Распахнутые двери. Рассказы и рассказики о хороших людях - Елизавета Тихонова

Картошка, всю ночь простоявшая в печке и еще горячая, пахла уже совершенно нестерпимо. Вдруг машина остановилась – мы приехали на автостанцию. Успели, слава Богу. Успели даже картошку съесть, торопливо разделив ее на всех. Подошел автобус, хмурые невыспавшиеся пассажиры полезли внутрь. Едва мы с Катей сели, автобус тронулся. Мама махала мне рукой, потом побежала вслед за автобусом, плача и причитая: «Вова, Вовюня!».

Я рос маминым любимчиком. Младший в семье, хилый и почти прозрачный от недокорма, я выжил только благодаря ее любви. Сейчас я понимаю, как мне повезло с мамой. Другие матери в нашем селе были грозные, горластые, драли своих детей за уши и пороли ремнем за любые провинности. Моя мама ни разу ни на кого голос не повысила. Доброта – вот что составляло сущность ее натуры. Вот пример. Село наше стояло на берегу реки, огороды были покатые и задами выходили к воде, зимой это была прекрасная пологая горка. Вся деревенская детвора каталась на ледянках и картонках с нашего огорода, со всех остальных хозяйки гнали. А мама смотрела на кучу-малу и улыбалась: «Катайтеся, деточки, катайтеся».

Я задремал и очнулся уже в Тамбове. Катя настойчиво тянула меня за руку к выходу. Три квартала быстрым шагом – и мы у цели нашего путешествия. Вот они, ворота Тамбовского суворовского училища. Странная смесь ужаса и надежды переполняла меня. Никогда раньше я не уезжал из дома, никогда не разлучался с мамой дольше, чем на день. Но я смутно представлял себя высоким, сильным, в красивой военной форме. В мечтах мой приезд в Устье сопровождался чемоданом подарков – маме платок и новое платье, а еще туфли на каблуках, которых у нее никогда не было. Томке куклу, и не тряпочную самодельную, а настоящую, пластмассовую, с закрывающимися глазами и длинными волосами. Кате духи, я знал, что женщины в городе пользуются духами, и даже видел один раз флакон у тетки моего одноклассника. И вот эти простецкие зеленые ворота училища были пропуском в новый прекрасный мир.

Катя, пытаясь спасти меня от голода, писала письма и ездила в военный комиссариат, просила, чтобы меня приняли в суворовское как сына погибшего фронтовика. Она добилась своего, власти старались поддержать осиротевшие солдатские семьи. Я родился за полгода до начала войны и отцова ухода на фронт. Смутно помню, как он приходил в отпуск, мне было тогда года два. Память сохранила только сильные руки и усатое лицо где-то высоко надо мной. Больше я отца не видел.

Кате, как и другим сопровождающим, разрешили остаться в училище до вечера. Будущим курсантам предстояли вступительные экзамены, и непоступившие отправлялись обратно вместе со своими провожатыми.

Экзаменов я не боялся, учеба давалась мне легко. Я был самым умным в классе, что было несложно на фоне большинства деревенских ребят, которым ученье было вообще ни к чему. Я охотно давал списывать и решал оба варианта контрольных, поэтому был оберегаем хулиганами нашего класса ото всех остальных хулиганов. Все дети в нашей семье были умные и хорошо учились. Катя вообще мечтала уехать в Москву и поступить в МГУ, и надо сказать, что мечта сбылась.

Родителей увели в клуб, а нас забрали – мыться, получать обмундирование и есть. Момент, когда я, десятилетний, в новой гимнастерке и в первых в своей жизни сапогах сажусь за длинный, гладко струганный стол и передо мной ставят миску, полную дымящейся гречки с мясом, и сейчас стоит у меня перед глазами. Я даже вкус этой каши помню. Ничего более вкусного я потом в жизни не ел, нигде, ни здесь в Москве, ни в Европе. И помню свое удивление, когда многие мальчики, поковыряв кашу ложкой, отставляли ее в сторону. Я бы съел и две, и три миски, но стеснялся попросить. Потом в классе мы писали диктант, решали какие-то задачи. Дальше помню общее построение, зачитывание списков зачисленных, свою фамилию, выкрикнутую немолодым офицером. Катя подбегает ко мне, обнимает, поздравляет. Поступили почти все мальчики, вступительные испытания были достаточно простыми.

Конец ознакомительного фрагмента.