Мои мужчины - Саша Канес

Наконец настал тот день, когда Игорь смог подняться на ноги и начал учиться ходить на костылях. Понятное дело, об избивших его рэкетирах из милиции никакой информации не поступало. Мне казалось, что я одна хочу найти этих подонков и расправиться с ними. Во всяком случае, сам Игорь этой темы не поддерживал.

Офис в Гипроспецмаше сразу после происшествия ликвидировали, и мы работали преимущественно со старыми клиентами, которым официальное представительство уже не было нужно Они давно имели дело с поплавковским кооперативом, да и нас с Катькой неплохо знали. Но долго такое положение терпеть было невозможно. Назревала необходимость расширения бизнеса и найма специалистов. Нам необходимо было взять минимум троих: программиста, электронщика и бухгалтера.

При этом Игорь уходил от обсуждения любых затрат. Он не желал обращать внимания на то, что мы с Катькой выполняли практически всю работу и доставляли теперь уже не только продавцов, но и покупателей техники. Для получения денег в банке мы вынуждены были всегда брать с собой имевшего право подписи папу Витю. Тот, разумеется, был крайне недоволен всем: и тем, что его потревожили, и тем, что сделка недостаточно выгодная. Что такое для него вполне выгодная сделка, я так и не поняла. Возможно, сделка его мечты — такая, при которой он, не затрачивая никаких усилий и не вкладывая ни копейки денег, просто дожидался бы, лежа на диване, пока ему принесут огромную сумму денег с единственным обязательством с его стороны — их принять. Игорь, несмотря на всю собственную иронию в отношении отца, нас с Катькой никак не прикрывал и только предлагал потерпеть некоторые неудобства до своего выздоровления. На все предложения рассмотреть вопрос о нашем равноправном участии в компании он раздражался и начинал разглагольствовать, что нам куда проще и спокойней оставаться в том же положении, что и сейчас. «Ни вам налоговой, ни милиции, ни бандитов!» — радовался он за нас.

Но вот наконец я в первый раз наполовину дотащила, наполовину довела Игоря до туалета, а потом вернула назад. Плюхнувшись на подушки, он отер пот со лба, торжествующе посмотрел на меня и заявил, что с сегодняшнего дня готов возобновить со мной занятия сексом. В этот миг мне было непросто не послать его на хер с полоборота. Но у меня была другая цель. Я решила поставить точки над «і» и спросила, не соизволит ли он вместо бурных ласк обсудить принципиальный для нас с Катькой вопрос о совместном владении компанией.

Дальнейший разговор оказался для меня полнейшим шоком. Начав с того, что он по-прежнему не видит никаких оснований для изменения статус-кво, Игорь заявил, что для такого серьезного решения ему необходимо согласие партнеров. Когда же я изумленно поинтересовалась, кто же эти неведомые нам партнеры, выяснилось, что ими являются те самые чеченцы, которые избили их с отцом. Я не стала слушать подробности, как и когда они с папой Витей договорились с этими ублюдками, даже не поставив нас с Катькой в известность. Очевидно, что это происходило в то время, когда я между очередными выносами судна бегала как сумасшедшая по нашим общим делам. Какое право он имел не сказать мне, своему компаньону, своей женщине, в конце концов, о том, что идет на этот низкий сговор? Его сбивчивая и раздраженная речь завершилась как нельзя более уместной фразой, что я всегда должна помнить, что, можно сказать, из-за меня он лишился своего любимого «Мерседеса».

После этого его замечательного заявления я поднялась и, не прощаясь, вышла из опостылевшей мне квартиры навсегда, шарахнув дверью так, что на мою голову с потолка лестничной «летки просыпалось, наверное, полкило сухой штукатурки.

Через неделю у нас с Катькой уже была собственная фирма с тем же названием, что и поплавковский кооператив, зарегистрированная в другом районе Москвы. Все наши постоянные клиенты получили от нас уведомление о том, что мы просто поменяли адрес и перешли в другой банк, чем и объясняется изменение реквизитов сохранившего свое имя предприятия.

ПУТЧ и не только…

Известие о путче ГКЧП девяносто первого года застало меня у мамы в Серпухове. Я в очередной раз приехала туда на пару дней и надеялась наконец уговорить маму переехать ко мне в Москву. Она же не только напрочь отказывалась, но и требовала от меня бросить «спекуляцию» и продолжить учебу в МИИТе.

Несмотря на прежнее свободолюбие, после ухода отца из дома мама возненавидела все, что было связано с перестройкой, Горбачевым и коммерцией. Несколько раз она доводила меня до истерики заявлениями, что при коммунистах было лучше, что нас всех посадят, как посадили нэпманов, и что в конце концов она потеряет дочь и останется одна. Жила мама едва ли не впроголодь, не тратя ни копейки из привозимых мной денег. Они валялись в комоде и превращались в ничто. В конце концов я стала раз в неделю-две просто привозить маме необходимые продукты. После того, как я обзавелась собственной машиной, делать это стало проще. Я приезжала на рынок, забивала багажник до отказа колбасой, овощами, фруктами, минеральной водой и соками, а потом приезжала к маме домой и в ее отсутствие разгружала все это в холодильник и в кладовку. Выбрасывать продукты мама категорически не могла, поэтому вынуждена была частично съедать их, частично делиться с наиболее нуждавшимися соседками по лестничной клетке.

Соседки все, как на подбор, были отвратными и злобными тетками неопределенного постклимактерического возраста. Дети их давно спились, нигде и никогда не работали, а то и вовсе сидели по тюрьмам. Мужья еще в разгар брежневского застоя перемерли от беспробудного пьянства, от злоупотребления «Борисом Федоровичем» — клеем БФ — и прочими суррогатами алкоголя. Помощь они принимали охотно, но маму все равно не любили, а меня и вовсе называли за глаза проституткой. Мама слышать ничего плохого об этих ублюдочных женщинах не желала. Она очень сердилась, когда я ей указывала на очевидную пакостность какой-нибудь очередной тети Дуси или бабы Вали. Мама считала их несправедливо обделенными счастьем и тратила на это человеческое г… все свои душевные силы и время.

Восемнадцатого августа мы допоздна сидели за чаем и вели бессмысленные бесплодные разговоры. Точнее, говорила я одна, а мама в основном молчала, поджав губы, отчего я еще яснее видела, как она постарела за последнее время. А на следующее утро я проснулась под знакомую с детства музыку. Как известно, в дни путча Центральное телевидение упорно транслировало балет Чайковского «Лебединое озеро».