Давай, за нас с тобой! - Артур Скопио

Приезжаю на репетицию, а её отменили. Людмила тоже не знала, и мы вдвоём на сцене. Ходим по кругу, разговариваем, ждём – может, кто ещё подойдёт. Смотрю на Людмилу, – какая она приятная, домашняя, чуть ниже среднего роста, почти кругленькая, с большими добрыми глазами. Чтобы не молчать, высказываю Людмиле свою мысль о спектакле. Владимир Сонин – добрый, безкофликтный режиссёр, но он не верит, что мы, любители можем играть на хорошем уровне, что мы можем сделать живой спектакль.

Походили, пождали, спустились в гримёрную – закрыто.

– Пойдём в кафешку, угожу тебя чем-нибудь вкусненьким.

На столе у нас два стакана вкусно чая из жженого сахара и две корзиночки с грибочками. Сидим друг перед другом, молчим.

– Ну, что, давай, за нас с тобой!

– Хороший тост, Людмила. Давай, за нас с тобой!

Чокаемся, пьём чай, едим пирожное. В это время в кафе входят человек пять местных блатных и, увидев Людмилу, подсаживаются к нам. Легко понять, что они давно знакомы. Людмила им улыбается, со всеми целуется. И когда они все уходили, то двое обнимали девицу за талию и погладили её ниже пояса. Я остался за столиком. Трус!

Показались огни цехового административно – бытового корпуса. Иду быстрее. Ступни, конечно, заледенели. А вот нательная рубашка вся мокрая от пота. И волосы под шапкой тоже. От того, что глаза на морозе слезятся, ресницы покрыты льдом. В душевой не все льдинки легко снимаются с ресниц. Ничего, сейчас под горячим душем растают.

Стою, наслаждаюсь потоком горячей воды.

День премьеры совпал с моей рабочей сменой. Я за месяц договорился, что меня отпустят. Но в этот день всё поменялось и мне пришлось выйти на работу. Я выпросил у мастера три часа: он согласился, при условии, что на стане всё будет нормально. В самую важную минуту заклинило глобоидный редуктор на правом холодильнике – замена часа четыре: всё – спектакль мимо! После того как стан загрузили, бегом в душевую и всякими транспортами до Дворца Культуры завода железобетонных изделий. Зрительный зал почти битком. Сажусь на свободное место с краю. Вижу, что Сонин спасает спектакль профессиональным актёром. Тоже не плохо.

Томко (бежит к лестнице). Угрик… Вернитесь! Вернитесь немедленно!

Угрика не видно. Он уже скрылся в темноте. Слышен только его резкий голос.

Угрик. Вас уже мучит совесть? Ну, по крайней мере, вы хоть теперь знаете, что она у вас есть…

Скрежет ключа в замке, дверь открывается, в последний раз поёт колокольчик. Затем – быстрые шаги, удаляющиеся по невидимому коридору. И вдруг откуда-то с улицы доносится короткая автоматная очередь. Тишина. Люди в подвале замерли.

Старик (уверенно). Нет… его не… (Глядя на неподвижное тело Бродяги.) Только вот этого беднягу жалко…

Ондрей. Мы даже не знаем, кто он был…

Томко (тихо.) Он был странник в пути… (Смотрит вверх, в темноту лестницы, куда ушёл Угрик.) Они были… наши братья… Наши несчастные братья…

Занавес

Робкие одиночные аплодисменты переросли в гул. Сдерживаю себя от порыва бежать в общую гримёрную. Понимаю, что теперь там я лишний.

Захожу в оглушительный рёв стана, вдыхаю аромат мазута и железа. В связи с морозами попросили плановую остановку не задерживать. Осматриваю муфты приводов. Меняю подработанный нож на летучих ножницах. После того, как загрузили стан, мастер просит всех слесарей зайти в дежурку. Когда все собрались, он внимательно смотрит на каждого, опускает глаза и поднимает.

– Так, мужики, плохая весть. Пришло распоряжение – сократить ещё одного слесаря. Я не могу принять решение, поймите меня правильно. На оперативке у начальника цеха я сказал, что нужно отменить этот указ, нужно изменить отношение к службам. У нас нет ни подшипников, ни болтов, ни карданов. И главное, катастрофически не хватает слесарей. Нельзя проводить сокращение на стане. Вы знаете, что он мне ответил? – «Ты мне нагло врёшь. Всё у тебя есть и слесаря у тебя бездельники, целыми сменами сидят на лавке». Вот и поговорили. Что я могу поделать, вы сами видите, кто нами руководит. Что гендиректор, что начальник цеха, что начальник ЦТО – не «спецы».

– Слушайте сюда.

– Говори Петрович.

