Под самым небом. Часть 1. Серия «Истории Поднебесья». Книга 1 - Неонилла Вересова

«Ну, я свою работу сделала! – удовлетворенно произнесла Осень. – Теперь дело только за тобой!» – и, поцеловав Ивана в лоб, полетела дальше, к другим школьникам, к другим детям и взрослым, помогать им в их занятиях и раскрывать новые способности и таланты.

Ничего удивительного, что Аня с Петей почти не видели маму. Ведь помочь нужно каждому, а это – огромная работа!

3.ОСЕННИЙ БАЛ

Соловьиные трели растекались волшебством по всему саду. Белая дымка осеннего тумана, переливаясь перламутром, вливалась в дом, оседая красивыми переливающимися узорами на стенах. Аромат осенних листьев, весело кружащихся по всему дому, наполняя его пестрыми красками, навеивал чувство спокойствия и умиротворенности. День выдался на редкость солнечным и теплым.

Уютный маленький деревянный домик сегодня стал дворцом. Снаружи он полностью озолотился листьями, – эта позолота останется надолго, до следующего лета. Внутри все сияло и блестело, казалось, дом стал больше и просторнее раз в пять. Гостиная наверху превратилась в огромный бальный зал. Огонь уютно потрескивал в камине. На перилах лестницы, ведущей на второй этаж дома, примостились арфы, – легкий осенний ветерок играл их струнами, создавая дивную неповторимую мелодию. И камин, и лестница, и пол были усыпаны разноцветными листьями, – ярким цветом осени.

Начинался Осенний Бал.

Дети всегда безумно любили этот праздник. Их дом, такой привычный, будто становился совершенно новым, другим, красивым и неизвестным, – им казалось, что за каждой дверью ждет сюрприз и что-то новое, неизведанное. Играла музыка. Все веселились и танцевали. Можно было не ложиться спать сколько угодно. Это был их любимый праздник в году.

Все приготовления уже закончились. Бальный зал просто сверкал. Столы, расставленные у стен, чтобы освободить место для танцев, ломились наивкуснейшими осенними яствами. Руки сами тянулись к чему-нибудь вкусненькому, но до начала Бала, к сожалению, ничего трогать было нельзя. Ароматные травяные напитки уже были разлиты по хрустальным бокалам. Бочонки, полные чудесного виноградного сока стояли возле столов, рядом с ними лежали хрустальные черпаки. Когда зачерпывался сок, свет свечей, переливаясь, искрился в хрустальных гранях, игра цвета была неповторима, – Аня с Петей просто обожали наблюдать за этими бликами переливающихся огоньков.

В общем, все было готово в Балу. Заиграли скрипки. Зажглись свечи. Начали собираться первые гости.

Первой появилась Ассоль. Весело смеясь, она пролетела вверх по перилам лестницы до самого зала. От нее пахло морем. В подарок хозяевам Ассоль принесла жемчуг и ракушки. Море было диковинкой для Ани с Петей. Вообще-то, на самом деле они думали, что Ассоль его просто выдумала. Но никогда, конечно же, ей об этом не говорили, – в конце концов, каждый ведь имеет право на свою собственную выдумку, а раскачиваться вместе в паруснике, парящим прямо в воздухе, ощущая на лице брызги соленой воды, и слушать ее красивые долгие песни о море и далях им обоим очень нравилось.

