Поговорим о демографии - Лев Бобров

— «Шансы»… «лотерея»… Речь идет о жизни и смерти, а тут не то домашняя игра для детей, не то игорный дом для взрослых…

— Что ж, игра тоже штука серьезная. Именно с нее многие рекомендуют начинать, например, знакомство с математикой, уверяя, что занимательная игра стоит скучной лекции.

— Ну а много ли дают такие вот манипуляции с цифирью?

— Маркс как-то заметил: наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой. Демография немыслима без математики.

«Что наша жизнь? Игра…» Вы помните, кому принадлежат эти слова: картежнику, безумцу, обладателю массы других достоинств — Германну из «Пиковой дамы». И слова у него не расходились с делом, надо воздать ему должное.

А вот другие слова: «Замечательно, что наука, которая начала с рассмотрения азартных игр, обещает стать наиболее важным объектом человеческого знания, — говорил о теории вероятностей один из ее творцов, великий Лаплас. — Ведь большей частью важнейшие жизненные вопросы являются на самом деле лишь задачами из теории вероятностей».

Кстати, имя Лапласа связано с одним из демографических методов построения таблиц смертности — тех самых, какими мы только что интересовались на предмет вычисления шансов прожить еще столько-то лет.

Много ли скажет нам такая вот вероятность прожить еще год? Если отнять ее от единицы (или от 100 процентов), получится вероятность умереть (в тот же период). Оказывается, она нигде не равна нулю! Даже в самом цветущем возрасте. Но почему? Неизбежны ли эти ежегодные потери каждого поколения? Точная их оценка помогает ответить на эти и другие подобные вопросы.

Хоть и обобщенные, демографические цифры отнюдь не абстрактны. Во всяком случае, каждому из нас позволяют сделать для себя вполне конкретные выводы, от которых зависит не что иное, как продолжительность жизни. Вашей, например, или моей, да чьей угодно. И очень важно оговориться — такой выигрыш достигается не за счет других.

В отличие от пушкинского Германна его здравомыслящий американский собрат — Смок Беллью Джека Лондона — овладел-таки надежной методой выигрыша, правда, не в карты, а в рулетку. Дело обошлось без каких-либо мистических откровений. В обычном хаосе случайностей наблюдательный герой подметил необычную закономерность, которую не углядели другие, — систематическое отклонение от нормы в работе популярного игорного агрегата, который слегка покоробился из-за того, что стоял близко к печке.

Мораль? Очень простая: аналитические способности ума обеспечили выигрыш одному за счет всех прочих. Такая уж мораль.

Если говорить о «шансах на выигрыш», которые нам позволяет увидеть демография, то их вполне реально увеличить всем и каждому, да, но не за счег других: урон терпит общий враг — смерть.

Демографические расчеты помогают нам сознательно, активно влиять на продолжительность жизни. Если хотите, они помогают нам взять судьбу в собственные руки. Это не фраза: мы еще не раз убедимся в справедливости такого вывода.

Что может быть печальнее некрологов? Пожалуй, только некрологи. Одно лишь упоминание о них наводит на мрачные мысли, отравляя ядом пессимизма даже самое оптимистическое мироощущение. А ведь демографическая статистика имеет дело с «кладбищенским реестром» целых поколений, разных народов и эпох. Но трезвый ее анализ позволяет сделать жизнеутверждающие выводы. Что касается прогнозов, они не чета гороскопам.

Что приносили гороскопы тем, кто принимал за чистую монету астрологические фальшивки? Самое большое, должно быть, приобретение — обостренное чувство обреченности, нараставшее с приближением «урочного часа». И без того знакомый императив «мементо мори» («помни о смерти») становился особенно тревожным, назойливым. Он становился просто опасным своей навязчивостью после того, как человек мог сказать: «Я знаю, век уж мой измерен». Хорошенькое дело — прикидывать на досуге, сколько еще у тебя в запасе лет, месяцев, недель, суток.

Вероятно, даже бравому рубаке Генриху II становилось не по себе при мысли об уже занесенной над ним косе Смерти. Быть может, это-то как раз и помогло исполниться Нострадамусову предсказанию? Не смея усомниться в предначертаниях судьбы, поддавшись фаталистическому самовнушению, король мог вести себя и более отчаянно, и менее уверенно, чем когда-либо раньше. Искать, что называется, собственной погибели. А у обладателей короны, даже не столь охочих расставаться с ней ради рыцарского шлема, не было острого недостатка в удобных случаях навсегда лишиться радости носить любимые головные уборы из металла — вместе с их менее ударопрочной опорой, которую короли, бывало, роняли с плеч не без активной посторонней помощи.

