Мать Мария - Наталья Белевцева

Одним из достовернейших художественных свидетельств этой огненной поры является поэма А. Блока «Двенадцать». Позволим себе сделать несколько сопоставлений со стихами Кузьминой-Караваевой из цикла «Вестники».

У Блока – «Ветер, ветер на всем Божьем свете».

У Кузьминой-Караваевой – «Душу вихрями уносит…»

У Блока – конкретная гримаса революции – убийство Катьки-проститутки одним из Двенадцати.

У Кузьминой-Караваевой – сконцентрированная символика «лат и кольчуг» народа, поднимающегося на «мятеж».

У Блока – народное паясничанье: «Эх, эх, без креста!».

У Кузьминой-Караваевой – «Ты в небе снова Крест воздвиг».

Два переживания и оправдания революции:

Кузьмина-Караваева:

…нездешнею песнейВозвещает нам милостьДруг небесный и вестник.Отчего же пронзенныйДух не знает покою?– Он пронзен опереннойОгневою стрелою…»

А. Блок:

Впереди – с кровавым флагом,И за вьюгой невидим,И от пули невредим,Нежной поступью надвьюжной,Снежной россыпью жемчужнойВ Белом венчике из роз —Впереди – Иисус Христос.

Два наичувствительнейших человека свидетельствуют об эпохе. Но он приближается к концу земной жизни, и поэтому сил хватает только зафиксировать видение «В белом венчике из роз»:

«Кружила метель. Фонарь тускло поблескивал сквозь столбы снега. Не было ни души. Только ветер, снег, фонарь… Вдруг Блок сказал:

“Так было, когда я писал "Двенадцать". Смотрю! Христос! Я не поверил – не может быть Христос! Косой снег такой же, как сейчас.”

Он показал на вздрагивающий от ветра фонарь, на полосы снега, света и тени.

“Он идет. Я всматриваюсь – нет. Христос! К сожалению, это был Христос – и я должен был написать”»

В Дневнике Блока за 1918 г. есть авторский комментарий в ответ на услышанное мнение, что он «восхвалил» Христа:

«Разве я “восхвалил”? Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь Иисуса Христа. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный образ…» И дальше: «Религия, грязь (попы и пр.) странная мысль этих дней: не в этом дело, что красногвардейцы “недостойны” Иисуса, который идет с ними сейчас, а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой».

Немужественный образ Христа… Трудно, очень трудно видеть в нем путеводителя «Двенадцати». Скорее это они Его влекут к Распятию. Или сами влекутся ко Кресту. И тогда Крест – доля, расплата, прощение. Свершение судьбы народа. Может быть, такова правда этого, казалось бы, слишком художественного образа. И Блок не мог противиться так Пероводящему.

У будущей матери Марии же звучит точное видение, знание души, сила веры, дающая мужественность в переживании роковых минут истории: «Передо мной проходят все мысли последнего времени, проверяю решения. Россия, ее Блок, последние сроки – и над всем Христос, единый, искупляющий все» («Мои встречи с Блоком»).

IV

В любви и творчестве наш христианский Бог.

В это рубежное для человечества время Елизавета Юрьевна старается понять, какой труд должна совершить ее душа, чтобы победить хаос:

Гул вечности доходит глухо.Твой вихрь, о, суета сует…И круг: рассвет, закат, рассвет. —Опять, опять томленье духа.

Круженье ветра, вихри пыли…И вот, как некий властелин,Мой дух средь вечности одинСвершает круг своих усилий.

Объединяет воединоРастерзанного мира прахИ явлен в творческих рукахЕдиный образ в комьях глины.

В руках – преграда и оправа,Всех вихрей, всех крушений твердь.В руках – вложенье смысла в смертьИ укрощенный смыслом хаос.

Какие же жизненные реалии стояли за вылепливанием собственными руками образа Божия из комьев глины душевного хаоса? Елизавета Юрьевна начала как поэт Кузьмина-Караваева. Закончила как матушка, мать Мария, в печах Равенсбрюка. Поэзия не стала единственной формой реализации ее души. Нет, она не могла жить как поэт только: между двумя безднами – творчеством и нетворчеством, не участвуя в жизни прямо, деятельно. Не могла довольствоваться секундами уподобления себя Творцу – тем путем обретения бессмертия, который утверждался всеми романтиками всех времен. Секунды, часы, дни творчества не снимали смертельной тоски вне их. Ей надо было (вся плоть ее существа, до крови требовала этого) всю земную жизнь сделать нетленной, найти тайну вечной жизни. Поэтому Елизавета Юрьевна так хочет обнажить свой дух, чтобы не осталось никаких иллюзий и внешних причин для его бессмертия.

И до конца надо мне обнищать,Земные надежды, порывы, восторги, —Все, чем питаюсь и чем я сыта,Из утомленного сердца исторгни,Чтобы осталась одна маета.

Тогда же она сказала:

Мне надоела я. К чему заботаО собственном глухонемом уме?

И это означало, что Елизавета Юрьевна переросла заботу о реализации собственной души и теперешней ее заботой становится выход из себя и забота о реализации душ ближних.

Она почуяла, что способом вылепливания «единого образа» своей жизни должно стать разрушение всякого своего образа.

Стяжание бессмертия идет через нестяжание для себя, но положение себя за других, подобно Христу, который сделал это своей кровью за всех людей.

«Великим и единственным подвигоположником мирского делания был Христос, сын Божий, сошедший в мир, воплотившийся в мире весь, целиком, без всякого как бы резерва для своего Божества. Он истощил себя, и Его истощение есть единственный пример для нашего пути. Всем своим Богочеловечеством был Он в мире, а не какими-то вторичными своими свойствами. "Сие есть Кровь Моя, за вы изливаемая", – вся, до капли изливаемая. В таинстве Евхаристии Христос отдал Себя, Свое Богочеловеческое тело миру, или иначе – Он сочетал мир в приобщении этому Богочеловеческому Телу, сделал его Богочеловечеством. Христова любовь не умеет себя мерить и не умеет беречь себя. Христос и апостолов не учил такой бережливой оглядке в любви, и не мог учить, потому что они были приобщены Им Евхаристической жертве, стали Телом Христовым и тем самым были отданы на заклание миру» («Мистика человекообщения»).

Эту статью она напишет позднее, когда станет носить монашеский клобук, но слова вызревали уже сейчас. Время написания цикла «Покаяние» – середина 20-х годов. Елизавета Юрьевна уже в эмиграции, во Франции с тремя детьми и мужем Д. Е. Скобцовым.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В сборнике «Мать Мария. Стихи» – Париж, 1949 г. «Руфь» была представлена всего шестью стихотворениями. По ним и делался анализ.