Прощение славянки - Фридрих Незнанский

– Маловато будет, – сквозь зубы сказал Турецкий, прикуривая сигарету.

– Не, – беспечно махнула рукой Ольга, – тут все. Кроме Тяжлова, конечно.

– Почему? И почему – конечно?

– Ну это же известная вещь – он не фотографируется и на публике не появляется.

– Вот тебе и раз. Это – известная вещь? Как прикажете понимать, сударыня? Об этом по телевизору объявляли, что ли?

– Извините. С вами так легко общаться, я все время забываю, что вы пока что – приезжий и нашего фольклора не знаете.

– О господи, – вздохнул Турецкий. – А фольклор-то при чем?

– А при том, что Тяжлова в городе прозвали снежным человеком. Его, кажется, никто толком и не видел – за сколько… лет за пять уже, пожалуй?

«За семь, – мысленно исправил Турецкий. – С мая 1999 года Тяжлов работает в УФСК-УФСБ Волжской области заместителем начальника, а с 2004-го – начальником управления ФСБ».

Вот черт, как же он все-таки выглядит? Ну не на прием же к нему записываться… Да и вряд ли примет. Если только своим настоящим именем не назваться. А что, это идея. Надо завести парик, чтобы косить под помощника генпрокурора Турецкого.

Стоп. Сперва Тяжлов пять лет был заместителем начальника. А рулил тут кто? Вот кого неплохо бы найти.

– Давайте погуляем, – сказал Турецкий Ольге, которая, кажется, все это время наблюдала за ним с выражением какого-то доброжелательного любопытства, вроде как за экзотическим зверьком в зоопарке. Например, за обезьяной, которой, как недавно стало известно, труд не особенно рекомендован.

Пока она прихорашивалась перед зеркалом, Турецкий написал Меркулову коротенькое письмецо, в котором обозначил проблему. Заодно черканул и Славе Грязнову, желая его поторопить в тех же самых изысканиях – относительно уточнения биографических данных Афанасия Константиновича Тяжлова.

…– Пятибратов? – расхохоталась Ольга. – Это у вас в Москве так думают. А у нас тут его никто под такой фамилией толком и не знает!

Они гуляли по набережной. Сначала он заехал за ней на работу, они немного покатались. Потом предположили, что на набережной могут поймать прохладный ветерок, подъехали поближе и вылезли из машины.

– Дурацкий же, кстати, псевдоним. Пя-ти-бра-тов. Ну что это такое?

– Дурацкий, – согласно кивнула Вязьмикина. – Но он же не Анну Каренину под ним публикует, верно? Псевдоним-то дурацкий, но вполне объяснимый. Кроме того, звучный.

– А чем это он – объяснимый?

– Очень просто. Их пять братьев, Волковых этих. Двоих вы уже знаете, третий держит автомастерскую, а еще двое – ресторан. Эти последние – оба сидели, кстати. Но ресторан хороший. Можем наведаться. – Она вопросительно глянула на «издателя».

– Нет уж, благодарю покорно. У меня от ваших ресторанов скоро изжога начнется.

Вязьмикина, кажется, немного обиделась.

– А что, в Москве лучше кормят?

– Да я не в том смысле. Ну да ладно. Так объясните, почему этого Волкова-Пятибратова в Волжске никто не знает? И почему вы его знаете? Впрочем, я уже не удивляюсь, вы, кажется, тут всех знаете. Сколько в Волжске жителей? Миллион есть?

– Миллион сто тысяч.

– Сознайтесь, всех знаете? – прищурился Турецкий.

– Да ну вас, Петр Петрович! Но вообще этих детективщиков развелось – как тараканов нетравленых. Пишут все – философы и политические деятели, журналисты и университетские профессора, врачи, ушедшие на «заслуженный отдых» финансисты и просто люди, располагающие свободным временем. Такое сочиняют, прости господи! Читаешь что-нибудь, и кажется, что по ходу книги они никак сами для себя решить не могут, кого главным злодеем назначить.

– А журналисты разве не пишут? Журналистки, в частности?

– Не дождетесь! И столько в этом восклицании было искреннего негодования, что Турецкий не удержался и захотел узнать почему.

– По-моему, – сказал Ольга, – постоянное обращение к темным сторонам жизни, исследование преступлений, скрытых пороков, психических извращений могут в душу любого человека вселить недоверие, если не отвращение ко всему роду человеческому. А мне, знаете, этого всего по уши на работе хватает…

Турецкий подумал, что эти слова больше подходят ему, чем его спутнице, но покивал.

– А ведь жизнь, – негромко добавила Ольга, – возможность смотреть на мир раскрытыми глазами, ощущать его полноту – это же такое чудо, такой подарок на самом деле! Зачем все портить?

– Мой приятель, – сказал Турецкий, – помню, читал книжку, на которой было написано что-то вроде: «Читается на одном дыхании, потрясающая интрига, до последней страницы неизвестно, кто же убийца!» И название – «Сторож-убийца» [1]

– Супер, – оценила Ольга. – А я, кстати, начинала как криминальный репортер.

– Любопытно, – вполне искренне откликнулся Турецкий. – И вам нравилось?

– Безумно, – кивнула Ольга. – Особенно выезды вместе с опергруппами и тому подобное. Это такое реалити-шоу, я вам расскажу! – Она закатила свои зеленые глаза.