— А демографические «гороскопы»? Что могут сказать они нам, кроме; того же «мементо мори», сдобренного, правда, научно строгой цифирью, но оттого не более утешительного? «Летай иль ползай — конец известен: все в землю лягут, все прахом будет».

— Сентенция, вполне достойная многомудрого Ужа из горьковской «Песни о Соколе». Но демографическая «цифирь» настраивает на иной лад. Вспоминается другая горьковская вещь — «Девушка и Смерть»: «Нету больше страха пред судьбой». Смерть с косою острой отступает и «везде — на свадьбе и на тризне — неустанно, неуклонно строит радости Любви и счастье Жизни».

Обратимся к таблице на странице 10. К концу первого 10-летнего интервала из 100 000 новорожденных мальчиков остается 93 425 человек, то есть более 93 процентов. И соответственно выбывает менее 7 процентов. Естественно предположить, что такие же потери ожидают и любое другое поколение, в какой бы год ни начало оно свой жизненный путь (если, конечно, подрастает оно в тех же условиях).

Казалось бы, демографический «гороскоп» тоже гнетет своей предопределенностью, даром что безличной, не называющей фамилий. Шестеро-семеро из ста мальчиков, кто бы они ни были, вроде бы неминуемо обречены на смерть через 10 лет после рождения, не так ли?

К счастью, не совсем так, а в чем-то и совсем не так.

Если сравнить приведенные цифры с прежними, зарегистрированными, скажем, в 20-е годы, выяснится, что смертность для этого возраста сократилась с тех пор впятеро. А в сопоставлении с дореволюционным периодом — концом XIX века — более чем вдесятеро!

Она продолжает снижаться. И к тому времени, когда нынешним малышам исполнится 10 лет, наверняка будет еще меньше, чем сейчас. Сказанное относится и к другим жизненным этапам. Вот как сократилась у нас смертность мужчин и женщин в сравнении с 1896–1897 годами по отдельным возрастным категориям: до 10 лет — более чем 13-кратно, от 10 до 20 лет — вшестеро, от 20 до 30 — вчетверо, от 30 до 70 — втрое, свыше 70 — в полтора раза.

Да, смерть отступила почти по всем позициям, и наиболее заметно именно в XX веке, когда заговорили о «болезнях цивилизации», о «безудержно разрастающихся» городах, наступающих на леса и луга, «неотвратимом» загрязнении среды промышленностью и транспортом. А ведь именно у нас темпы индустриализации и урбанизации были такими, каких не знала ни одна другая страна.

Так статистика смертности, целиком, казалось бы, обращенная к прошлому, да еще к столь мрачным его сторонам, позволяет не просто заглянуть в будущее — открыть для себя жизнеутверждающий смысл бытия даже тем, кто за тенями не увидел света, их образующего.

— Впечатляет. Особенно снижение детской смертности: ее ведь считают «лакмусовой бумажкой» социальных условий, чувствительнейшим индикатором не только экономического, но и культурного развития.

И все же резервы дальнейшего наступления на «Смерть с острою косою», вероятно, не безграничны, а они исчерпываются тем скорее, чем энергичней оно ведется. — Вы хотите сказать: всему есть предел, не правда ли? Здесь уместно вспомнить о поучительной ошибке, которую допустил один известный демограф: казалось, будто его прогноз обретает роковую предопределенность гороскопа, правда, опять-таки не для отдельного человека, как у Нострадамуса для Генриха II, а для всей массы сверстников.

На рубеже XIX и XX столетий датский статистик Гаральд Вестергорд задался вопросом: до какого предела удастся снизить детскую смертность? Ее тогдашний уровень во многих странах был чудовищно высок. В Африке на первом же году жизни умирало до 70 процентов новорожденных, в иных местах Европы (в Баварии, Саксонии) — около 30 процентов.

Наиболее благополучно обстояло дело в Швеции:, 10 процентов. Но эта минимальная по тем временам величина, средняя для целого народа, не могла, понятно, быть одинаковой для всех шведов — и для принца, и для нищего.

Тогда Вестергорд решил подсчитать, какова она в семьях королей и князей, графов и баронов. Логично: уж коли искать ее минимум миниморум, то, конечно же, не в хижинах. Ну а если во дворцах, то каких? Не только царских.