Возвращение в эмиграцию. Книга вторая - Ариадна Васильева

— Черт бы их драл! — бормотал он, обращаясь к самодельной в ситцевом сарафане «бабе», сброшенной с чайника.

«Баба» ехидно посмеивалась нарисованным ртом, тупо смотрела вытаращенными синими глазами. Эти неестественно синие глаза почему-то особенно раздражали Леонида Константиновича. В какой-то момент он не выдержал, схватил ее и швырнул на кровать.

— Ты чего? — удивилась Ольга Кирилловна.

Взяла «бабу», но одевать на чайник не стала, спрятала в буфет.

В один из вечеров, наполненных разговорами о Сахалине и всех последствиях переезда, к Улановым забежала на огонек Капа и пришла в тихий ужас.

— Куда? На Сахалин?! Вы с ума сошли, извините за грубость, Сергей Николаевич! Там же потрясучки!

Наталья Александровна сдвинула брови.

— Что значит потрясучки?

— Ха, она не знает, — всплеснула руками Капа и призвала в свидетели картинку на стене, горшок с бальзамином на окне и закипающий чайник на электроплитке, — землетрясения там постоянные. Это вы понимаете? Куда вас черт несет!

Но их уже несло. Решение было принято, Сергей Николаевич написал заявление об увольнении.

Мордвинов заявление подписал. Долго вчитывался в каждую букву, будто так уж и понять с одного раза не мог, брался за ручку, клал на место, и все-таки подписал. В приказ, в отдел кадров.

Сергей Николаевич принял заявление, начальник Брянстройтреста грустно усмехнулся и повел головой, а потом уткнулся в бумаги на столе.

Сергей Николаевич тихо вышел из кабинета, притворил обитую коричневым дерматином дверь и отправился на первый этаж, в отдел кадров.

До этого времени ему везло. Вербовочный пункт в лице товарища Брыксина встретил решение Уланова с восторгом. Товарищ Уланов был обнадежен, малейшие сомнения незамедлительно погашены. Теперь оставалось дело за малым. Надо было довести увольнение до конца, до полного расчета и выписаться из Брянска.

И вдруг заколодило. Завкадрами, солидный мужчина с внимательными и умными глазами решительно пресек все поползновения Сергея Николаевича на долгий путь в Сахалинскую область.

— Я вас не уволю, товарищ Уланов, — сказал он и вернул просителю заявление.

— То есть, как не уволите?

— А вот так. Не уволю и точка! У нас каждый хороший маляр на вес золота, у нас огромный фронт работы, а вы тут распрыгались «по собственному желанию». В такое, как в настоящий момент время, у вас не должно быть никаких собственных желаний. У вас должна быть рабочая совесть.

Подумав, спросил:

— Что вас, собственно говоря, не устраивает?

— Меня не устраивает квартирный вопрос, — Сергей Николаевич набрался решимости говорить резко.

— Вам же дали квартиру, если не ошибаюсь, в центре города.

— Да, но теперь ее отнимают и переселяют в какой-то барак. По сути дела в общежитие.

— У нас многие живут в общежитиях.

— Простите, Егор Петрович, — выдавил улыбку Сергей Николаевич, — я не хочу жить в общежитии. Я прошу оформить документы.

Завкадрами опустил брови и покачал головой.

— Нет.

— Но я уже договорился с вербовщиком! — отчаянно воскликнул Сергей Николаевич, — меня ждать не станут.

— С каким вербовщиком? — вскинул голову завкадрами и взгляд его заострился.

— С самым обыкновенным вербовщиком. Я хочу завербоваться и уехать на Сахалин.

Надо сказать, Егор Петрович повидал на своем веку достаточное количество дураков чистой воды, но чтобы Сергей Николаевич Уланов, рабочий с безупречной репутацией, человек с необычной биографией и интеллигентным видом, мог сморозить такую глупость, этого он не ожидал.

— На Сахалин, значит, да?

— Да, так. На Сахалин.

— Давайте ваше заявление.

Сергей Николаевич подал заявление, и оно было к его великому изумлению незамедлительно подписано.

— Удивляетесь? — заметил выражение лица собеседника Егор Петрович.

— Удивляюсь, — подтвердил уволенный Уланов.

— Ничего удивительного. У нас предписание увольнять, завербовавшихся на Сахалин, без проволочек. Возьмите ваше заявление. Я думал, вы умней.

Сергей Николаевич вышел из кабинета и впервые за все это время засомневался. Последняя фраза завкадрами здорово охладила его пыл. Что знает Егор Петрович о Сахалине такое, о чем предпочитают молчать вербовщики. И не суют ли они свои головы добровольным образом в петлю, а?

