Возвращение в эмиграцию. Книга вторая - Ариадна Васильева

Все посмотрели на нее, но ничего не сказали. Сергей Николаевич, словно не услышал высказанной Сонечкой крамолы, разлил всем остаток водки. Чокнулись, выпили.

— Сахалин, это совсем другое дело, — хрустя соленым огурцом, сказал Сергей Николаевич.

— Ах, Сережа, ты не знаешь, ты не можешь с полной уверенностью сказать, что есть этот Сахалин на самом деле, — Наталья Александровна сложила карту.

— Главное — работа, будет работа, будет и все остальное.

За окном посветлело, и решено было постелить на полу все имеющиеся в наличии мягкие вещи и спать покотом. Но перед этим Сонечка долго мыла голову и снова плакала, теперь от боли, керосин сжег ей кожу на голове.

Они улеглись, но сразу уснуть не могли. Шептались, одергивали друг друга: Ника проснется. Стелили и перестилали матрас с одеялами то вдоль, то поперек, наконец, угомонились, и снова не могли уснуть, продолжали шептаться.

— Вот вы говорите, Воркута. Но нам обещали там бешеные заработки, — прогудел откуда-то из-под кровати бодрый басок Панкрата.

— Спи, пожалуйста, а то тебя потом не добудишься. И подвинься. Я лежу, между прочим, почти на полу. И не сопи мне в ухо, — нежно шипела Сонечка.

Сонечка была на пять лет старше мужа. Детей у них не было. В младоросской группе любили Панкрата, а Сонечку воспринимали как стихийное бедствие и недоумевали, каким образом она умудрилась скрутить этого гиганта в бараний рог. Панкрат, собственно, это было не имя — прозвище. Звали его Иван Панкратьев. Он обладал невозмутимостью и выдержкой слона на отдыхе в полуденный зной под сенью баобаба. Небольшого роста, пухленькая, Сонечка вечно его куда-то влекла, толкала, даже щекотала, чтобы он начал двигаться.

— Ну, же, да ну, Панкрат, да сдвинься же ты, наконец, с места!

У него была представительная внешность, русые кудри, прекрасные, чуть на выкате, серые глаза, скульптурные нос и губы, и никакой квалификации. Одно время в Париже он работал с Сергеем Николаевичем и Славиком Понаровским на малярке. Разводил побелку, мог подштукатурить небольшие пространства, поднести, унести, проолифить. Во время войны был призван во французскую армию, и после разгрома линии Мажино попал в плен. Он одним из первых принял советское подданство и без долгих раздумий решил ехать в Россию. В Вологде работал на «черной» работе, на заводе в чугунно-литейном цехе, Сонечка же сидела дома и без конца пилила его за скромные, почти мизерные, заработки.

Наутро Ника протерла сонные глаза и увидела спящих на полу маму с папой и еще двоих. Она удивилась, слезла с кровати и, путаясь в ночной рубашке, подползла к человеку, лежавшему почти на голом полу, с краю. Ей было любопытно, кто же это такой. Заглянула в лицо и вскрикнула:

— Панкрат!

Он незамедлительно открыл глаза. А Ника тронула его большую руку и спросила:

— Ты как здесь очутился?

— Смотри ты, помнит! — восхитился Панкрат, сел и сгреб Нику в охапку.

Завозились остальные, просыпаясь.

Завтракали поздно. Сонечка насытилась первая, убрала в сторону чашку, зачем-то переставила с места на место сахарницу, подняла на всех решительный взгляд:

— У меня идея, — сказала она, делая ударение на каждом слове, — вы плюете на Сахалин, и мы все вместе едем в Крым. Вот.

— То есть, как плюем? — замер с поднесенной ко рту вилкой Сергей Николаевич.

— А так! — Сонечка чуть-чуть повернула голову влево и изобразила символический плевок, — тьфу!

— Правильно! — радостно вскричала Наталья Александровна, — Сережа, она абсолютно права. Сахалин — это та же Воркута, если не хуже. Нам там делать нечего.

— Но я дал слово… — на лице Сергея Николаевича была растерянность и заметное колебание, — я должен сегодня идти оформлять документы, получать подъемные!

— Вербовка, дело исключительно добровольное, на цугундере тебя никто туда не потащит. Да-да! — вскричала Сонечка.

— А ты откуда знаешь?

Сонечка стыдливо опустила взор, а Панкрат нехотя промолвил:

— Мы тоже хотели одно время завербоваться. Но потом раздумали.

— Не раздумали, а нас отговорили. Куда мы хотели завербоваться, Панкрат?

— Не помню, но тоже куда-то на север.

— А я вспомнила, в Норильск. Вот.

