Прощение славянки - Фридрих Незнанский

«…Я пишу эту историю в то самое время, когда она происходит. Изо дня в день. Или, вернее, – не будем излишне самонадеянны – из часа в час. Впрочем, мы могли бы попытаться вместить окружающий нас мир в каждую утекающую минуту. Ведь в нашем распоряжении их не так уж и много. Даже самую долгую жизнь можно расчислить в секундах. Попробуйте подсчитать – получите цифру отнюдь не астрономическую, правда, и не особенно ободряющую. Пока я все это пишу, я совершенно не способен предвидеть, чем завершится мое приключение. Не могу я проникнуть и в его смысл. Однако я вправе сделать на сей счет некоторые предположения.

Моя история наверняка будет иметь свой конец, это ясно. Но нет никакой уверенности в том, что в ней имеется какой-то смысл, или, во всяком случае, сомнительно – что, по существу, одно и то же, – чтобы я был способен этот смысл разгадать.

Почему я поступил так, как поступил? Могу объяснить, откуда, по крайней мере, взялся импульс.

Обычно я бывал вовлечен либо в начало, либо в конец цепочки событий. Хотя узнавать, какие плоды принесло собственное усердие, доводилось редко. Это вызывало у меня такую же неудовлетворенность, как современное искусство – новомодные фильмы и книги, состоящие из множества бессвязных эпизодов и заставляющие читателя, напрягая ум, нанизывать описываемые события, как бусы, на ниточку логической последовательности в попытке осмыслить повествование.

Итак, почему я вообще оказался здесь? В ФСБ, в Конторе. Этот вопрос стоит того, чтобы на него ответить. Не из-за денег. Уж точно! Каковыми бы ни были наградные, премиальные и прочие дивиденды, приплюсованные к весьма умеренным зарплатам, они не составят суммы, на которую можно было бы купить приличный автомобиль или квартиру. Не из-за секса – совершенно определенно. Этой работой не покозыряешь в приличном обществе. Так что там еще остается? Ах да! Как насчет славы? Наши провалы всем известны, а наши достижения, наши победы? Вы спасаете мир, ну ладно – страну, ну пусть даже не целую страну, а отдельно взятый город, и что взамен? Смешно, ей-богу. Ваши погоны, ваш мундир вы не можете носить, а ваши награды вы даже не можете взять домой.

Вспоминаю один примечательный диалог. Точнее, даже монолог, произнесенный приватно человеком, который, по сути, и принимал меня когда-то на работу. Этот до крайности усталый человек сказал: «Думаю, перед тем как вы приступите к работе, мне следует вас кое о чем предупредить. И никогда не забывайте об этом. Если вы добьетесь успеха, вряд ли кто станет вас особенно благодарить, но если попадете в беду, никто уж не выручит вас наверняка». Вот так-то.

Итак, наша работа – это не деньги, не секс и не слава. Что же это тогда, черт побери? Кому-то покажется, что ответа нет? Может быть, для кого-то его и нет. Но я знаю ответ. Моя доминанта в этой работе – вера. Вера в добро и зло, вера в справедливость и несправедливость, вера в то, что мир состоит только из этих вещей, и кто-то должен бороться за первые и против вторых. Такие люди, как я. Мои мотивы просты.

Хотя наши теоретики и утверждают, что мотивы, как правило, НЕ ясны, а попытки свести их к каким-то конкретным свойствам человека, например ненависти, патриотизму, легкомыслию, жажде приключений или корыстолюбию, не решают проблему состоятельности или несостоятельности агента. Тем не менее лучшими агентами всегда становились те, кто предлагал обществу свои услуги по идейным убеждениям.

Мой отец был военный, а мать – медицинской сестрой. Дома меня воспитывали строго. Уважай старших, говори правду, смотри людям в глаза, когда говоришь, сиди тихо, не бахвалься, не привлекай к себе внимания. Не делай того, что делают все. Что, все пьют газировку? Ну и что? Дело не в том, что делают все, а в том, что правильно делать тебе. Мне много чего не позволялось. Спорить с матерью – ни боже мой! Даже если она была неправа, я никогда в жизни не подумал бы сказать: «Мама, это не так». Меня учили быть скромным и уважительным. А люди скромность и уважение в обычной жизни считают слабостью… Стоит ли удивляться, что в конце концов, уже закончив общевойсковое военное училище, я оказался в ФСБ? Я с детства вольно или невольно был готов ломать себя через колено в угоду чужим интересам и находить в этом смысл жизни. Когда я оказался в службе безопасности, я был уверен, что моя жизнь, мое существование наконец-то оправданы.

