Дядя Фред весенней порой - Вудхаус Пэлем Грэнвил

– Не сочтите за дерзость, ваша сссввв… я читал в газете…

– О желудке мистера Питерса?

– Об его дочери, ваша ссссс, и мистере Фредерике. Разрешите принести поздравления?

– Э? Что? Принести? А, да, да, да, принесите. Да, да. Конечно. Оч-чень хорошо. Давно пора угомониться. Я так и сказал. Сиди без денег, в город не езди – да, да, пусть посидит, бездель…

У лорда Эмсворта бывало просветление, и он внезапно понял, что говорит сам с собой. Мгновенно одумавшись, он заказал бульон. Ему было неудобно перед Адамсом, но тут он увидел, как мистер Симмонс ест сыр, и забыл обо всем.

Бульон вернул благодушие. Когда Адамс снова подошел к столику, граф осведомился:

– Значит, вы читали о помолвке?

– Да, ваша светлость, в «Дейли мэйл». А в «Дейли миррор» есть фотографии. Миссис Адамс их вырезала и положила в альбом. Не примите за дерзость, очень красивая молодая леди.

– Очень, Адамс, очень. И богатая. Мистер Питерc – миллионер.

– Так и сказано в газете, ваша светлость.

– Они там все миллионеры. Интересно, как им удается? Надеюсь, он честный человек, а вот желудок – никуда! Ел большими кусками. Вы не едите большими кусками, Адамс?

– Нет, ваша светлость.

– Покойный Гладстон[7] жевал все по тридцать три раза. Очень разумно, если не спешишь. Какой вы порекомендуете сыр?

– Многим, ваша светлость, нравится горгонзола.

– Прекрасно, прекрасно, превосходно. Что в американцах хорошо, это их деловитость. Мистер Питерc в одиннадцать лет зарабатывал двадцать долларов в неделю. Продавал мяту в салуны, это у них такие кафе. Не могу понять, зачем им мята. Видимо, для кошек. Вы подумайте, двадцать долларов! Это четыре фунта. Я в одиннадцать лет столько не зарабатывал. Точнее, я никогда столько не зарабатывал. Поразительно, Адамс! Если бы каждый был таким деловитым… Я сыр съел?

– Еще нет, ваша светлость. Я собирался послать за ним лакея.

– Не надо. Пусть принесет счет. У меня встреча.

– Разрешите взять вилку, ваша светлость?

– Э? Что? Вилку?

– Вы машинально положили вилку в карман.

Лорд Эмсворт вынул вилку, словно неопытный фокусник, чей фокус удался против всех ожиданий, и с удивлением взглянул на Адамса:

– Кажется, я становлюсь рассеянным, мой дорогой. Вы не замечали?

– О нет, ваша светлость!

– Очень странно, очень… Пожалуйста, вызовите такси.

– Швейцар сейчас подзовет, ваша светлость.

– И верно! Швейцар. До свиданья, Адамс.

– До свиданья, ваша светлость.

Лорд Эмсворт благодушно направился к двери. Адамс благоговейно смотрел ему вслед.

Катясь по солнечным улицам, граф нежно улыбался бесчисленным жителям Лондона. Все беспокоились; он был счастлив. Беспокоиться, в сущности, – специальность двадцатого века, но лорд Эмсворт ее не ведал. Быть может, в его жизни не было тех, высших, чувств, которые уподобляют нас богам. Он не знал того трепета, какой вызывает в нас победа; зато не знал и стыда, связанного с поражением. Имя его после смерти не войдет в анналы истории, но он к тому и не стремился. Он был счастлив, как только может быть счастлив кто-то в наш тревожный век.

Автомобиль остановился у дома с веселыми цветами на окнах. Лорд Эмсворт заплатил шоферу и посмотрел на дом, гадая, зачем он сюда приехал.

Несколько минут напряженной мысли решили проблему. Здесь жил мистер Питерc, а он, то есть граф, должен посмотреть его скарабеев.

Именно, скарабеев.

Ска-ра-бей. Скоро-бей… Может быть, воробей? Нет, тогда – воробьев, и вообще их не собирают. Кто же это такие?

Скорее всего рыбы.

В нашем мире есть люди, которые просто не умеют отдыхать; отдыхом они называют перемену работы. К этому многочисленному классу принадлежал Дж. Престон Питерc, отец известной нам Эйлин, буквально помешавшийся на достаточно неприятных с виду египетских скарабеях.

Пять лет назад расшатавшиеся нервы привели его к нью-йоркскому врачу, который сказал, что надо заиметь хобби.

