Бородавки святого Джона - Инна Бачинская

Федор вонзил зубы в печенье, закрыл глаза и застонал в восторге.

– Фантастика, – пробормотал он. – Просто фантастика!

Элеонора покраснела, польщенная, и снова поправила прическу. Кофе оказался отвратительным. И Федор вспомнил фразу из читанного когда-то английского романа: «Господи, убереги нас пить вино в доме вдовы». Намек на то, что женщины ничего не понимают в винах и любой виноторговец их надует. Классический образец ненавязчивого английского юмора для тех, кто понимает, разумеется. «Господи, убереги нас пить кофе в доме вдовы», – подумал Федор. И еще подумал не без доли самолюбования, что нравится женщинам, особенно… дамам постарше. Его старинная приятельница Вера Максимовна, сотрудница городской библиотеки, всегда рада его приходу, непременно угощает чаем и печеньем, правда, из магазина, отказов не принимает и выкладывает с ходу все городские сплетни. Если он когда-нибудь откроет свое детективное агентство, то без Веры Максимовны ему не обойтись. И его соседка, Клавдия Семеновна, норовит подкормить – то котлеты несет, то салат, то в гости зовет. Правда, у нее дочка незамужняя, и Федор шарахается от нее, как от чумы, во избежание быть неправильно понятым.

Наконец, кофе был выпит и печенье из вазы почти съедено. И наступил момент истины…

О, она много знала, эта женщина! Оказывается, Андрей Николаевич, человек крайне неприятный, мрачный и нелюдимый, настоящее чудовище, истязал жену. Он ее ударил перед самым отъездом в Севастополь. И удрал из дома на всю ночь. Он не давал ей развод. Он – жадина, они вечно ссорились из-за денег.

– У Лерочки… был, ну, вы понимаете… друг, – Элеонора деликатно потупилась, – Андрей Николаевич боялся, что она его бросит. Она назвала его ничтожеством. Так и закричала: ничтожество! Я даже испугалась!

Федор не стал уточнять, где в это время находилась свидетельница. Скорее всего, под дверью. Слава богу, есть неравнодушные, которые время от времени подслушивают у замочной скважины, делая тайное явным в интересах следствия.

– Они никуда не ходили вместе, – продолжала Элеонора. – Лерочка всегда ходила одна и в театр, и в ресторан, или с подругами. – «В ресторан одна?» – удивился Федор. – С этой Рамоной, вечно забываю фамилию, – на лице Элеоноры появилось неодобрение. – Никогда не могла понять, что их связывает. Рамона – женщина из низов, вульгарна, ужасно одета. Моветон, одним словом. А речь! Послушали бы вы, как она говорит. Но друзей не выбирают, особенно друзей детства. – Она скорбно помолчала, разглаживая ладонью салфеточку с незабудками. – Да, и еще, – вспомнила, – с мужем, с год уже примерно, они… не спят вместе! Он – в кабинете, она – одна в спальне, представляете? – Элеонора возмущенно смотрела на капитана: иметь мужа и спать одной – это же просто в голове не укладывается!

Лерочка жаловалась, что муж – тяжелый, мрачный, подозрительный человек, проверяет ее сумочки, читает письма, подсматривает в компьютер – маленький такой, и обзванивает подруг, проверяя, где она была.

Она часто плакала, Валерия Павловна, – Элеонора приложила руки к мощной груди. – А какой души человек! Добрая, веселая, а красоточка какая! Не передать! И такое несчастье! У кого только рука поднялась! Без него не обошлось, – конспиративный шепот. – Это он ее заказал! Чтобы отомстить. И теперь она, несчастная, ничего не помнит про их прошлые отношения, вся в его власти. – Элеонора всхлипнула. – А как он со мной поступил? Кто он после этого? Такая подлость, такая подлость! Я ей сейчас не знаю, как нужна. Как мать родная, а он меня выгнал, воспользовался тем, что она ничего не помнит. – Элеонора зарыдала, закрыв лицо ладонями. – Я звонила ей, – сообщила она через минуту, справившись с собой, – но у них никто не берет трубку. Может, она с постели не встает, чахнет. Или в психушке давно, под замком.

Федор задумчиво внимал рассказу Элеоноры, рассматривая шевелящиеся черные усы на ее верхней губе. Как личность, она ему не нравилась. Знал он таких злостных сплетниц, которых хлебом не корми, а дай заглянуть в чужую кастрюлю или подержать свечку в чужой спальне. Кроме того, энтузиазм ее подогревался увольнением. Надо заметить справедливости ради, Андрей поступил с ней не наилучшим образом. Но как свидетелю, Элеоноре цены не было, и в том, что она говорила, имелась, несомненно, доля истины. Даже если совсем маленькая, то все равно есть над чем подумать. Все, что он знал уже об этой женщине, Федор мысленно поместил на чашечках весов. Справа – «за», слева – «против». «За» – миндальное печенье, обширная информация и готовность поделиться ею, а также несомненная любовь к Валерии Павловне. «Против» – черные усы, вездесущие кошки, идеальный порядок в квартире, гадкий кофе и злобная готовность утопить хозяина. Чашки весов колебались, ходили вверх-вниз.

