Дядя Фред весенней порой - Вудхаус Пэлем Грэнвил

– А, черт! – сказал высокородный Фредди и чуть погодя прибавил: – Как было хорошо!

Несколько минут, не вставая с постели, он страдал и думал. Потом подтянул к себе телефон и набрал номер.

– Алло!

– Алло! – отозвался звучный голос на том конце провода.

– Дикки?

– А кто это?

– Я, Фредди. Дикки, старик, надо повидаться. Вы в двенадцать не уйдете?

– Нет. А в чем дело?

– Не телефонный разговор.

– Ладно. Кстати, поздравляю.

– Спасибо, старик. Большое спасибо, только вы не уходите. Пип-пип!

Он быстро положил трубку и вскочил, поскольку услышал, что скрипит ручка двери. Когда дверь открылась, он совершенно ничем не отличался от молодого человека, который бодро и споро начинает свой день.

В комнату вошел человек немолодой, довольно лысый, зато с тонкими чертами лица и рассеянным кротким взором.

– Ты только встаешь, Фредерик? – спросил он.

– Привет, папаша. Пип-пип. Я мигом.

– Надо было встать часа два назад. Очень хорошая погода.

– Сейчас, сейчас. Помоюсь, оденусь.

И он юркнул в ванную, тогда как отец его сел в кресло, сцепил кончики пальцев и горестно замер.

Как многие отцы его положения и ранга, граф Эмсворт не мог решить ту единственную проблему, которая (кроме разве что Ллойд-Джорджа[4]) отягчает жизнь нашей знати: Что Делать с Младшим Сыном? Ничего не попишешь, младший сын – ненужная роскошь, пустая обуза. Можно сказать британскому пэру, что ему все же лучше, чем треске, у которой в любую минуту обнаружится миллион потомков; сказать это можно – но зачем? Он не успокоится. Младший сын ему только мешает.

Высокородный Фредерик мешал с особым успехом. Граф Эмсворт по сути своей не мог ни на кого сердиться, но Фредди подошел к черте намного ближе, чем кто бы то ни было, упорно и разнообразно терзая добродушного пэра. Отдельные действия не могли вывести графа из терпения, и все же с поступления в Итон младший сын держал его в вечной тревоге.

Из Итона Фредди выгнали за то, что он, наклеив усы, шумел ночью на улице, а вот из Оксфорда – по другой причине: он поливал декана чернилами со второго этажа. Два года ушло на дорогого репетитора, причем за то же самое время младший сын набрал рекордное количество долгов и подозрительных друзей (и то и другое – скачки).

Все это доведет кротчайшего из графов; и лорд Эмсворт топнул ногой. Поднакачав сил, он в первый и в последний раз проявил решительность – перестал давать сыну деньги, увез в свой замок и держал там так крепко, что Фредди не видел столицы до вчерашнего дня, едва ли не целый год.

Возможно, мысль о том, что он ее все-таки увидел, подбодрила его, и он запел. Плеск воды смешался с нестройными звуками.

Лорд Эмсворт нахмурился и засучил плечами, но продолжалось это недолго. Вспомнил и он.

Что же именно? Вот что: прошлой осенью соседнее поместье снимал один американец, мультимиллионер по фамилии Питерc, у которого, кроме денег, были хронический гастрит и прелестная дочь. Соседи познакомились, Фредди и Эйлин даже подружились, а несколько дней тому назад – обручились, избавив тем самым лорда Эмсворта от единственной обузы.

Фредди совсем распелся, но граф это вынес. Удивительно, как все меняется, если ты сбыл сына с рук! Почти целый год несчастный пэр не ведал покоя. Бландингский замок просторен, но все же не настолько, чтобы никогда не наткнуться на Фредерика; а наткнувшись, отец с печалью видел, что сын страшно страдает. И сады, и парк были для пэра ближайшим подобием рая, но пленник ходил по ним с таким видом, словно это по меньшей мере Сибирь.

Теперь все иначе. Фредди женится. Лорду Эмсворту нравилась Эйлин, нравился и мистер Питерc. Словом, он так радовался, что испытал что-то вроде нежности, когда из ванной вышел сын в розовом халате. Сын же этот, в свою очередь, обрадовался тому, что отцовский гнев улетучился и мир, как говаривала Пиппа, в полном порядке.