– Какое? – раздраженно спросил мистер Питерc, у которого уже пошаливали и желудок и характер. Самое слово «хобби» не понравилось ему. Он занимался делом, а не всякой чушью – но врач заметил, что именно поэтому сейчас приходится выписывать чек на сто долларов. Это подействовало. Мистер Питерc совсем не любил выписывать чеки.

– Любое, – продолжал врач. – Чем вы интересуетесь?

Мистер Питерc подумал, но ничего не вспомнил. Даже еда почти перестала его интересовать.

– Вот я, например, – сообщил все тот же врач, – собираю скарабеев. Почему бы и вам этим не заняться?

– Потому, – отвечал мистер Питерc, – что я ничего о них не знаю. Кто они такие?

– Слово «скарабей», – с удовольствием начал врач, – происходит от латинского «scarabeus», то есть жук.

– Жуков я собирать не буду, – сказал мистер Питерc. – Еще чего! Жуков!

Врач подумал, не лучше ли обратить пациента к почтовым маркам, но все же пояснил:

– Скарабей – египетский символ в виде жука. Использовались они как печати, обычно – вправленные в кольца. Есть и простые украшения, скажем – из них низали ожерелья. На многих скарабеях мы видим надписи, к примеру: «Мемфис велик вовеки».

Мистер Питерc мгновенно перешел от брезгливости к приветливому любопытству.

– У вас такой есть?

– Простите?

– Этот, с Мемфисом. Я там родился.

– Вероятно, речь идет о другом Мемфисе.

– Ну, прямо! Другого нет. Мемфис – в Теннесси.

Врач был врачом, а не пациентом именно потому, что избегал споров.

– Посмотрим мою коллекцию, – предложил он, – тут, рядом.

Так мистер Питерc помешался на скарабеях.

– За сколько времени, – спросил он, – можно вот это собрать?

Врач своей коллекцией гордился.

– За сколько? – переспросил он. – Такую коллекцию? За много лет, мистер Питерc.

– Ну, прямо! – вскричал пациент. – Соберу за полгода. Спорим на сто долларов.

С этой секунды мистер Питерc вложил в скарабеев ту неудержимую энергию, которая принесла ему и миллионы, и гастрит. Он вынюхивал их, как собака – добычу. Он вытягивал их из всех уголков света и к должному сроку обладал огромной коллекцией.

На этом кончилась первая фаза его отношений со скарабеями. Он вызвал эксперта и попросил выполоть плевелы. Эксперт не сплоховал. Когда он закончил работу, жуков осталось не более дюжины.

– Остальное, – пояснил он, – практически мусор. Рекомендую выбросить. А эти хорошие.

– В каком смысле? – спросил мистер Питерc. – Почему одни годятся, другие – нет? По-моему, они все одинаковые.

Эксперт часа два говорил о Новом царстве, Среднем царстве, Осирисе, Амоне, Нут и Бает, Хеопсе, династиях и гиксосах, царевне Гилухипе, царице Тиц, озере Зарухи и Книге мертвых. Говорил он со вкусом. Ему все это нравилось.

Выслушав его, мистер Питерc сказал: «Спасибо», пошел в ванную и вытер одеколоном виски. Так он стал истинным коллекционером. Важно ли, в конце концов, что ты собираешь? Раньше он собирал доллары, теперь – скарабеев, как собирал бы бабочек, старый фарфор или что еще, если бы они ему выпали. Годы шли, он любил жуков той любовью, которая сильнее влюбленности; любовью, ведомой только маньякам-собирателям. Отойдя от дел, он предался ей всем сердцем, лелея каждого жука, как лелеет золото скупец. Коллекционирование подобно пьянству. Оно начинается с развлечения и кончается неволей.

И вот, он любовался своими сокровищами, когда горничная доложила, что пришел лорд Эмсворт. Они хорошо относились друг к другу. Американская прыть зачаровывала кроткого графа. Он был рад, что не обладает этим свойством, но как зрелище его одобрял; так человек не хочет стать пурпурной коровой, но с удовольствием на нее посмотрит. Что же до миллионера, он не видел таких людей за всю свою долгую жизнь. Однако была у них и общая черта – они собирали коллекцию.

Конечно, различались они и в этом. Мистер Питерc, как мы говорили, собирал яростно и упорно, лорд Эмсворт – благодушно и рассеянно. Музей в Бландингском замке был похож на лавку старьевщика-любителя. Рядом с Гуттенберговской Библией лежала пуля из-под Ватерлоо, изготовленная для туристов одной бирмингемской фирмой.