– Удивительно это слышать.

– Почему? – удивилась в свою очередь и Ольга.

– Потому что я ума не приложу, зачем красивой женщине заходить в дом, где засел убийца, или шляться по улице, где идет перестрелка. Пусть хоть и вместе с ментами. Там ей не место. Только не поймите превратно, я же не ханжа. Есть места, где женщины, особенно хорошенькие, – желанные гости. Если, допустим, я зайду в ночной клуб и не увижу там ни одной представительницы слабого пола, моему разочарованию не будет предела. Но мне почему-то кажется, что уважающая себя женщина не будет в восторге, если ее затолкают в шкаф с кляпом во рту, а ведь с героиней криминальной истории случается кое-что и похуже.

– Не преувеличивайте, – возразила Ольга. – Ничего такого со мной не случалось.

– Еще чего не хватало, – резонно заметил Турецкий.

Вязьмикина вдруг покрутила головой по сторонам:

– Давайте, может, все-таки перекусим чего-нибудь?

– Вот что мне в вас нравится – вы никогда этого не стесняетесь, – восхитился Турецкий. – Мне столько времени приходилось вращаться в среде, где женщины постоянно трещали о своих диетах и надзоре за фигурой…

– К черту ханжество, – подтвердила журналистка. – Пищеварение важнее!

«Елки-палки, – подумал Турецкий, – как же с ней легко… Может, поселиться тут, в самом деле? Да, но ведь тогда придется действительно этим издательским домом заниматься. А что? Может, привыкну еще, понравится…»

Вечером его ждало новое письмо от Веснина. Точнее, письмо снова было от Меркулова – он опять переслал Александру Борисовичу свежую корреспонденцию. Константин Дмитриевич делал все верно: ни к чему было пугать Веснина включением в дело нового человека, пусть майор себе думает, что находится на связи только с замом генпрокурора.

Но Веснин уже так не думал.

«Продолжим, господа? Я же не ошибся с множественным числом?…»

– Не ошибся, не ошибся, – пробормотал Турецкий со своим верным ноутбуком на веранде. – Продолжим.

«…Я же не ошибся с множественным числом? Наверняка хитроумный Константин Дмитриевич привлек к делу кого-то из своих матерых соратников и помощников. И правильно. Так оно надежней. Итак, мы говорили о мотивах, о том, что движет человеком, что заставляет его становиться, прибегнем к романтическому определению, рыцарем плаща и кинжала. Но гораздо сложнее объяснить эффект двойного (или даже тройного, бывает ведь и такое) агента, который работает сразу на обе (несколько) сторон. Как ни странно, но объединительный европейский процесс, американизация образа жизни и вообще медленное, но явное стирание государственных различий, по крайней мере в Европе и США, в современную эпоху как бы поощряет „двойничество“ секретных агентов. Психологи назвали это явление „феноменом добродушного попутчика“.

Тайна сия велика есть!

Надо ли объяснять одному из руководителей Генеральной прокуратуры, из чего состоит деятельность Федеральной службы безопасности? Ладно, возьму на себя такую смелость. Это обеспечение безопасности, контрразведка и борьба с подрывной деятельностью внутри страны. Надо ли объяснять вам, чем на самом деле занимается глава Волжской службы безопасности? Надо. Потому что к вышеописанным проблемам его деятельность отношения не имеет.

Так что все очень скверно. Но, с другой стороны, не так уж скверно, ведь, в конце концов, я оказался не таким дураком, каким мог оказаться… Так обычно мы себя утешаем, когда партия уже сделана, правильно? Естественно, обидно сознавать, что ты был дураком, хотя бы некоторое время. Конечно, гораздо приятней считать себя умным – всегда, изначально – и, не виня себя в недомыслии, пусть даже временном, всю вину сваливать на внешний мир. Дескать, не оправдал он наших надежд, обманул, соблазнил, а потом бросил. Но что, если внешний мир не изменился, а с самого начала был таков, каким оказался после? Случается ведь, что потом, уже отрезвев, припоминаешь плохие признаки, которые поначалу не мог или не хотел замечать. И, хлопнув себя по лбу, восклицаешь: «Ну и дурак же я был!» Это хлопанье и раскаянье, естественно, ранят самолюбие, но стоят дороже, чем упорствование в ошибке, лишь бы этому самолюбию потрафить. Вокруг мы то и дело видим людей, которые упорствуют в иллюзиях. Почему? Одно из двух: либо гордыня не позволяет им признать ошибку, либо у них попросту с разумом неладно. Такие люди раздражают нас, уже выздоровевших. Если это гордыня, то мы узнаем ее по ожесточению, с которым они отстаивают ошибку. Они знают, что ошиблись, но только в глубине души. Чем больше они знают и чем глубже в душе запрятано это знание – тем упорней, тем громче, с тем большей запальчивостью они утверждают, что по-прежнему правы. Предпочитают считать себя непогрешимыми и требуют, чтобы их считали таковыми, только бы не признать очевидного. Кроме того, им наверняка жаль инвестиций, вложенных в иллюзию. Жаль энергии, веры, лет, посвященных тому, чему всего этого посвящать не стоило. Как же так, выходит, все было впустую? Все зачеркнуть, остаться у разбитого корыта, начать с нуля?