Таёжка - Юрий Качаев

"Вася, скажи честно, - спросила тогда мать, - ты опять не поладил с Кузнецовым?"

Отец усмехнулся и ответил, что с карьеристами ладить нельзя, с ними можно только драться.

Этот Кузнецов был высокий юркоглазый дядька, начальник отца. Раньше он часто приходил к Забелиным домой. Потом они с отцом поссорились из-за какого-то проекта, и Кузнецов совсем перестал бывать. Таёжка вскоре забыла его лицо. В памяти почему-то остались только руки - маленькие и белые, как у женщины. Кузнецов все время потирал их так, будто отмывал под краном.

Мама с самого начала была против переезда. Она плакала и все время говорила о московской прописке. Но отец ответил, что он едет по путевке и прописка никуда не денется.

В день отъезда Таёжка ходила по квартире и бесцельно трогала вещи. Она выросла среди этих вещей, и они стали как бы частью её самой. Из всего, что было ей дорого, она захватила с собой книги и черепаху Тюльку. Сейчас Тюлька обитала в живом уголке Озерской школы вместе с одноухим зайцем...

Сначала, когда они с отцом приехали в Озерск, все вокруг казалось Таёжке необычным: и просторные дома, рубленные из вековых, будто чугунных лиственниц; и крытые дворы; и зимние сугробы, витые гребни которых взбирались до самых крыш.

Ребята здесь тоже были другие - спокойные и рассудительные. Даже говорили они по-своему: мочалку называли вехоткой, уросить у них означало капризничать, баско - красиво, а летось - в прошлом году.

В первый же день после приезда Таёжка познакомилась с Мишкой, и он повел её брать черемуху. Черемуху уже прихватило заморозком, она была сладкая и крупная (хрушкая, как сказал Мишка). Брать её было просто: расстелешь одеяло под деревом, тряхнешь черемуху, и вниз дождем осыпаются ягоды. Из молотой черемухи получается удивительно вкусная начинка для пирогов. А ещё здесь пекут пироги с налимьей печенкой. Вот бы мама попробовала!..

С этими мыслями Таёжка и уснула. Ей снился грохочущий голубой поезд. Он летит через тайгу, и ветер разносит по сопкам его веселые гудки. А на подножке вагона стоит мама, и на ней то платье, в котором она провожала отца и Таежку на вокзал: белоснежное, с короткими круглыми рукавами...

Разбудило Таежку солнце. Она открыла глаза, взглянула в окно и зажмурилась. Небо было такое чистое и яркое, что Таёжка сразу поняла: идет весна. Словно угадав её мысли, кто-то наугад раскрыл книгу и радостно забубнил:

Весна! Весна!

Как воздух чист,

Как ясен небосклон!

И тут все девчонки сорвались вдруг с кроватей и в одних рубашонках принялись отплясывать какой-то невиданный танец.

Весна! Весна!

Как воздух чист,

Как ясен небосклон!

Своей лазурью голубой

Слепит мне очи он!

- хором вопили девчонки.

На мужской половине заспанные "строители" поднимали головы с подушек и ошалело переглядывались. Потом и они заразились буйным весельем, царившим за стенкой. В одну минуту интернат стал похож на сумасшедший дом.

Вошел Сим Саныч и, заткнув уши, крикнул:

- Крокодилы! Удавы! Зулусы! На зарядку!

- Крокодавы! Увылы! Лузусы! - гоготала мужская половина.

Наспех одевшись, выбегали во двор, встречались с девчонками, толкали их в сугробы, натирали снегом носы и от избытка сил вопили на разные голоса.

Наконец Сим Санычу кое-как удалось навести порядок, и вся орава помчалась по знакомой тропинке - до Сосновой просеки и обратно. Так было круглый год. Зарядка отменялась лишь в самые лютые морозы.

Первым, как всегда, прибежал Мишка Терехин, последним, сзади всех девчонок, - Генка Зверев.

- Опять лень одолела? - спросил его Сим Саныч. Мишка, натирая лицо снегом, усмехнулся:

- Он бы и первым, Сим Саныч, прибежал, да по дороге в соплях запутался.

Генка шмыгнул носом и бросил на Мишку свирепый взгляд.

- Батюшки, ой, напугал! - издевался Мишка.

- Строиться! В столовую! - скомандовал Сим Саныч.

Столовая помещалась в нижнем этаже школы. Это был обыкновенный класс с двумя кухонными плитами, возле которых на переменах всегда отирался Генка Зверев.

Аппетит у Генки был, как у молодого поросенка. Если на кухне ему ничего не перепадало, он ходил по классам и выменивал на еду рогатки собственного производства. А рогатки он делал удивительные - дальнобойные, со специальным оптическим прицелом. Ворону из них можно было сбить за сорок шагов. Менялись с Генкой охотно, особенно в младших классах. Так что жил он, как правило, припеваючи и вплоть до отбоя ходил с набитым ртом.

ШУРКА МАМКИН

Учителя ботаники в Озерской школе не любили. Был он лыс, сухопар и крайне обидчив. За глаза его звали Рибой. Он не выговаривал "ы" после "р". "Крыло" У него звучало как "крило", а "рыжий" - как "рижий". Поэтому про него сочинили дразнилку:

На высокие гори

Залезли вори

И украли рибу.

