Ночь без права сна - Златослава Каменкович

Атаман по кличке Шармант был в камере полновластным диктатором. Он слушал, слушал Мариана Лучевского и вдруг, рассвирепев, процедил сквозь зубы:

— Заткнись! Вора не сделаешь политическим, он политики не признает…

Прерывистый стук в стенку заставил всех прислушаться. Прислушивался и Мариан, хотя не знал языка тюремного «телеграфа».

Внезапно он увидел, что все взгляды устремлены на него. Чем вызвано это всеобщее внимание к его, Марнана, личности? Переводил вопросительный взгляд с одного лица на другое. Но все смотрели холодно, враждебно.

Стук прекратился.

— Что такое? — наконец спросил Лучевский у стоящего рядом Ямара. Тот хотел ответить, но, робко взглянув на атамана, отошел.

— Гунцвот! [14] — вспыхнул Шармант и отвернулся от Лучевского.

И до самого отбоя никто даже не посмотрел в сторону Мариана.

«Что случилось? — недоумевал Мариан. — Почему Ямар и Туз, которые две ночи подряд спали со мной рядом на нижних нарах, улеглись на полу под дверью? Может, атаман боится, что я из них политических сделаю?»

У человека с чистой совестью сон крепок, и Лучевский уснул спокойно. Откуда мог он знать, что бандиты вынесли ему смертный приговор? Что это был один из методов Вайцеля избавляться от мешающих ему политических узников?

Утро следующего дня ознаменовалось в тюрьме двумя событиями. «Телеграф» разнес по всем камерам весть, что якобы доктор из девятнадцатой камеры загипнотизировал подсунутого ему «тайняка» и тот, выскочив из камеры во время раздачи кофе, помчался по коридору, истерически выкрикивая: «Я собака! Я собака!»

Надзиратели в первую минуту растерялись, но, сообразив, что арестант из девятнадцатой спятил, бросились его ловить.

Ненависть к провокаторам и агентам полиции была настолько велика, что никто из заключенных не усомнился в возможности происшедшего. Наоборот, это известие, переходя из камеры в камеру, обрастало новыми деталями и подробностями. Доктор-гипнотизер стал героем дня. Хохот гремел во всех камерах. Смеялись и в камере сорок один «А». Только один Стахур был мрачен.

Еще не утихло веселье, как «телеграф» снова припое лаконичное известие: повесился «сыпак» Мариан Лучевский.

Веселое настроение не омрачилось. Узники острили:

— Сегодня — день казни тайников и сыпаков!

— Начальник тюрьмы объявит сегодняшний день днем траура…

— Собаке — собачья смерть! — сплюнул Стахур.

Ранняя весна во Львове чаще всего неприветлива. Тучи опускаются настолько низко, что остроконечные крыши домов, башни и шпили костелов тонут в густом тумане, а Святоюрский собор на горе вовсе исчезает во мгле.

Как озлобленное живое существо, по узким неровным улицам носится ветер, срывая котелки и цилиндры с прохожих, пронизывает холодом нищих, едва прикрытых жалкими лохмотьями, грохочет железными вывесками, раскачивают огромные ключи повешенные у входов в слесарные мастерские, или деревянные сапоги и башмаки около дверей сапожных мастерских и магазинов.

Бывает, что целыми днями льет дождь. И хотя обитатели подвалов радуются весне, как празднику, в такие дни они проклинают ее, спасая имущество от наводнения, а детей от простуды.

В один из таких дождливых мартовских дней Ивана Франко выпустили из тюрьмы.

Вайцель упорно пытался связать деятельность социалистов с пожаром на нефтяном промысле барона Рауха и Калиновского. Тогда неизбежен новый громкий процесс, а вслед за ним — заключение Ивана Франко и его сообщников.

Закинутые Вайцелем сети не принесли желаемого результата. И он вынужден был отказаться от бредовой мысли обвинить социалистов в причастности к бориславскому пожару.

Вскоре освободили Степана Стахура, Богдана Ясеня, Любомира Кинаша и остальных бориславских рабочих, кроме Андрея Большака. Его осудили на три года, и он умер в тюрьме.

«О, наша злата Прага!»

Ничто, ничто не забыто из того карнавального вечера, когда в аллеях парка царило неистовое веселье. Длинная цепь людей в фантастических костюмах и масках, мчавшихся в галопе, подхватила Анну и понесла. В смехе, шуме голосов потонул голос матери. Что она прокричала? Нет, Анна не расслышала ни слова… Только на главной аллее, расцвеченной пестрыми воздушными шарами, цепь рук разорвалась, и Анна, едва не упав, натолкнулась на подхватившего ее Ярослава Руденко. В толчке их лица соприкоснулись…

— Извините… — краснея и смущаясь, отпрянула Анна. — Благодарю вас…

Одна секунда — это так мало! Но позже они признаются, что это случилось именно в эту секунду…

— Нет, не уходите, — поспешно сказала Ружена, полногрудая чешка с лукавинкой в глазах. Это жена Франтишека Модрачека, друга Ярослава Руденко. — Давайте знакомиться…

— Вы не подарите своему спасителю один вальс? — спросил Франтишек Модрачек, кивнув на Руденко, который никак не мог оправиться от смущения.