Вслед за Ассоль, кряхтя и с трудом карабкаясь по лестнице, в дом вошел старый Гном, живущий в их саду. Вообще-то, весь год он прятался, а, может, просто становился невидимым, – дети где-то слышали, что гномы это умеют. А еще они знали, что у садовых гномов вообще очень много секретов и разных дел, которые они очень любят скрывать от чужих глаз, но этот гном был, похоже, особенно скрытным и загадочным, – сколько они ни старались поговорить с ним, и расспросить о чем-то, он всегда быстро исчезал в кустах. Но в день Осеннего Бала неизменно, как и сегодня, Гном появлялся, неся свой горшочек с золотом, – впрочем, он утверждал, что, кроме золота, горшочек полон еще волшебством и тайнами, и еще удачей, – и весь вечер, смешно прищуриваясь, рассказывал веселые истории, играл с ними, шалил напропалую, даже гораздо больше, чем они сами, совершенно не взирая на свой солидный возраст, а, судя по его рассказам, лет ему было достаточно много, а после трехсотлетия он и вовсе перестал их считать и просто праздновал дни рождения, без всякого номера и счета. Аня и Петя, конечно же, в отличие от Садового Гнома, старались становиться все более серьезными и ответственными с каждым годом, но Гном объяснял им, что однажды это пройдет, что это бывает со всеми и это нужно просто перерасти, потому что лет так примерно после ста пятидесяти понимаешь, что все в мире совсем не так серьезно, как казалось раньше, – и вот тогда-то начинаешь просто веселиться и радоваться жизни от всей души. Но Ане и Пете было еще очень далеко до ста пятидесяти лет, они еще очень многого не знали и не умели, а потому относились ко многим вещам и явлениям гораздо серьезнее, чем Садовый Гном. Впрочем, когда так долго живешь и так многое уже умеешь делать, когда так много повидал и многому научился, то все получается уже легко и просто, и тогда, наверное, только и остается, что веселиться и получать от всего удовольствие. Им же предстояло еще многому и многому учиться. Многое и многое познавать, – хотя Гном и смеялся, когда они ему об этом говорили, отвечая, что всему, чему им действительно нужно научиться, их научит сама жизнь, а она всегда легка, весела, радостна и никакого напряжения ни от кого не требует. « Жизнь – это танец и счастье!» – хохотал Садовый Гном и пускался танцевать, схватив их за руки и увлекая за собой. И, что бы там ни говорили о преклонном возрасте, а перетанцевать Гном мог кого угодно, так что, когда многие гости, смеясь, падали на стулья, чтобы отдышаться, Садовый Гном продолжал задорно и весело отплясывать, да при этом еще, подпрыгивая, задирал ноги выше головы и подгонял музыкантов играть быстрее, чтобы ему не заснуть, двигаясь в ритме их музыки.

Вслед за Гномом в распахнутые двери, легко ступая, вошла Фортуна в ослепительно золотом платье. Платье, облегающее сверху и до колен, внизу расширялось, струясь по ступеням. На ее руках были прозрачные перчатки, доходящие до самого предплечья, от которых исходило нежное золотистое сияние. Сияние это было теплым. Именно теплым, – не жарким и не горячим, а таким, к которому хотелось прикоснуться и которое окутывало уютом.

– Ах, как же мне мил этот дом, переполненный счастьем! – звонко почти пропела Фортуна, щедро посыпая все вокруг себя искрящимся золотом порошком из маленького аккуратного Рога Изобилия.

– А что это за порошок? – немного смущаясь, спросил Петя, подойдя к Фортуне и поклонившись ей в знак приветствия.

– Здравствуй, здравствуй, дорогой крестник! – Фортуна, наклонившись, тряхнула Рогом и над его головой, совершенно не обращая внимания на полное нарушение Петей правил Бала, – ведь, во-первых, он был еще не одет подобающим образом, а, во-вторых, появляться детям на балу следовало только после родителей, а родители входили в зал только после последнего гостя. Петя вот никогда не мог понять, как они узнают, когда вошел уже последний гость, ведь на Осенний Бал никто и никогда никого не приглашал, – и это, кстати, тоже было одним из непременных правил, – на Бал собирались только те, кто считал нужным посетить его. Однако же мама с папой каким-то чудом всегда очень точно угадывали момент, когда в зал входил последний из гостей, – а, надо сказать, что каждый раз гости собирались разные и их количество никогда не повторялось.

– Разве ты не знаешь, что находится в Роге Изобилия? – совершенно искренне удивилась Фортуна.

– Нет, – еще больше смущаясь и даже немного покраснев, выдавил Петя. – На самом деле я давным-давно хотел об этом спросить, но только не решался.

– Ничего страшного! – улыбнулась Фортуна, снова осыпав Петю порошком из Рога, на этот раз прямо-таки всего, с ног до головы. – Ведь ты же растешь и еще многого не знаешь! А потому, – никогда не стесняйся ни о чем спрашивать. Ведь в самом крайнем случае тебе всего лишь не ответят, – а это будет означать лишь только то, что о чем-то знать тебе не нужно. Спросить совсем не стыдно, милый. Даже, скорее, наоборот, – стыдно не спросить, так и оставшись невеждой. Понимаешь?

Петя кивнул. У него немного отлегло от сердца. Потому что на самом деле он был очень любопытным мальчиком, но при этом еще к тому же и очень деликатным. И всегда смущался, а часто просто не решался задать кому-то мучащий его вопрос, – даже своим родителям. Потому что и у него ведь тоже было много такого, о чем он совершенно никому не захотел бы рассказать, ну, или, рассказал бы, но не каждому. И ему бы вовсе не хотелось, чтобы его об этом расспрашивали, ведь не ответить было бы, конечно же, невежливо, а врать ему совершенно не хотелось. Кроме того, Пете часто было стыдно просто из-за того, что он не знает чего-то такого, что известно и понятно, кажется, абсолютно всем вокруг, – и ему очень не хотелось демонстрировать такого вот невежества.