Тут обе женщины напали на Сергея Николаевича и стали его уговаривать. В Крыму тепло и море, и ехать всего каких-то два дня, виноград, фрукты. Горы, наконец, пейзаж. Это же просто чудо какое-то, жить среди неописуемой красоты! Ника слушала, слушала и стала подпевать: «Хочу на море, хочу в горы!»

— А твой номер, между прочим, сто сорок седьмой, — покосился на нее отец.

— И нет, и нет, не сто сорок седьмой, а третий!

— Ого! — засмеялся Панкрат и посадил Нику к себе на колени.

— Скажи им, скажи, Панкрат, пусть мы тоже поедем в Крым, — жарко зашептала она ему прямо в ухо.

Все засмеялись.

— Ладно, — сделался серьезным Сергей Николаевич, — море, горы, климат, все это хорошо и даже дивно. Работа. Что мы там будем делать?

Тогда Сонечка выложила карты на стол. Для начала они едут в Симферополь и пытаются там прописаться. Если не получится, нанимают грузовик и едут в Алушту. Это совсем близко, часа три езды, не больше.

— Но чтобы прописаться в Симферополе, надо где-то остановиться.

— Остановимся у Мэме.

У Сонечки был готов ответ на все. Мэме — Мария Михайловна Козинцева уехала из Парижа в Симферополь к бабушке. Адрес она оставила, но как жила, как устроилась, никто не знал, и Сергей Николаевич резонно заметил, что свалиться впятером на голову двум женщинам будет не совсем удобно.

— Но мы же не на веки вечные к ним едем! — округлила глаза Сонечка, мы пробудем у них пару дней, не больше. И потом она сама приглашала, когда уезжала из Гродно. Я очень хорошо помню.

Сергей Николаевич нерешительно посмотрел на жену.

— Сережа, — она осторожно тронула его за локоть, — положа руку на сердце, мне очень не хочется ехать к черту на рога. Это судьба. Давай попробуем Крым. А завербоваться, хоть в Норильск, мы всегда успеем.

Так, Сонечка спутала планы и намерения старых друзей. Не выходя из-за стола, было принято решение последовать ее совету и ехать в Крым.

Об аресте Бориса Федоровича Мордвинов узнал от Стригункова во время перекура на совещании в горкоме партии. Он отвел председателя горисполкома в сторонку к окну, осторожно взял его за отворот пиджака, чуть приблизил к себе.

— Григорий Михалыч, мне-то ты можешь сказать, куда девался ваш Попов?

Стригунков отвел глаза, стал смотреть в окно, затем потрогал лапчатый лист какого-то растения на подоконнике.

— Как называется, не знаешь? Вот ведь история, у нас дома два горшка, точно такие, а названия ни я, ни жена не знаем.

Мордвинов нахмурился.

— Я тебя как коммунист коммуниста спрашиваю.

Стригунков быстро глянул по сторонам, шепнул:

— Арестовали твоего Попова. Вот тебе и весь мой ответ коммуниста коммунисту.

У Константина Леонидовича округлились глаза, лицо выразило величайшее изумление.

— Не может быть! За что?

Хмурясь, и стараясь не глядеть на собеседника, Григорий Михайлович поведал Мордвинову историю с квартирным аферистом. Так, мол, и так, поступил сигнал — выписан ордер на «мертвые души». А получено ли за это вознаграждение, сие науке не известно. Разбираться будет следствие, и что следствие покажет, так тому и быть.

— Ошибка возможна? — быстро спросил Константин Леонидович.

— Ошибка возможна, — покладисто согласился Стригунков, — настолько возможна, что дело и до суда не дойдет. Помурыжат и отпустят. Да только партбилет все равно на стол положить придется. И давай, пойдем, кончился перерыв.

Константин Леонидович прошел через зал, сел на место, но слушал очередного докладчика невнимательно. Не хотелось плохо думать, а приходило на ум одно — брал мзду Попов за неправедно выписанный ордер или не брал? Эх, Борис Федорович, Борис Федорович, неужто и тебя бес попутал? И тут же выскакивала чертиком спасительная мысль: не может быть, ведь честнейший же человек. Ему вдруг припомнилась обаятельная белозубая улыбка Попова.

Позже Константину Леонидовичу пришлось выступать по вопросам строительства, добиваться, доказывать и просить пересмотреть немыслимые сроки. Но, несмотря на принятое в его пользу постановление, несмотря на приятный во всех отношениях, уже после заседания, разговор с первым секретарем, настроение его не улучшилось.

Он уже шел к машине, когда его неожиданно окликнул Стригунков, подошел, доверительно ткнул пальцем в грудь и, то ли передумав, то ли под влиянием атмосферы, царившей на совещании, высказался насчет Бориса Федоровича в том духе, что дыма без огня не бывает. Константин Леонидович на это ничего не ответил, кивнул головой, прощаясь, и поехал домой.