Андерсенам - Ура! - Сигбьерн Хельмебак

Двадцать лет ездил он этой дорогой и помнил открытые просторы, сосны на холмах, кустарники и валуны — все то, что здесь когда-то было. А теперь живешь почти что в городе, и вокруг люди, дома и ярко раскрашенные грибки-зонтики на участках. Хорошо выезжать рано утром, пока за опущенными шторами все спят. Он ничего против не имел, приятно когда кругом народ, но тут приходилось признать, что все вышло совсем не так, как он надеялся. От него хотели избавиться, а он не понимал, почему. Андерсен не уставал дивиться такой странности, но теперь задумывался над этим реже, чем в первые годы.

Дом, который предстояло ломать, был совсем в другом конце города. Зияли пустые глазницы окон, на тротуаре — горы кирпичей и битой штукатурки. Дом словно разбомбили. Во дворе штабелями стояли снятые двери и рамы, и целая толпа мальчишек в диком восторге била стекла. По ступенькам сбежал пожилой человек. Он был вне себя от ярости и не заметил грузовика. Андерсену пришлось изо всех сил нажать на тормоза. Это был Сельмер, его товарищ по работе.

— Я вас, шпана проклятая! — орал он, грозя мальчишкам обломком кирпича.

— Привет, Сельмер!

— Привет, — Сельмер бросил кирпич и уныло вздохнул, посмотрев на рамы. — Шпана проклятая, — повторил он потише. — Мне бы эти рамы в хозяйстве пригодились.

— Да их тут полно, чего ты волнуешься.

Они медленно пошли по лестнице. На площадках были сложены оконные переплеты, дверные косяки, кухонные шкафы, унитазы и потрескавшиеся раковины. Андерсен шел впереди и нажимал на кнопки звонков.

— Никого дома нету, — брюзгливо проворчал Сельмер.

— Мне нужен звонок для Рогера. Да звук не нравится.

На лестнице было темно, но когда поднялись на чердак, в глаза брызнуло солнце, светившее сквозь балки, ощерившиеся на голубое небо. Сельмер ударил ломом по одной из балок, и из дальнего угла на чердаке вылетел голубь.

Андерсен сразу же понял, что где-то здесь голубиное гнездо. Вскарабкался на ящик. Вот оно. Яйца лежат рядышком дру! с другом.

— Скидывай! — нетерпеливо сказал Сельмер, держа лом наготове.

— А яйца?

— Ты же их есть не будешь.

— Тебе только пожрать, — сердито сказал Андерсен. — А из них, может, птенцы через пару дней выведутся.

— Ну решайся. Или дом ломать, или гнездо сторожить.

Андерсен молчал. Высоко в небе кружил голубь, наверное, смотрел на них и на свое гнездо. Голубь заметный — на шее белое пятно и на крыле тоже. Вдруг он резко снизился и уселся на балку.

— Возьму гнездо домой, — твердо сказал Андерсен.

— А кто яйца высиживать будет? Жена?

— Верно. Голубя тоже нужно забрать.

Он спрыгнул с ящика и пошел по чердаку, что-то отыскивая. Сельмер сдался и сел в пыльное кресло в углу. Здесь было полным-полно всякого старья: поломанные кухонные мойки, диваны, старые картины, фетровые шляпы... В углу Андерсен нашел старую клетку для канарейки и, бережно отцепив, положил туда гнездо. Голубь взволнованно семенил по балке взад и вперед. Андерсен открыл клетку и подложил под дверцу щепку.

— Теперь можно поесть.

Сельмер задумчиво погладил себя по животу. В животе бурчало.

— Без четверти десять, — пробормотал он недовольно, но все-таки поднялся с кресла, ибо по собственному опыту знал, что Андерсена не переспоришь. Когда подошли к двери, голубь уже расхаживал возле клетки.

Завтракать уселись во дворе. Скоро с этажей спустились и остальные рабочие. Один из них вынул из кармана пачку карточек футбольной лотереи и раздал. Когда-то они пытались играть в спортлото сообща, но бесконечные споры и раздоры привели к тому, что теперь каждый заполнял карточку сам. Андерсен в футболе не разбирался и поэтому обычно подсматривал, что пишет Сельмер. Но на сей раз Сельмер сидел к нему спиной, неприступный и погруженный в свои тайны.

— Как, по-вашему, сыграют «Фригг» и «Люн», а, ребята? — спросил Андерсен.

Ребята переглянулись, одарив его высокомерным взглядом, от которого никак не сделаешься умнее, после чего снова погрузились в сложные системы расчетов. Иногда они вполголоса обменивались мнениями о технических тонкостях футбола, об игре того или иного футболиста.

Взгляд Андерсена остановился на оконных рамах, стоявших вдоль стены. Рамы были старинные, с переплетами — три клетки в ширину и шесть в высоту. Мальчишки уже успели кое-где побить стекла, и Андерсен стал заполнять карточку, ставя крестики в таком порядке, в каком были выбиты стекла. В последнем ряду все стекла были целы. Чтобы не ставить крестик наобум, Андерсен потихоньку поднял с земли камень и прицелился. Бросок был мастерский: стекло разлетелось вдребезги.