Сегодня Риба, как обычно, расхаживал между рядами и бубнил:

- Размножается львиный зев семенами и черенками. Посев делают в марте-апреле. Записали? Сеянцы пикируют в ящики, в грунт парника или на гряды... Зверев, перестань витать в облаках... Окраска цветов двухцветная и полосатая.

Мишка, прикрывшись учебником ботаники, рисовал в тетради двухцветных полосатых львов. Один из львов сладко спал, другому челюсти сводила зевота. Из пасти у него тянулась надпись: "Ох-хо-хо, помираю со скуки, товарищи!"

Когда рисунок был готов. Мишка пустил его по классу. По рядам покатился смешок. Риба насторожился и подозрительно оглядел ребят. Все с тревогой следили за Шуркой Мамкиным, который без опаски разглядывал рисунок. Наконец Шурка хихикнул, и Риба бросился к нему.

- Мамкин, дай сюда бумагу!

Шурка зажал рисунок в кулак и спрятал руки за спину.

- Дай бумагу!

Надо было выручать Шурку. Мишка нащупал в парте клетку и осторожно открыл дверцу.

- Мамкин, последний раз говорю!

И вдруг над головой ребят взвился снегирь. Он ошалело заметался по комнате, натыкаясь на стены и отчаянно треща крыльями. Класс зашумел, захлопал крышками парт, заулюлюкал. Бедный снегирь взлетел под самый потолок и уселся наконец на шкаф.

- Хулиганы! - закричал потрясенный учитель и вновь накинулся на Шурку: Бумагу!

Шурка показал ему пустые руки.

- Ах, так! Ну погодите! - Риба помчался за Сим Санычем.

В это время прозвенел звонок, но никто не двинулся с места. Ждали Сим Саныча. Он пришел один, и глаза у него были узкие, как бритвы. Шумно дыша, Сим Саныч сел на стол.

- Ну? - сказал он. - Ну, всё. Обормоты несчастные. - Потом добавил усталым голосом: - У кого бумага?

Класс как в рот воды набрал. Взгляд Сим Саныча пробежал по лицам ребят и остановился на Генке Звереве. Генка сглотнул слюну и поежился. Сим Саныч поднялся, подошел к нему и, глядя в окно, молча протянул руку. Генка, весь красный, порылся в карманах, достал пятак и положил Сим Санычу на ладонь. Сим Саныч покосился на монету, повертел её в пальцах и спрятал в карман. Потом снова протянул руку.

Генка посмотрел на него страдальческим взглядом и отдал рисунок.

- Кто рисовал? - спросил Сим Саныч.

- Я, - сказал Мишка.

- А снегиря?

- Тоже я.

- Отлично! Терехин и Мамкин исключаются из школы на неделю.

Сим Саныч вышел, хлопнув дверью.

- "Люблю грозу в начале мая", - бодрым голосом сказал Мишка и посмотрел на товарища по несчастью. - Да ты что?

На лице Шурки было такое отчаяние, что Мишка испугался.

- Что с тобой? - повторил он. - Подумаешь, на неделю исключили.

Шурка молчал, узенькие плечи его вздрагивали, а по щекам горохом катились слезы.

- Нюня! - грубо крикнул Мишка, потому что чувствовал себя виноватым. Кисель клюквенный!

До конца уроков Шурка сидел как пришибленный и все всхлипывал. Когда расходились по домам, он зачем-то побрел к реке.

Таёжка подошла к нему и взяла за рукав:

- Погоди. Тебе же не в ту сторону. Иди домой.

- Нельзя мне домой. С меня мать всю шкуру спустит.

- Хочешь, я с тобой пойду и скажу, что ты не виноват?

Таёжка заглянула в мокрые Шуркины глаза.

- Нет, что ты! - почему-то испугался Шурка. - Не надо, я не хочу!

Но Таёжка решительно тряхнула головой.

- Пойдем, говорю!

У ворот своей избы Шурка замялся.

- Тай, только у нас дома... не тово. Ребятишки, будь они неладны...

Едва переступив порог, Таёжка все поняла: Шурка стеснялся вести её к себе домой. Большая сиротливая комната встретила их враждебным молчанием. На Таёжку настороженно глядело пятеро ребятишек, мал мала меньше. В углу, на облупленной деревянной кровати, лежал мужчина с желтым, заострившимся лицом. Когда Таёжка с Шуркой вошли, он даже не пошевельнулся. Глаза его были закрыты, и живыми казались только руки. Руки были тяжелые и грубые, с крутыми темными венами...

- Раздевайся, - тихо сказал Шурка, снимая свою шубейку. И впервые, в этой убогой избе, Таёжка заметила, как Шурка одет.

На нем был какой-то куцый пиджачок, который делал Шуркины плечи ещё уже, сатиновая рубашка и залатанные штаны с пузырями на коленях. Наверное, именно поэтому Шурка всегда ходил в классе бочком и мучительно краснел, когда его вызывали к доске.