Маленькое начало большой жизни. Устами младенца - Наталия Федоренко

Папа взял меня на руки, и мы пошли по длинному коридору. Распахнулись двери роддома и меня сразу же ослепили вспышки яркого света: это меня фотографировал, как я, впоследствии, узнал, мой дедушка. Вокруг нас столпились какие-то люди. Они все время оживленно и восторженно что-то говорили, глядя на меня. Точнее на мою, с трудом пробивающуюся из-под груды одежды и массивного конверта, мордашку. Они то и дело вскрикивали: «Какая прелесть!», «Весь в папу!», «Нет, нет, смотри же – глаза мамины!»

Я попытался посмотреть на маму, чтоб узнать, на что похожи мои глаза и был удивлен тем, что мама уже не просто голубое пятно. На ее привычном мне, пастельном, фоне отчетливо выделялись вкрапления ярких красок: желтых, красных и бордовых. Оказалось, что встречающие подарили ей цветы. Мне очень понравился ее новый яркий образ. И ее голос звучал более живо, чем обычно.

Я посмотрел вверх и увидел над собой бесконечную лазурь голубого прозрачного неба. По цвету оно мне напоминало маму, только небо было во много раз больше и глубже. Оно обескураживало своим величием. Я застыл, пораженный этой красотой.

Но любовался я не долго, так как пришло время садиться в машину, и ехать домой. Моя первая поездка на автомобиле! Папа был за рулем. Я им гордился! Он так умело управлялся с рычагом переключения передач и баранкой, что меня распирало от приятного осознания, что именно этот человек мой отец. Блаженствовал я не долго, так как от приятного покачивания я почти сразу провалился в сон.

Дом

Открыв глаза, я испугался. Я лежал в незнакомом мне месте, а надо мной грудились пронзительно-яркие шары. Мамы не было рядом. Я заплакал. В следующую же минуту моя мама склонилась надо мной и нежно взяла на руки. Немного успокоившись, с высоты ее роста я смог разглядеть то место, где я лежал. Это была симпатичная кроватка, украшенная голубым прозрачным балдахином и гирляндой из разноцветных шаров. Да, сверху все выглядело действительно празднично, а не угрожающе, как мне вначале показалось.

Так вот он, какой дом. ДОМ. От этого слова мне стало радостно. Я еще никогда не видел его, но все казалось каким-то родным, знакомым и приятным. Цвета вокруг были теплых оттенков. Все утопало в мягком солнечном свете, который лился сквозь большое окно. Эта благостная картина вселяла уверенность в беззаботном будущем.

Кормление

Даже мамино молоко в стенах родного дома стало вкуснее и жирнее. Оно стало сладким. Каждый раз, когда меня кормили, я жадно присасывался к соску, чтоб получить, как можно больше этого лакомства. Иногда мама вскрикивала и отстраняла меня. Возмущенный, я начинал протестовать. Мой протест выражался в пронзительном крике. И мне сразу же вновь давали грудь.

Правда я слышал, как мама жаловалась папе, что я разгрыз ей соски и ей очень больно меня кормить. Я чувствовал себя виноватым. Я старался есть нежнее, но у меня ничего не получалось. Как только я чувствовал капли белого сладкого молока на языке, я инстинктивно начинал сосать сильнее, иногда со звериной жадностью, издавая звуки, похожие на рычание или храп зверя. И тогда мама смеялась. Я знал, что ей больно, но она умилялась и говорила, что я ее ненаглядный волчонок.

Как же она меня любит!

Однажды, видя мамины мучения, связанные с кормлением, папа предложил кормить меня смесью. Меня это очень возмутило: лишить меня материнского молока! И тогда я понял – папа любит маму больше, чем меня. Интересно, что скажет мама? Как я и предполагал, мама не стала ставить свое благополучие выше моего, и ответила, что не прекратит кормить меня грудью.

Все-таки она меня очень сильно любит!

Правда, этот разговор привел к неожиданному повороту, которым я остался очень недоволен, но ничего не мог предпринять. Чтоб хоть как-то уберечь соски от моих неумелых беспощадных десен, и уменьшить количество боли, которое маме приходилось терпеть, кормя меня, она решила сцеживать молоко из одной груди и поить меня из бутылочки. Она планировала таким образом заживить раны, образовавшиеся, вследствие моего неуемного аппетита. Молоко из бутылочки было не таким вкусным: оно успевало остыть и приобретало едва ощутимый, но все же неприятный, привкус резины и пластика. Да и, скажу я вам, сосать холодную твердую соску на бутылочке было очень уныло. Но чего не сделаешь ради мамы. Она же меня так любит! Нужно отплатить ей тем же. Эх, скорее бы у нее зажили раны на соске, и она снова начала кормить меня обеими грудями. А с папой впредь нужно быть осторожнее и внимательнее – я чувствую от него угрозу. Он очень плохо влияет на маму.