Федор машинально протянул руку и взял печенье.

– А кто ее друг, вы не знаете? – спросил он, вклинившись в паузу. Не тот ли, который подходил к ним в баре? Речицкий, кажется?

На лице Элеоноры промелькнуло сожаление.

– Не знаю, – прошептала она виновато. – Ничего не знаю…

– Интересно, интересно, – бормотал бывший капитан, спускаясь по лестнице.

С Элеонорой они распрощались самым сердечным образом. Она упаковала ему большой кулек печенья, несмотря на вялые протесты, после чего чаша весов «за» дрогнула. Вот вам и объективность. Люди продажны в самом элементарном смысле слова, как заметил однажды другой английский автор.

– Это просто интересно… – бормотал Федор. – Ах, как все это безумно интересно!

Глава 16

СЛЕД

Только к полуночи Федор добрался до загородной резиденции своего клиента. Вообще-то ему пришлось выбирать, куда отправиться раньше. Было еще одно местечко, даже два, которые ему хотелось посетить как можно скорее. Он подбросил вверх монетку, предоставляя решение случаю. Выпал орел, но что это значило, осталось неизвестным. Федор забыл загадать. Спасибо Элеоноре с ее кофе, хоть и скверным, иначе он уснул бы за рулем. Он покосился на увесистый сверток на сиденье рядом, от которого шло тепло и одуряюще пахло ванилью. Чувство чистой и светлой радости охватило Федора при мысли, что завтра, то есть уже сегодня утром, он приготовит себе крепчайший кофе, положит три ложки сахару, нальет сливок, высыпет на тарелку печенье Элеоноры и… К его удивлению, ничего, кроме приторной сладости во рту, он не ощутил, а чувство чистой и светлой радости исчезло. От сильного запаха ванили его даже замутило слегка. «Все хорошо в меру, – философски подумал Федор. – И войти дважды в одну и ту же реку, увы, невозможно».

Он съехал с шоссе сразу за знаком «Кооператив «Дубовая роща». Машина попала в рытвину, и ее сильно тряхнуло. От мысли, что он может застрять здесь до утра, лоб Федора покрылся испариной. Но маленький «Форд»-«эскорт» двигался, как танк, рыча на подъемах.

Последний дом в ряду, на отлете. Довольно большой, он выжидающе застыл на фоне стылого леса. Незряче блестели оконные стекла. Скрипел, раскачиваясь, жестяной фонарь на улице, выхватывая клумбы с засохшими стеблями. Скользила, как живая, густая черная тень. И в качестве завершающего штриха – глубокая давящая тишина вокруг. Картина, увиденная Федором, была вполне зловещей. Любой испытал бы немедленное желание убраться отсюда как можно дальше.

Федор помедлил и повернул ключ зажигания. Мотор смолк. Детектив выбрался из теплого ванильного нутра машины, потянулся и глубоко вдохнул пахнущий мокрой землей и грибами воздух. Было холодно. Маленькие замерзшие звезды колюче посверкивали в высоком небе. Над городом вдали стояло белесо-красное марево. От тишины, разлитой в природе, звенело в ушах.

Ключ с натугой повернулся, Федор отворил дверь и нырнул в темноту. Тонкий луч фонарика заплясал по стенам. В доме не пахло жильем, здесь было сыро и холодно. Протопить бы не помешало, подумал Федор. Или хозяину наплевать? Мог бы послать кого-нибудь, штука нехитрая.

Кухня. Пусто, никаких следов недавнего присутствия человека. Ни чашек с недопитым чаем на столе, ни хлебных крошек, ни грязной посуды в раковине. Мусора в помойном ведре тоже не было. Жаль. Мусор из помойного ведра – ценный источник информации.

Спальня. Луч фонаря скользнул по неровно застеленной кровати, стоявшей посередине комнаты изголовьем к стене, ночнику и бронзовой собаке на тумбочке, наглухо задернутым гардинам на окне. Обежал комнату, снова вернулся к постели. И погас. Федор уселся в большое кресло в углу спальни, сырое и холодное, и задумался. Ему всегда лучше думалось в темноте. И под утро. Сейчас, правда, рановато еще, но не торчать же здесь до утра. Минут через двадцать, окончательно продрогнув, он поднялся. Улегся на пол и заглянул под кровать, светя себе фонариком. После чего встал, забыв отряхнуться, обошел вокруг, поднял с пола кружевную женскую одежку. Рассмотрел внимательно и положил на место. Снова улегся животом на ковер, на сей раз исследуя пространство под тумбочкой. Среди клубов пыли рассмотрел тускло блеснувшую стекляшку. Стекляшка оказалась украшением – подвеской на цепочке белого металла, довольно странной на вид. Федор, сидя на ковре, достал бумажник и аккуратно упрятал туда находку. Снова улегся, водя фонариком по углам спальни, под креслом, заглядывая в щели в полу. Но ничего больше не нашел. Тогда он поднялся и вышел. Заглянул в гостиную, еще одну спальню. Вид у всех помещений был вполне нежилой.