– Когда я работал в Магнитогорске: там нет такого, чтобы начальником назначали гастролёра, который цех в глаза не видел и не знает элементарных вещей проката, я уже не говорю о специфике. Там, в Магнитке, все руководители проходят все ступени производства, начиная от ученика рабочего, и они на своей шкуре знают, что реально нужно, чтобы стан успешно катал. Наш стан за 49 лет так поизносился, что еле-еле выдерживает нагрузки, а если руководители – гастролёры, что они понимают в нём и чем они могут нам помочь, если не знают цех? Стан с трудом покрывает заказы, а наш новый босс каждые два, три месяца шлёт наверх рапорт, что под его «чутким руководством» стан опять установил новый рекорд по прокату. Над ним все смеются: ведь понятно, откуда берётся рекорд. Посмеялись, а он своего добился. Уже известно, что должность замдиректора по производству у него в кармане. У нас, как на Чертовом колесе – занял в кабине место, круг сделал, нагадил цеху – пошёл на повышение: следующий. Для них важно карьера и власть. Сел в кресло и давай морально давить и унижать подчинённых, а за что? – сверху подскажут за что. В общем, мужики, мы в большой «заднице».

В дежурке зависла зловещая тишина.

– Саня, налей мне воды из чайника. Спасибо, друг. Слушай, Сергеич, а ты можешь мне объяснить, в чем необходимость сокращения, а? Ведь стан работает с перенагрузкой, пусть с лже-рекордами, со стана и из работяг выжимают последние соки. Так, в чем дело? Ты нам можешь это сказать? Неужели ЦТО создали, чтобы сэкономить на слесарях и оборудовании? А потери в прокате они не захотели посчитать?

Оглядываю всех своих. Глаза у мужиков грустные и злые – никто не желает себе оказаться на улице, без денег в кармане. Похоже, крайним будет молодой Дениска, у него перекосы с дисциплиной. Но он старается, учится терпеть и года через три обрастёт мясом и будет толк. Я вспоминаю себя молодым – сколько «крови выпил» у своего бригадира, а он всё прощал мне, ни разу не повысил голос: на четыре дня упал в стакан, когда брат из Афгана вернулся – тогда мне никто и слова не сказал. Отношения между руководством и работягами были другие. Смотрю на Антоныча.

– Ну, что Валентин Антоныч, пора нам с тобой наверно заканчивать. Как считаешь? Всё равно не видать нам с тобой светлой старости. Ах, да! Извини друг. Как самочувствие у Ирины Степановны? Что-то давненько мы не ели её вкусных пирожков. Да не маши ты рукой! Выздоровит, вот увидишь. Запиши Сергеич меня. Я думал, пока ноги ходят, буду работать на стане, даже бесплатно.

– Сын говорит, что у них препод в универе сказал, что Москва в 13 веке «снюхалась» с Ордой и сохранила татаро-монгольскую систему поборов до наших дней. Что, разве не так? Все деньги уходят в Москву. И им там наплевать на комбинат и на нас.

– Дожили мы с тобой, Антоныч. Помнишь, на комбинате работало 35 или 40 тысяч человек и все получали достойную зарплату. Комбинат сам строил целые жилые районы для своих рабочих. 5—10 лет отработал – получи новую квартиру. Бесплатно! Чего молчишь? Вспомни, сколько раз мы отмечали всей бригадой новоселье!

– На днях видел в интернете сообщение – на японском заводе рабочих заменили роботами и 20 тысяч человек остались без работы. 20 тысяч остались без средств существования. Когда человек работает, он занят полезным делом и что самое главное: он нужен всем, своей семье и самому себе, так ведь? А раз не нужны, то надо эти 20 тысяч и их семьи посадить на плот, пустить в море и ракетой по ним, чтоб не мучились. Так ведь, раз правительство Японии считает этих работяг мусором. Так и у нас тоже надо делать: раз президент с премьером и вся Госдума одобряют выброс людей на улицу, так пусть всей компанией приезжают с ружьями и отстреливают ненужных вместе с их семьями. Или деревянные виселицы на Управе поставят, чтоб железный забор не упал.

– Ряды работяг редеют, зато управленческий аппарат не сдаётся, бьются из последних сил, идут в наступление и побеждают.

– Василич, ты горячишься, и в интернете часто врут. Есть такой целитель Норбеков. Он всем странам и их правителям предложил помочь жителям улучшить зрение и навсегда избавиться от очков. Все жадные и все отказались сразу: никто ему не поверил. Японское правительство решило проверить Норбекова, провели эксперимент и, действительно: 80 или 90 процентов очкариков стали нормально видеть без очков. Но Норбекову отказали – потому, что без работы останутся рабочие фабрик по производству очков.

– Да, Иван Василич, это скорее «утка» про 20 тысяч. В Японии, если у компании дела идут не очень, то директор и всё руководство отказываются от своей оплаты в пользу рабочих: только чтобы сохранить людей, производство, своё лицо.