Но поздно было раздумывать. Надвигалась осень, уехать следовало до наступления холодов.

Начались привычные хлопоты перед отъездом. С выпиской никакой волокиты не было. В паспортном столе ознакомились с традиционной строкой анкеты о месте предстоящего жительства. На Сахалин? По вербовке? — Пожалуйста!

Стукнули штемпелем по паспорту — «выписан из города Брянска». И число написали от руки. В архивную карточку занесено было название «места прибытия» — Сахалинская область, город Александров-Сахалинский.

Произошла эта процедура 28 августа 1948 года.

Кое-какие вещи следовало распродать. Не везти же с собою вдаль кухонные полки и шкафчик. Нормальным столом они так и не успели обзавестись. Тумбочка и железные кровати оставались на месте, как выданные когда-то на время из общежития, их первого пристанища в Брянске.

Снова пришел на помощь фотограф Яша, пристроил мебелишку, но на вопросы Сергея Николаевича о Сахалине отвечал уклончиво.

— Кто его знает, — втягивал он голову в плечи, ныряющим движением, — одно могу сказать, везде люди живут. Потряхивает там, говорят. Но так, чтобы очень сильно, об этом даже слухов не было.

Ну, на этот вопрос и вербовщик ответил искренне: «Трясет иногда, — сказал, — покачает, как на пароходе, и затихнет. А разрушений не было, и впредь не будет».

Сергей Николаевич тоже стал подшучивать над страхами, у которых глаза велики. Подземные толчки его меньше всего волновали. Равно, как и всех остальных. На вербовочном пункте толкалось много народу, он не был одинок.

— А что если, — сказала однажды за ужином Наталья Александровна, — мы снова берем дырку, и обволакиваем?

Сергей Николаевич в недоумении остановился с не донесенной до рта ложкой.

— Не бойся, я еще не сошла с ума, — тихо засмеялась Наталья Александровна, — это, по мнению Ники, так делают макароны.

С Яшей простились тепло. Куда девался его сосед, Борис Федорович, фотограф не знал. Мог лишь предположить, что, скорее всего, Попова перекинули на другую работу. Можно было бы спросить у стариков, они-то остались на месте, но Яша был с ними мало знаком, так, «здрасьте — до свидания», и все.

В эти же дни Наталья Александровна уволилась из мастерской. Кто огорчился ее отъездом, так это Дворкин. Не сбылась его мечта открыть шляпное ателье, да и вся мастерская по-прежнему пребывала на старом месте.

— Я вас прекрасно понимаю, — говорил он на прощание Наталье Александровне, — я бы сам с удовольствием уехал из Брянска. Моей жене, знаете, здесь совершенно не подходит климат. Совершенно не подходит. Но я бы на вашем месте все-таки, поехал в Мелитополь. Ах, это такой чудный город! Очень хороший город. А вас зачем-то несет на Сахалин. В такую даль! Вы знаете, что вы будете ехать десять суток?

Наталья Александровна знала.

— Десять суток! А там? Нет, я ничего не говорю, шляпы и там, наверняка, носят. Но кто его знает, как оно там будет?

И он с сожалением смотрел на модистку из Парижа. Много чего хотел бы он ей сказать, и много иных слов вертелось на его языке, но высказываться до конца откровенно Дворкин не стал. Не мог же он начать поносить городские власти, за их дикое решение с переселением.

Он разговаривал в последний раз с этой милой женщиной, такой добросовестной работницей, и вдруг по какому-то странному наитию осознал, что она ни за что не пошла бы в барак.

Все пойдут, как тепленькие, и будут мучиться в тесноте и в скандалах до скончания века, а эта не пойдет. Уедет на Сахалин, к черту на рога! Уедет она, эта гордячка, голубая кровь. Ведь голубая кровь у нее, голубая, по жилкам на руке видать. Пальчики исколоты, а кровь голубая.

Он вышел из-за стола, проводил Наталью Александровну до двери и неожиданно для себя поднес к губам и поцеловал ее тонкую руку с исколотыми пальчиками.

Наталья Александровна сбежала с крыльца, глотая слезы.

Итак, вещи были уложены, большие чемоданы обшиты холстом для отправки малой скоростью, уже Наталья Александровна собиралась писать по ткани химическим карандашом адрес места назначения, но наступил поздний вечер, и она отложила работу на утро.

Оставалось немногое. Сдать вещи на станцию в багаж, заключить договор о вербовке и ждать получения билетов. Да не в общем вагоне, в плацкартном. Это уже само по себе было неплохо и вселяло большие надежды. Муж и дочь спали. Наталья же Александровна засиделась над письмом к тетке в Париж, где она сообщала о грядущем переезде, умолчав, естественно, об истинной его причине.