Во все времена тайные службы оказывали большое влияние на ход истории. Но известно совсем немного случаев, когда их работа заслуживала официальное признание. Военачальники и государственные деятели, как правило, не упоминают в своих мемуарах о помощи, оказанной им тайными агентами. Документы секретных разведывательных служб бессрочно хранятся в архивах, и содержание большинства из них не станет известным миру до тех пор, пока существует государство или, по крайней мере, не изменится общественный строй. Например, известно, что в архивах британской Интеллидженс сервис до сих пор находятся под замком бумаги, датированные XVI–XVII вв. Возможно, их обнародование заставило бы переписать некоторые главы британской истории. Уверен, что таким же образом обстоит дело с тайными архивами и в других странах. Еще больше уверен, что в этом отношении Россия не является исключением.

Необходимость выведать намерения, планы, возможности своих врагов, с тем чтобы обеспечить безопасность общества, появилась у людей, должно быть, тогда же, когда человечество впервые начало воевать. Так что явление, которое ныне называется шпионажем, существует уже тысячелетия, и профессия шпиона вполне заслуживает того, чтобы носить титул «наидревнейшей». Пусть проститутки обзавидуются.

На временах учебы подробно останавливаться не буду. Ничего примечательного для моей сегодняшней докладной записки в те времена не происходило. Намечу лишь тезисно и идеологически.

Во время учебы мы маскировались, наблюдали и замечали – в широком смысле всех этих слов, то есть собирали информацию. Нас научили защищать себя и убивать – различными видами оружия или вообще без него.

Что еще?

Много было чего еще.

Ох уж эти ролевые игры! Нас учили психологической оценке, профессиональному обману, внушению и использованию людей на таком уровне, что они никогда не смогут этого заподозрить.

Некоторые мои друзья не смогли выдержать всего этого. Некоторые ушли сами. Некоторые были исключены. Но те, кто закончил учебу, стали оперативными сотрудниками, пригодными для любых заданий. Их направили в крупнейшие города, на секретные объекты, может быть, за границу, может быть, вообще на Марс, кто знает.

Я был хорошим оперативным агентом, это наверняка было подробно зафиксировано в свое время, и это тезисно изложено в моем личном деле. Мой куратор отмечал, что особенно мне удавались интимные беседы с Частными Источниками Информации, когда они намеревались соскочить с крючка. Чтобы рассеять решимость объекта и помешать ему принять нежелательное для меня решение, я использовал любые нетактичные приемы: начинал с опаздывания на встречу, продолжал насмешками, оскорблениями, обвинениями; затем в ход шли – демонстративное пренебрежение, разыгрывание «непонимания», давление нехваткой времени, ошеломление напором, установление нереальных сроков нового задания, затягивание переговоров… Когда по позе человека становилось совершенно ясно, что он намеревается окончить разговор, я брал инициативу в свои руки, первым предлагал завершить контакт, поскольку это позволяло сохранить психологическое преимущество и мой контроль над ситуацией…

Не могу сказать, что я был в восторге от нравственной стороны вопроса, но, положа руку на сердце, не могу сказать, что она сильно мучила меня. Что происходило, например, когда контакт с «клиентом» предполагал и жесткие действия? Вспомню навскидку свою «хрестоматию»: используя гипноз и сильные снотворные (к примеру, барбамил с подмешанным к нему аминазином), мы погружали «объект» в длительный сон, причем два раза в сутки шокировали его электротоком (в манере судорожной терапии при амплитуде импульсов до 150 вольт), который пропускали через голову; в течение 10–15 дней круглые сутки через наушники прокручивали запись необходимого внушения, а в завершение каждого сеанса для более рельефного восприятия внедряемого подвергали «объект» действию электрошока, но электроды теперь подводили к ногам; пичкали его наркотиками и нейролептиками, подавляющими волю (обычно это был аминазин), и на этом фоне проводили многочасовые беседы, во время которых проверяли, насколько хорошо усвоено внушенное…

Было и такое, да. Не раз и не два.

Я всегда знал, что работы в белых перчатках не получится, но когда от сугубо оперативной работы перешел к кабинетной, то, в отличие от большинства ровесников, рвавшихся в «полевые условия», испытал нечто вроде удовлетворения. Почему-то мне казалось, что так я принесу больше пользы. Не зря казалось. Когда я начал работать в аналитическом отделе, для меня все наконец пришло в норму, все устаканилось. По крайней мере, я долгое время верил, что это так.