродягой.

 Ее судили, как не помнящую родства, сослали на Сахалин, - здесь ее ждало новое горе.

 Тот, ради кого она пошла на каторгу, умер.

 "Агафья Золотых" открыла свое "родословие" и просила возвратить ее на родину.

 А пока "ходили бумаги", - ведь есть-то что-нибудь надо!

 Агафье пришлось сойтись с поселенцем, пойти в "сожительницы".

 Понемногу она привыкла к сожителю, полюбила его, как вдруг приходит решение возвратить "Агафью Золотых" на родину, в Россию.

 - Прощай, Карлушка! - говорит, глотая слезы, Агафья. - Не поминай лихом. Добром, может, не за что!

 - Прощайте, Агашка! - отвечает немец, молодой парень.

 Катер отчаливает, через полчаса приходит обратно, и на пристань выходит... "Агафья Золотых".

 На пароходе появление "Агафьи Золотых" произвело целую сенсацию.

 - Как, Агафья Золотых? Какая Агафья Золотых? Да ведь мы в прошлом году еще увезли Агафью Золотых? Отлично помним! Из-за нее даже переписка была. Как только пришли в Одессу, Агафья Золотых, не ожидая, пока за ней явится полиция, сбежала с парохода!

 Оказывается, что Агафья Золотых, не желая уезжать от человека, которого она успела полюбить, "сменялась именами" - и под ее именем уехала и гуляет себе по Руси какая-то ссыльно-каторжная[20].

 Теперь "Агафью Золотых" решительно отказываются принять на пароход.

 - Да ведь это настоящая "Агафья Золотых"! Ее все здесь знают! То была какая-то ошибка! - говорит тюремная администрация.

 - А нам какое дело! Станем мы по два раза одну и ту же "Агафью Золотых" возить!

 Агафью возвращают на берег.

 - Ну, Карлушка, видно, судьба уж нам вместе жить, - говорит Агафья. - Идем домой!

 - Зачем же я с вами пойду, Агашка? - рассудительно отвечает немец. - Я буду брать себе другую бабу, Агашка!

 В ожидании отъезда сожительницы, немец успел присмотреть себе другую, условился, договорился.

 Агафья качает головой.

 - Был ты, Карлушка, подлец, - подлецом и остался. Тфу!

 - Агафья! Агафья! Куда ты? Стой! - кричит ей кто-то из "интеллигенции". - Садись в катер! Я попрошу капитана, может, и возьмет!

 Агафья поворачивается на минутку.

 - А идите вы все к черту, к дьяволу, к лешману! - со злобой, с остервенением говорит она и идет.

 Куда?

 - А черт ее знает, куда! - как говорят в таких случаях на Сахалине.

 Еще раз, - в третий раз уже жизнь разбита...

 Пора, однако, на пароход.

 - Все готово! - говорит... персидский принц.

 Настоящий принц, которому письма с родины адресуются не иначе, как "его светлости".

 Он осужден вместе с братом за убийство третьего брата.

 Отбыл каторгу и теперь что-то вроде надзирателя над ссыльными.

 Он распоряжается на пристани, очень строг и говорит с каторжными тоном человека, который привык приказывать.

 - Алексеев, подавай катер! Пожалуйте, барин! - помогает бывший принц сойти с пристани.

 Последняя баржа, принимающая остатки груза, готова отойти от парохода.

 - Так не забижают, говорили, надзиратели-то? - кричит с борта один из наших арестантов, - из тех, которых мы везем.

 - Куды им! - хвастливо отвечает с баржи старый, "здешний" каторжанин.

 Баржа отплывает.

 Гремят якорные цепи. С мостика слышны звонки телеграфа. Раздается команда.

 - Право руля!

 - Право руля! - как эхо вторит рулевой.

 - Так держать!

 - Так держать!

 "Ярославль" дает три прощальных свистка и медленно отплывает от берегов.

 Прощай, Корсаковск, такой чистенький, веселый, "не похожий на каторгу" с первого взгляда, так много горя, страданий и грязи таящий внутри.

 "Ярославль" прибавляет ходу.

 Берега тонут в туманной дали.

 А впереди "настоящая каторга", Александровск, где содержатся все наиболее тяжкие, долгосрочные преступники, Рыковск, Онор, тайга, тундра, рудники...

 - Корсаковск, это еще что! Рай! - говорит один из едущих с нами сахалинских служащих. - Разве Корсаковск каторга? Это ли Сахалин?

 Все, что я вам рассказал, это только прелюдия к "настоящей" каторге.

Настоящая каторга

 Мы с вами на пароходе "Ярославль" у пристани Александровского поста, "столицы" острова, где находится самая большая тюрьма, где сосредоточена "самая головка каторги".

 Сюда два раза в год пристает "Ярославль" "с урожаем порока и преступления". Здесь этот "урожай" "выгружается", здесь уже все вновь прибывшие арестанты распределяются и отсюда рассылаются по разным округам.

 Сирена пронзительно орет, - словно пароход режут, - чтобы поживее распоряжались на берегу.

 Холодно дует пронзительный ветер и разводит волнение.

 Крупная зыбь колышет стоящие у борта баржи. Пыхтит буксирующий их маленький катерок тюремного ведомства.

 Тоскливо на душе. Перед глазами унылый, глинистый берег. Снег кое-где белеет по горам, покрытым, словно щетиной, колючей тайгой.

 - Это вчера навалило, снег-то, - поясняет кто-то из служащих, приехавший на пароход за арестантами. - Совсем было сходить стал, да вчера опять вьюга началась.

 Сегодня как будто потеплее. Завтра опять вьются в воздухе белые мухи. Туманы. Пронизывающие ветры. И так - до начала июня. Это здесь называется "весна".