Ночь без права сна - Златослава Каменкович

— Чудесно, пан Стахур. Теперь следователь во время допроса сделал так, чтобы подозрение, которое вы заронили в душу Богдана Ясеня, укрепилось. После этого ваша задача — добиться, чтобы кто-нибудь из вашей камеры по тюремному «телеграфу» передал в другие камеры, что Мариан Лучевский предатель. Ясно?

— Да.

— Когда все проделаете, я устрою, чтобы Мариан Лучевский «покончил жизнь самоубийством». Против вас нельзя оставлять ни одной из улик. Мертвый Лучевский никому не докажет, что он не предатель. Таким образом, ваш авторитет среди рабочих станет непререкаемым.

— Пан Вайцель, мне кажется, что пока я в камере сорок один «А», там… — он хотел сказать: «не нужен сыпак», но замялся и произнес, — там не нужен второй агент.

Вайцель пронзил Стахура испытующим взглядом и спросил:

— А разве там есть?

— Я не думаю, чтобы вы ценили меня, если я не буду с вами откровенен. Да, есть! Ковского следует перевести в другую камеру, он может мне помешать.

— Так думаете вы, или еще кто-нибудь в камере? — с едва заметной досадой в голове спросил Вайцель.

— Я один так думаю. В камере все его жалеют, никто и не подозревает…

Вайцель успокоился, однако прозорливость Стахура поразила его. «Да, он хорошо начал свою карьеру! Его надо беречь — далеко пойдет… Пожалуй, только такой агент и способен стать неотступной тенью Ивана Франко», — подумал. А вслух сказал:

— Ковского убрали с вашей камеры.

Теперь Вайцель был совершенно уверен, что все, что скажет Франко, станет известным полиции.

Жестокость

Доктор Ванек, в камеру к которому бросили «учителя» Аптона Захарчука, оказался общительным, остроумным, добродушным человеком. На тюремные запреты он не обращал внимания и, расхаживал по камере, мягким баритоном напевал одну мелодию за другой.

— Подпевай, брат! — настаивал он, останавливаясь перед Захарчуком и теребя его за лацкан сюртука. Неожиданно он прерывал пение, хватал Захарчука за руки и пускался с ним в пляс по узкой, тесной камере.

— Выглядишь ты, как мертвец! Темпо!

Захарчук никак не мог раскусить доктора: то ли это человек с «поврежденным чердаком», то ли шарлатан, которого Вайцель по ошибке принял за опасного преступника. Как бы там ни было, но в голове «учителя» никак не укладывалось: доктор — и такой характер. Да он скорее похож на бродячего артиста!

В свою очередь, доктор, хорошо знавший фокусы тюремщиков, сразу смекнул, что за «учитель» Антон Захарчук. Как-то он подсел к «учителю» на топчан и с таинственным видом зашептал:

— Так вы говорите, что вас — за политику?

— Да. А вас за что? — у Захарчука прямо дух перехватило: наконец представился случай завязать серьезный разговор.

— Да и меня за это, — поглядывая на дверь, сказал доктор. — Может быть, по одному делу сидим.

— Меня тайняк [13] выследил…

Ванек наклонился к Захарчуку и в самое ухо гаркнул:

— Дурак!

«Учитель» испуганно отшатнулся.

— Я говорю, что тайняк — дурак! — доктору стало смешно. — Если бы он знал… — и оборвал фразу.

«Почему замолчал?» — заволновался Захарчук. В темноте он не видел лукавой улыбки доктора, сосредоточенно расхаживающего по камере.

А Ванек, заинтриговав собеседника, выжидал, как дальше поступит этот тип. Его нисколько не удивляло, что «учитель» молчал и не проявлял назойливости. Ничего не скажешь — опытный, профессионал.

Захарчук, вначале обрадовавшийся неожиданной откровенности доктора, теперь недоумевал: «И чего он умолк на полуслове? Наверное, испугался, что сболтнул лишнее. Что он имел в виду? Так и подмывает расспросить, но нельзя. Вайцель не зря предупреждал. Жаль, ведь так хорошо началось».

Захарчук не догадывался, что доктор знал, с кем имеет дело. А Ванек был совершенно уверен, что «тайняк» не утерпит и попытается выудить из него подробности интересующего его «дела».

Так оно и случилось. В молчаливом поединке, продолжавшемся до отбоя, поражение потерпел Захарчук.

Ворочаясь на отсыревшем соломенном матраце, лежавшем на цементном полу рядом с единственным в камере топчаном, где растянулся доктор, «учитель» вдруг спросил:

— Уважаемый пан доктор, я так себе думаю: если бы нас с вами подозревали в одном и том же грехе, вряд ли посадили бы вместе. Как вы считаете?

— Возможно, — отозвался доктор, усмехаясь.

Меня все спрашивают про Ивана Франко…

— Впервые слышу эту фамилию.

— Тогда мы не по одному делу, — с нескрываемым сожалением вздохнул Захарчук.