Найди 10 отличий

История с бутылочным кормлением тянулась два дня. Чтоб не расстраиваться, я придумал себе игру. Каждый раз, когда меня кормили, я старался найти отличия между кормлением грудью и кормлением из бутылочки. А поскольку мама чередовала эти виды кормления, это давало мне возможность перепроверить свои наблюдения. И вот что я заметил:

1) Молоко из груди всегда одинаковой температуры, а из бутылочки оно каждый раз разной температуры, но всегда намного холоднее грудного.

2) Из груди молоко льется неравномерно: сначала оно льется довольно быстро, но имеет водянистый вкус и низкую жирность. По мере сосания оно становится гуще, слаще и жирнее, но его становится сложнее добыть. Бутылочное молоко всегда одной консистенции и его всегда одинаково легко пить.

3) Удивительно, но молоко из груди имеет успокаивающий, а частенько и снотворный эффект. Я часто засыпаю после, а то и вовремя, кормления грудью. А вот после кормления из бутылочки такого не происходит.

4) Грудное молоко бесконечно. Я как-то пытался из любопытства выпить все молоко из груди, но так и не смог. Утомленный процессом сосания и переев, я заснул раньше, чем смог осуществить задуманное. А вот бутылочное молоко заканчивается очень быстро – пять минут и пусто. Я частенько остаюсь голодным. Я даже начал побаиваться этих кормлений из бутылочки.

Я мог бы найти еще больше отличий, но благо на третий день мама решила, что ее сосок немного зажил и можно вернуться к нормальному кормлению. Однако мне кажется, что она это сделала ради меня, так как, сравнив в процессе дальнейшего кормления, ее оба соска (тот, которым она меня продолжала кормить, с тем, который она заживляла, сцеживаясь) я не заметил разницы. Раны все еще были достаточно глубоки, и мои активные сосательные движения доставляли ей немалую боль. Я продолжал чувствовать себя виноватым, но по-прежнему не мог с собой ничего поделать. У меня даже мог бы развиться комплекс вины, если бы не счастливая случайность: мамины соски заросли как-то сами собой спустя месяц, что позволило мне впоследствии питаться в свое удовольствие, не доставляя маме хлопот и не портя себе аппетит угрызениями совести.

Прогулки

Меня иногда вывозят на прогулку. Для этого на меня надевают две шапки и теплый комбинезон. Я ненавижу шапки: одна из них постоянно наползает мне на глаза и неприятно давит на переносицу, а другая просто невыносимо колючая. Она впивается мне в шею своими шершавыми нитками и ужасно натирает кожу. А еще в этой страшной шапке есть завязки: такие длинные плотные ленточки, которые норовят меня задушить. Из-за них я даже боюсь поворачивать голову, чтобы узел у меня под подбородком не затянулся плотнее. Дополнительный недостаток шапок – это то, что я в них почти ничего не слышу, и ощущаю себя еще более беспомощным, чем я есть на самом деле. Мне отчаянно хочется повернуть голову, чтоб освободить хотя бы одно ухо из-под гнета этих ужасных шапок, но, как я уже упоминал, меня пугает узел на шее.

Теперь о комбинезоне: во-первых, он велик на меня. Мои руки едва ли доходят до средины рукава, а мои ноги практически не попадают в штанины. Еще у этого огромного комбинезона есть капюшон. Это близкий друг шапок и, соответственно, мой злейший враг. Он следит за тем, чтоб ни одна шапка не улизнула с моей головы, плотно прижимая их к моему затылку.

Вторым минусом комбинезона является то, что я не могу в нем шевелиться – он давит на меня своим весом и мощью, каждое движение дается мне с титаническим трудом и отбирает много сил. Поэтому я стараюсь лежать недвижимо под тяжестью всей этой экипировки.

Но видимо так нужно. Мама всегда одевает меня с особой заботой и тщательностью, приговаривая, что не хочет, чтоб я замерз или простудился на улице. Когда я полностью одет, она смотрит на меня очень довольными глазами и смеется. Она говорит: «Ах, ты моя гусеничка!» и крепко прижимает меня к себе. Мне это очень нравится, и я готов ради ее радости стерпеть муки плена шапок и заточения в комбинезон.

Потом меня кладут в коляску и вывозят из квартиры. Коляска – это такая уютная колыбель на колесиках. У нее есть огромный навес, кстати, он похож на небо: такой же голубой и в форме купола.