Советский Пушкин - Арсений Александрович Замостьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Была еще одна возможность ликвидации разлада с действительностью, наличие которой Пушкин также сознавал и которую он также отвергал. Можно было отвернуться от того, что делается в широком мире, замкнуться в узкий круг любви, дружбы и Пиров, превратить свое существование в добровольное заточение на беспечальном острове Цитеры. Мы уже знаем, что и эта перспектива была неприемлема для Пушкина. Черствое эгоистическое счастье, счастье, сознательно срывающее свои дары за счет других людей, не умещалось в ‘Сознании Пушкина. Владычицу Цитеры он гнал от своих помыслов не только в минуту высокого политического воодушевления:
Беги, сокройся от очей Дитеры, слабая царица!
(Ода «Вольность».)
И в более поздние годы, когда Пушкин искал примирения с Николаем I, когда он счастлив был бы уйти в независимую частную жизнь, он знал, что ограничить свой идеал одними физическими наслаждениями или радостями даже разделенной и счастливой любви он не сможет:
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б, — наслажденье
Вкушать в неведомой тиши:
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти ножки целовал…
Для Пушкина было невозможно отнестись к миру, как к зыбкой, ничему не обязывающей мечте; для него невозможно было заменить мир маленькой обителью своих наслаждений. Не было в мире такой силы, которая могла бы усмирить трепет желаний его все-объемлющей души.
Эти пути были для Пушкина закрыты, а независимость жизненных поисков, без оглядки на намерения власти и общественное мнение, стремление к счастью на осознанно человечных началах в мире, где все было основано на следовании рабской указке, на угнетении и произволе, в мире, где самостоятельная ценность личности ставилась ни во что, не могли пройти безнаказанно.
Стремление Пушкина к независимости не было прихотью, беспричинным произволом «сверхчеловека», для которого существует один только закон: я так хочу. Пушкин желал и умел уживаться с миром и людьми. Он понимал, что осуществление независимости требует определенных условий. Характер этих условий определяется характером идеала независимости. Неплохой малый Альберт (из «Скупого рыцаря»), способный подарить последнюю бутылку вина, — вещь, достоинства которой он умел ценить, — больному кузнецу, видит, что для осуществления его идеала разгульной рыцарской жизни необходимы деньги; здесь условием счастья, как его понимал Альберт, оказываются деньги. А для того, чтобы Алеко из «Цыган» был счастлив, ему необходимо было бы переделать самого себя. Эгоизм, принесенный из неволи душных городов под изодранные шатры цыган, оказывается препятствием для осуществления счастья, как его понимал Алеко. Достоинство независимости личности в миросозерцании Пушкина определяется не ее формальной значимостью, а ее содержанием. Важна независимость не сама по себе, а ради ее цели, важно, для чего человек добивается независимости. В стремлении к независимости, наполненном уважением и любовью к человечеству, Пушкин не отказывается уважать права общества, права других людей. Но Пушкин создал идеал независимого труда и счастья в обществе, где господствовал идеал подчинения, рутины, подавления личности. При таких обстоятельствах независимый, не считающийся с существующими неблагоприятными условиями ход жизни, нарушающий общепризнанные традиции и нормы, с неизбежностью рока влечет за собой возмездие, даже погибель. Евгений Онегин, как и большинство пушкинских героев, искал счастья. В характере Онегина причудливо переплелись черты положительные, выгодно отличавшие его от рядовых представителей дворянского и аристократического общества, и себялюбивый эгоизм, впитанный им с молоком матери из той самой среды, которую он так зло критиковал. Самое страшное возмездие за то, что он не похож на других, не живет, как другие, он несет в себе самом. Окончательная неудача его жизни определяется в тот момент, когда он в скромной деревенской барышне Татьяне не узнал той, которая могла бы составить его счастье. Онегин, зараженный предрассудками света, с которым он находился в разладе, сам в себе несет свою судьбу. Из уст Татьяны, ставшей светской дамой, он слышит свой собственный приговор. В этом приговоре на него обрушивается его собственное несчастье. Свойства отвергаемой действительности, вошедшие в плоть и кровь героя, заключают сами в себе наказание за их негуманность, за их бесчеловечность. В таком отношении к персонажу, которому Пушкин сочувствовал, виден и ум поэта, и глубина его разлада с действительностью. Пушкин понимал, что перед идеалом независимой гуманной жизни стоят не только механические препятствия, от которых можно убежать в обитель дальнюю трудов и мирных нег.
Однако, сам-то Пушкин не был ни Алеко, ни Онегиным, хотя, может быть, частицы характера и того и другого и заключались в его умственно-психическом складе. С демоном дворянской ограниченности внутри себя Пушкин управлялся и при благоприятных условиях мог бы управиться до конца. Самое страшное возмездие за неслыханную смелость вольной, независимой жизни и творчества Пушкина ожидало извне. Как грозное наказание, обрушивающееся на посмевшую личность извне, он и изобразил его в своих произведениях.
Евгений из «Медного всадника» мечтал о независимом личном счастьи. Общепризнанные в господствующем обществе блага его не прельщали.
Наш герой
Живет в чулане. Где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.
Не гонясь за тем, чем обладали когда-то его предки и за что крепко держались двор, свет, знать, он, однако, стремился обеспечить себе
И независимость, и честь…
Независимость и честь для него были путями к счастью. Евгений мечтал о малом счастьи, но любопытно, что Пушкин в характеристику мечты своего героя вносит черты из собственного идеала. Евгений рисует себе желанное будущее словами, которыми пользовался сам Пушкин, чтобы изобразить свой идеал покоя и воли:
Я устрою
Себе смиренный уголок
И в нем Парашу успокою.
Кровать, два стула, щей горшок
Да сам большой…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…
Над Евгением и над его мечтами возвышаются исторические условия, потребности России как великой державы. Потомок московских бояр, он