По лаконичным ответам доктора он понял, что тот не имеет ни малейшего намерения «раскрывать свой сундучок».

«Но ничего, доктор, у меня есть время, — думал Захарчук. — Нам с тобой вдвоем пуд соли придется съесть…»

— Вы не спите, паи доктор?

— Что-то холодно мне.

— Да, холод страшный, — поеживаясь, заныл «учитель». — Если бы эти драконы меня не схватили, я спал бы в уютной, теплой комнате брата. Бедняга, он, наверно, тоже валяется на полу, как и я… Пан доктор, правда ли, что загипнотизированного человека можно положить на голый пол и внушить ему, что он спит на перине? А вы, пан доктор, верите в гипноз?

— Не только верю, но даже могу помочь вам убедиться в силе гипноза.

«Клюнуло! — ликовал Захарчук. — Теперь надо рыбку осторожно вытянуть из водицы, чтобы не оборвала леску».

— Уж не хотите ли вы сказать, пан доктор, что умеете гипнотизировать?

— Вы меня правильно поняли, пан учитель. Если у вас есть желание…

— О-о! Я бы хотел… Сделайте, пожалуйста, так, чтобы мне казалось, будто я сплю в теплой комнате, на мягкой перине. Я буду вам премного благодарен!

— Ишь чего захотели! — не сдержал смеха доктор. — К сожалению, сейчас это невозможно. А утром, когда посветлеет, прошу, я к вашим услугам.

— Гей, вы там! Отставить разговоры! — крикнул надзиратель за дверью. — Спать!

— Ну, хорошо, до утра, — согласился «учитель». — Спокойной ночи!

— И вам также.

Не прошло и пяти минут, как сосед Захарчука захрапел. А сам он, дрожа как в лихорадке, долго крутился, кутаясь в тонкое тюремное одеяло — роскошь, доступная не каждому арестанту.

За час до отбоя, когда в камеру сорок один «А» последним с допроса вернулся Богдан Ясень, друзья его вели тихий, но возбужденный разговор.

Стахур кипел от гнева, рассказывая о своем допросе.

— …Ну, заладил одно и то же: «Сознайся, что ты по решению тайного общества подстрекал Большака поджечь промысел!» Я наотрез отказался и заявил, что все это — ложь. Не было такого! Потом требую очной ставки с Большаком. Пусть он мне сам скажет, что я его научил. Очную ставку — и все. «И вот что, пан инспектор, — говорю, — больше ни на один ваш вопрос я отвечать не буду». Тогда он приказал надзирателю привести Мариана Лучевского. Я обомлел… Лучевского, а не Большака! Приводят Лучевского, а он, подлюга, глаз на меня не смеет поднять. Когда же инспектор приказал ему повторить свои показания, этот сыпак все выложил. Тогда инспектор и говорит: «Теперь, думаю, вам незачем отпираться. Выкладывайте все начистоту, так для вас лучше будет». Я плюнул Лучевскому в рожу, а сам на своем стою: мол, брешет пес, не было такого!

Богдан Ясень, потрясенный вероломством Мариана Лучевского, пригорюнившись, молчал.

— Чего молчишь? — вывел его из оцепенения Любомир Кинаш.

— Чего не ждал — того не ждал.

— Стахур же сразу сказал, — вырвалось у Любомира.

— Я не верил… — Богдан большими жилистыми руками закрыл лицо и застонал, как от нестерпимой боли. — Лучевский… Ты только подумай, Иван! Инспектор приводил мне десятки фактов, о которых знали лишь я да Лучевский.

Сомнения исчезли.

— Пока не поздно, надо предупредить, что Мириан Лучевский — провокатор и предатель! — решительно сказал Стахур.

Ему никто не возражал.

Тем временем Мариан Лучевский, даже не подозревая, что над ним нависли грозовые тучи, мирно беседовал с соседями по камере.

— Так вы же во много раз честнее, чем те, кто вас сюда заточил! — горячо убеждал Мариан. — Вот ты, например, Туз, — обратился он к одному парию, — или вы, Ямар, — он тронул за плечо пожилого человека, совсем не похожего на вора. — Скажите, разве вы начали воровать от хорошей жизни? Или воровством думали разбогатеть и открыть текущий счет в банке? Нет! Вы вынуждены воровать, чтобы не умереть с голоду. А тс, что вас бросили сюда, они и есть настоящие воры, грабители, убийцы.

— Видишь, Шармант, выходит, барон Раух больший атаман, чем ты! — бросил кто-то хриплым голосом.

— Братва! — крикнул другой. — Давайте вылезем отсюда — и в малину барона!

Грянул взрыв хохота, посыпались шутки вперемешку с бранью.

За два дня пребывания в камере Мариан Лучевский сумел завоевать симпатии тех, до кого могло дойти человеческое слово. Правда, таких здесь было меньшинство — ведь в семнадцатую камеру сажали самых отпетых бандитов и убийц.