Ружена лукаво улыбается, глядя на мужа. Конечно, бас Франтишека у кого хочешь вызовет удивление: такой с виду щупленький молодой человек — и такой богатырский голос!

— Да, конечно… Но я где-то здесь потеряла маму…

Тут они все бросаются на поиски. Не находят. Провожают Анну в район Градчан. Затем стоят у ее дома, слушая волшебную музыку колоколов Лоретти…

Пражский мост через томную, глубокую Влтаву — место первых свиданий Руденко с Липой. Мост не только соединял два любящих сердца, он соединял два разных города, составляющих Прагу. Новый его построил Карл IV в 1348 году — и старый, очень древний, с мрачными зубцами укреплений, старинными зданиями.

…И вот Анна снова в городе, который Ружена и Франтишек влюбленно называют «нашей златой Прагой».

Радость встречи омрачается тем, что на вокзал не пришел большой друг Ярослава — доктор Ванек. Оказывается, он уехал по делам партии, давно уже должен был вернуться, но… как в воду канул!

Живет Лина у Модрачеков. Они и слушать не хотят, чтобы Анна где-то сияла комнату. Детей у них пока нет, а Ружена так полюбила Славика, что шутя грозится:

— И вовсе отберу мальчугана!

По рекомендации Модрачека редакция газеты «Народни листи» время от времени поручает Анне делать переводы с немецкого, русского, польского языков. Но основной заработок — частные уроки.

Бывает, Анна очень устает, а нанять фиакр, чтобы добраться домой — это уже транжирство! Тогда она присядет на скамью в каком-нибудь скверике и под шелест густолистых каштанов мысленно делится с Ярославом событиями прожитого дня…

Вайцель вызвал к себе агента, выследившего доктора Ванека, и раздраженно сказал:

— Фантазия — дар божий, но не следует злоупотреблять ею. Вы рискуете прослыть глупцом.

В тот же день из-за отсутствия доказательств для обвинения чеха выпустили из тюрьмы.

Рисковать было нельзя. Поэтому доктор Ванек так и не встретился с Иваном Франко и его друзьями. Прямо из тюрьмы он направился на вокзал. В Праге доктора Ване-ка ожидали не только товарищи по борьбе, но и десятки пациентов.

Злата Прага встретила доктора Ванека нежным дыханием цветущих каштанов. Он не поехал прямо с вокзала к себе домой, тем более не зашел к другу и соратнику Франтишеку Модрачеку, жившему возле вокзала. И, конечно, не очарование весеннего воскресного утра принуждало усталого с дороги доктора гулять по городу. Чувство осторожности — вот главная причина.

Доктор пообедал в недорогом ресторане и, окончательно убедившись, что «хвоста» нет, зашагал по каштановой аллее в аптеку (туда приходила на его имя почта).

Надвигалась гроза. Сверкнула и ослепила молния. Раскаты близкой весенней грозы сливались с перезвоном колоколов, и вдруг обрушился настоящий ливень.

Переждав грозу в аптеке и немного обсушившись, доктор Ванек оставил здесь свой дорожный саквояж, взамен взяв другой, потяжелее.

— Наконец-то, наконец! — загудел радостным басом Франтишек Модрачек, встречая доктора Ванека. От его мощного, громкого голоса, казалось, дрожали стены. — Похудел ты… Почему задержался?

— Не по своей воле. Пришлось воспользоваться гостеприимством львовской тюрьмы, — ответил доктор, передавая Франтишеку увесистый саквояж.

— Ружена! — позвал Франтишек.

Из кухни, вытирая руки, вышла жена Франтишека.

— О, пан доктор! — приветливо заулыбалась она. — Как же вы долго! Франтишек очень беспокоился…

— Спрячь, — указал муж глазами на саквояж. — Ружена, милая, кофейку бы нам.

Ружена понимающе кивнула головой.

— Какие у нас новости? — поинтересовался доктор.

— Знаешь, Ванек, ты просто ясновидец. Твои предсказания сбылись. Помнишь, что ты сказал поело принятия рейхстагом особого закона против немецкой социал-демократической партии? Ну, тогда, когда правительство Бисмарка начало преследовать социалистов и вожди партии объявили о самороспуске социал-демократической организации… Припоминаешь? Ты утверждал, что решение о самороспуске неправильное, трусливое…