Оделся он быстро, его всегда стесняло присутствие отца; и, вскакивая в брюки (сперва – не совсем удачно), вспомнил еще одно обстоятельство.

– Кстати, – сказал он, – я тут встретил приятеля и пригласил к нам. Ничего?

На секунду лорд Эмсворт приуныл. Он знал приятелей Фредди.

– Кто он такой? У нас будут мистер Питерc, и Эйлин, и все твои родственники. Если это…

– Нет-нет, он очень приличный! Фамилия – Эмерсон. Служит в Гонконге. Большая шишка. Эйлин он знает, вместе плыли в Англию.

– Я не помню никаких Эмерсонов.

– Понимаешь, мы вчера познакомились. Очень хороший человек, такой какой-то…

Лорд Эмсворт был слишком счастлив, чтобы толком рассердиться.

– Хорошо, пускай едет.

– Спасибо. Ты завтракал? А то я съем что-нибудь и немного прошвырнусь.

– Два часа назад. Надеюсь, ты заглянешь к мистеру Питерсу. Я пойду туда после ленча. Он хочет показать мне… как это их?.. да, скарабеев.

– Загляну, загляну, не волнуйся. А не успею – позвоню. Значит, я пошел, а?

Лорду Эмсворту было что ответить на эти речи. Во-первых, ему не понравилась легкость тона; во-вторых, ему показалось, что счастливый жених обычно более пылок. Хотя, с другой стороны, может, теперь так надо… Словом, он промолчал; а Фредди, обмахнув ботинки шелковым платком и вытерев платок о манжету, вышел с ним вместе в вестибюль, где они расстались. Сын собирался позавтракать, отец – побродить, коротая время до ленча. Граф не любил Лондона, он вообще не любил города, сердце его было в деревне.

2

На одном из этажей одного из зданий, стоящих на одной из улиц, которые, в свою очередь, бегут от Стрэнда к Темзе, есть дверь, а на ней – самая скромная из всех лондонских табличек:

Р. Джонс

Слева – «Брейбери-Эгглстон, генеральный директор компании по эксплуатации резиновых плантаций в Новой Гвинее», справа – «Рубиновые копи в Бхангалу», а тут, как фиалка среди орхидей, – просто «Р. Джонс».

Глядя на это, вы гадаете, кто же он такой и чем занимается так скромно. Гадал и Скотленд-Ярд, но узнал только то, что скромный Р. Джонс торгует антиквариатом, дает деньги в долг и в сезон играет на скачках. Мы не будем вас уверять, что этого хватило; тут уместней слово «растерянность». Сыщики подозревали, что он скупает краденое, но доказать не могли. Р. Джонс об этом позаботился. Он был очень занят, едва ли не занятее всех в Лондоне, но прежде всего он пекся о том, чтобы не было улик.

Если верить собрату по перу, небезызвестному Шекспиру, опасен только тощий человек[5] с голодным взором, а округлый, толстый и благодушный истинно невинен. Тогда Р. Джонс опасности не представлял, поскольку был самым круглым и толстым человеком в центрально-западной части Лондона. Можно сравнить его с мячом, можно – с мехами (если он идет вверх по лестнице), а можно – и с желе, если неосторожный друг внезапно хлопнет его по плечу. Правда, по лестнице он ходил редко, а по плечу его почти не били, ибо его круг считал это неуместным, уступая такую возможность стражам порядка, состоявшим на государственной службе.

Кроме того, Р. Джонс, человек лет пятидесяти, был седым и краснолицым. С друзьями он держался резво, со случайными знакомыми – еще резвее. Завистливые недоброжелатели полагали, что особая приветливость по отношению к молодым аристократам с маленьким лбом и большим кошельком принесла ему не одну сотню фунтов. Вышеупомянутая резвость и приятная округлость привлекали определенный человеческий тип, к счастью для него – достаточно богатый.

Фредди поддался его чарам, когда жил в Лондоне. Познакомились они на скачках, и с той поры Р. Джонс был другом и наставником графского сына. Вот почему весенним утром, а точнее – ровно в полдень сын этот обрадовался, когда ему открыл сам хозяин.

– Ах ты, ах ты, ах ты! – резво заметил Р. Джонс. – Кого мы видим! Счастливый жених собственной персоной!