— Шпана проклятая! — взревел Сельмер, вскакивая с кресла.

— Они уже удрали, — сказал Андерсен, заполняя последнюю клетку в своей карточке.

Знай курица Андерсена — белая итальянка, — что ей остается жить всего полтора часа, она бы наверняка вела себя умнее и осталась дома. Но она пребывала в счастливом неведении того, что ее ожидает, хотя и чувствовала какое-то смутное беспокойство, которое одолевает всякий раз, когда яйцо уже на подходе. Ей казалось, что курятник Андерсена не самое надежное место для яйца, столь дорогого сердцу, и, веря своему инстинкту, направилась к стандартным домам. Ей нравились эти элегантные газоны, ухоженные цветочные клумбы, а сама прогулка по нагретому солнцем асфальту давала ни с чем не сравнимое ощущение роскоши. :

В поселке царило спокойствие: ни людей, ни кошек, ни свиней. Все спали. Она задумчиво ковыляла от дома к дому; иногда, вырыв и отшвырнув лапой какой-нибудь левкой или бархатец, купалась в теплом черноземе у веранды. Из домов временами доносились странные звуки, рокочущие, как шум далекого водопада, послышался сердитый мужской голос: «Ты скоро там кончишь!» Что-то бурлило и булькало, плакал ребенок, звонил где-то будильник. В одном из домов тикающий будильник стоял на подоконнике.

Курица склонила голову набок, прислушиваясь к непонятным человечьим звукам, доносившимся из этого дома и почему-то напоминавшим ей уколы шпор, распушенные перья петуха и его неистово хлопающие крылья. Потом вдруг прорезался какой-то замученный мужской голос: «Ты с ума сошла, мне же сейчас на работу», — но другой голос, воркующий, женский, задавил эти слова, едва дав им родиться, и когда снова прорвалась речь мужчины, слышен был лишь полузадушенный шепот: «На работу...»

Часы на подоконнике вдруг зазвонили, и курица, вздрогнув, испуганно побежала дальше. Это ей давалось все трудней и трудней. Она уже чувствовала теплую тяжесть яйца, к тому же теперь весь поселок по-настоящему проснулся — открывались окна, хлопали двери, женщины вывешивали проветриться постельное белье. Курица взяла курс на единственный дом, в котором все пока было спокойно. Из открытого окна кухни не доносилось ни звука, и она, проскользнув сквозь кусты, умиротворенно устроилась под верандой. Ибо вот-вот должна была снестись.

Если бы итальянка взглянула на табличку у двери, то наверняка взяла бы, как говорится, ноги в руки: она попала к своему злейшему врагу, председателю правления Альфу Хермансену.

Тишина в доме Хермансена была вполне обычным явлением. Все молчали, потому что говорить было не о чем. Часы показывали 8.15. Хермансену идти в банк, Эрику — в школу, а хозяйке оставаться дома. Все, как обычно. Семья завтракала. Мужчины жевали, глотали кофе, шелестела газета, фру Хермансен заворачивала бутерброды в бумагу. Зазвонил телефон.

— Это из «Дагбладет», тебя, — сказала фру Хермансен таким тоном, будто из газеты звонили каждый день. — Наверное, насчет детской площадки, — добавила она, протягивая трубку мужу. Хермансен торопливо жевал, чтобы освободить рот.

— Да, я вас слушаю! — закричал он, и его чуть строгое лицо сделалось вдруг добродушным, почти веселым. — Да-да, верно, я был председателем комиссии по детской площадке. Открытие состоится сегодня вечером. Будет небольшая торжественная церемония, и мы вас ждем. Бургомистр любезно согласился присутствовать на открытии. Мы постараемся обставить все как можно торжественней. Ради детей!

Он стоял спиной к кухне и не видел насмешливой гримасы Эрика, не заметил и строгого взгляда жены, которым она наградила сына за то, что тот не проявляет должного уважения к отцу. Зато услышал тихое кудахтанье курицы и высунулся в окно, но ничего не обнаружил. Увидел только новую блестящую сетку вокруг детской площадки, качели, песочницы, шведские стенки.

Он с довольным видом улыбнулся в трубку.

— Конечно, пришлось потрудиться, но ведь у нас в поселке все так стремятся к сотрудничеству, что каждый, да, практически каждый, внес свою лепту в общее дело. Особенно мне хотелось бы отметить фру Сальвесен, секретаря правления...

На сей раз гримасу сделала фру Хермансен. Она терпеть не могла излишней ретивости и ханжеского жеманства фру Сальвесен. Кудахтанье стало слышнее. Хермансен махнул рукой Эрику, показывая знаками, чтобы прогнал курицу, но тот торопливо запихивал учебники в портфель.