Позови меня трижды… - Ирина Дедюхова

Она, видишь ли, большей частью воспитывалась у тетушки в деревне. Представь себе, вот эти Тереховы, что в вашем бывшем доме живут, были их ближайшими сродственниками. И до всех этих социалистических переворотов были они людьми основательными и порядочными. Папаша Марго был ведь из самых простых, но очень работящих людей. Вон, какой домина для Первомайского исполкома за свой счет выстроил! А из деревни он ушел потому, что третьим сыном был в семействе, ему из самых благородных разумных побуждений хозяйство дробить не хотелось… Сколько потом все их родственники крови пролили за это огромное налаженное хозяйство…

И, оказывается, Марго моя узнала от тетушки много такого, чего благовоспитанной барышне знать никак не положено. А я-то так после «Саломеи» страдала! Чувствовала такой себя духовно грязной перед Марго, не зная, что она хранит за своими смеющимися глазками!

После того, как нас выгнали с телеграфа, домой я не пошла. Я боялась возвращаться в свою комнату, где были все мои оставшиеся вещи, а наша подруга с коммутатора тайком сказала мне, что мой прежний возлюбленный привел туда, прямо в комнату моей няни, другую женщину. Марго взяла меня к себе жить, хотя это было крайне неразумно. Вместе нас было удобнее взять обратно в тюрьму. Я пережидала с ней время в ее домике в вишневом саду, жить нам было совсем не на что, и каждую ночь мы ждали громкого стука в дверь. Ты даже не представляешь, как это страшно следить за тем, как садится солнце и сгущаются сумерки… Почему, почему они всегда приходили ночью? Утром с облегчением понимаешь, что и этот день тебе доведется прожить до самых сумерек. Но ночь всегда приходила в свой срок, а с нею раздавался где-то на улице громкий стук, и, слушая чужой плач и бессвязную речь, я ужасалась своей радости, что на этот раз пришли не за мной.

А Марго собирала лягушек и пауков, накипь церковных свечек, копала и сушила коренья, она готовилась на свой лад дать бой этому новому миру. И вот однажды ночью она с радостно блестевшими глазами сказала мне, что она всех их обязательно победит, прямо сейчас!

И началась вокруг нас кровавая карусель! О, только тогда, оказывается, началось самое страшное! Мы пережили с ней ужасные, нелепые в своем кошмаре времена. Только полное разочарование в этой новой жизни уберегло нас от множества простых человеческих ошибок, совершаемых людьми под влиянием вечной, неистребимой надежды о счастье. У нас же этой надежды уже не было. Что заставляло нас жить? Только глубокая вера, внушенная нам в детстве, что мы должны идти своей дорогой до самого конца. Разумная вера. Рядом теряли веру сотни людей, и лишь наша вера осталась непоколебимой. Мимо нас неслись кровавые колесницы слепых героев с красными звездами, они смеялись, глядя на нас, а мы уже видели на их левом плече костлявую цепкую руку.

Людей тогда охватывало новое неизведанное чувство собственной незначимой ничтожности. Их души уже не стремились слиться в общую соборность, их охватывало общее нетерпеливое чувство близкого конца, желания немедленной жертвенной смерти ради высокого идейного смысла существования для других. Так на закате всех языческих религий, имевших в основе мысль об убогости и несовершенстве человеческой натуры, среди людей, покоренных этими верованиями, прокатывалась волна кровавых само пожертвований.

Утром мы, казалось бы, случайно оказались у коммутатора, откуда выводили моего бледного героя и его новую жену. Что-то не то и не так они там сделали, наверно. В тот же день меня приняли назад на работу, а уже вечером я вернулась к себе в комнату. Правда, моих вещей там уже не было, кроме этого альбома. Смешно, но мой безродный герой показывал его всем, как свой собственный. Он действительно был немножко похож на моего брата. Скажи, зачем красному командиру, большевику вдруг рассказывать сказки таким же нищетрепам про то, что ты — "из бывших"? Плебейство какое. Вот только благодаря тому, что отдалась плебею, у меня остался этот альбом.

Мебель-то раньше здесь в комнатке скромная стояла, няня моя была женщиной глубоко верующей, роскоши и излишеств не терпела. Папенька сколько раз ей предлагал обстановку поменять, трюмо поставить, а она наотрез отказывалась. Раньше эта комнатка самой нищей была, поэтому меня сюда и впустили. А теперь вот, видишь, что кругом? Вот этот ореховый комод — управляющего банком, а трюмо-Помпадур, говорят, стояло раньше в прихожей известной в нашем городе девицы, секретер этот владыке нашему принадлежал… С миру по нитке! А гардины у меня парчовые — это же бывшие занавеси царских врат из Крестика, пожертвованные храму купцом третьей гильдии Семяшкиным. Прости, Господи, душу грешную! И вот никогда раньше не было в нашем доме и этого пейзажа живописца Шишкина. Откуда мой любимый его приволок? Кого он пустил в расход перед этим?

Смешно, но я действительно пережила всех, кто участвовал в том собрании. Кто-то погиб на войне, кто-то раньше, а кое-кто позже… А я, ты знаешь, проработала на телеграфе до самой пенсии! Вот только мой сын… Бесплодные отношения, грустная любовь, голодное настоящее, что могут породить они? Слабый отблеск моей страсти, потухший при первом же дуновении холодного ветра… Мой сын умер совсем крошечным от испанки, а с ним, кажется, умерла и я…

И лишь Марго больше не стала устраиваться ни на какую работу. У нее после змеек и пауков совершенно поменялись принципы и вкусы. Может, это произошло несколько раньше, только я не заметила? Не знаю. К ней в ее домик протоптали дорожку одинокие женщины, отчаявшиеся души, любопытные, словом, все жаждущие узнать и по возможности несколько изменить свою судьбу. Потом ей, как я помню, и это надоело. Или, может быть, у нее опять поменялись вкусы? Весь наш полоумный городишко ахнул, узнав, что Марго взяла на вокзале к себе жить старуху с орущей грудной внучкой. А я-то как расстроилась, узнав в нищенке Ларочку Миловидову… И совсем не то получилось у Маргаритки с этой Леночкой, дочкой покойной Ларочки. Плебейская кровь, как ее не разбавляй…

Да и сама Марго как удила закусила! Ничего ведь не боялась! Решила, что сама теперь, как нас прежде, может казнить и миловать! Хотя это ведь с ней случилось, наверно, из-за материализма этого… как его…коммунистического, что ли?

Мир сложнее всякого материализма! Всего, до чего только может додуматься человек! А Маргоша этот материализм как оправдание использовала. Видишь, говорит, я вот иголкой сюда тычу, но ведь не в человека же, а в бумажку. Просто фантазирую, что в него попадает. А если его в это время скорая увозит, так при чем же тут я? Нет на нас коммунистических законов, говорит, и быть не может! А то, что на каждую ведьму закон Божий предусмотрен, так это мимо дум! Как мне душу-то ее отмолить? Успею ли?