Советский Пушкин - Арсений Александрович Замостьянов

«У всякого народа две философии: одна ученая, книжная, торжественная и праздничная, другая— ежедневная, домашняя, обиходная. Часто обе эти философии находятся более или менее в близком соотношении друг к другу; и кто хочет изображать общество, тому надо познакомиться с обеими, но последнюю особенно необходимо изучить. Так точно, кто хочет узнать какой-нибудь народ, тот прежде всего должен изучить его в его семейном, домашнем быту… ‘И вот глубокое знание этой-то обиходной философии и сделало „Онегина“ и „Горе от ума“ произведениями оригинальными и чисто русскими».

(Собр. соч., том XII, стр. 85.)

Интимно-домашнее отношение к объекту для изображения его в искусстве было у Пушкина обдуманным и осознанным взглядом. В заметке о романах Вальтера Скотта он следующим образом определяет секрет их художественного совершенства:

«Главная прелесть романов Walter Scott состоит в том, что мы знакомимся с прошедшим временем, не с enflure1 французских трагедий, не с чопорностью чувствительных романов, не с dignite2 истории, но современно, но домашним образом. Се qui me degou-te c’est ее que… Тут наоборот, ce qtm nous charme dans le roman historique — c’est que ce qui est historiquie est lalbsokimenit ce que nous voyons — Shakespeare, Гёте, Walter Scott не имеют холопского пристрастия к королям и героям. Они не походят (как герои французские) на холопей, передразнивающих la dig-mte et la nolblesse. — Ills sont familiers dans les ciirconisitiances omdiinaires de I’a vie, leur parole n’a men d’affeote, de theatral meme dans les eiroomsitainces sollennelles, car les grandies oircanstances teur soint familieres. On voit que Walter Scott est die /la petite societe de Rois d’Aingleterre».

Пушкин также не имел холопского пристрастия к королям и героям. Пушкин также изображал прошлое и настоящее без напыщенности и театральности в их повседневной обыденности, независимо оценивая самые торжественные моменты официальной истории, самостоятельно разбираясь во всех общеустановленных трафаретах.

Освобождение от давления официальной идеологии имело для Пушкина, как и для многих других классических писателей, неисчислимые положительные последствия. Неофициальный, частный подход к окружаю-щей действительности давал возможность Пушкину видеть в окружающем не то, что хотело правительство, его пресса, общественное мнение господствующего1 класса, а то, что он наблюдал на самом деле. Виденное и наблюденное Пушкин объяснял не на основе правил казенного правоверия, а на основе своего самостоятельного разумения. Независимость позиции Пушкина как писателя и человека влекла за собой умение видеть правду жизни и правдиво рассказывать о ней. Независимость, честность, неофициальность, свободолюбие, «крамольность» Пушкина и реализм его между собой теснейшим образом связаны.

Независимость взгляда на вещи в соединении с просвещением и свободолюбием давала возможность Пушкину заглянуть и в изнанку социального строя, в котором он жил и творил. Это свойство пушкинского творчества особенно рельефно обнаруживается в стихотворении «Деревня». Оно начинается с приветствия деревне как приюту независимой частной жизни. Деревня противопоставляется порокам города и света, как пустынный уголок спокойствия, трудов, вдохновенья, продуктивной праздности и счастья. Сельское уединение, освобождающее от городских сует, от давления невежества, дает возможность поэту беспрепятственно погрузиться в туманность просвещенных чувств и мыслей:

Я здесь, от суетных окав освобожденный,

Учуся в истине блаженство находить,

Свободною душой закон боготворить,

Роптанью не внимать толпы непросвещенной,

Участьем отвечать застенчивой мольбе

И не завидовать судьбе

Злодея иль глупца в величии неправом.

Досуг и книги, книги и труды заполняют в деревне уединение, воспитывая и упражняя чувство человечности. Однако, независимое и реалистическое мировоззрение, изощренное «оракулами веков», то есть передовыми идеями европейской культуры, больно чувствует свое противоречие с крепостным правом, с рабством мужика, на спине которого-возвышалось снаружи такое величественное здание императорской России. Пушкин, признав крепостное право вопиющей несправедливостью, разглядел главный классовый конфликт своего времени и с тех пор, как будто зачарованный, не спускает уже с него взора:

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:

Среди цветущих нив и гор

Друг человечества печально замечает

Везде невежества убийственный позор.

Не видя слез, не внемля стона,

На пагубу людей избранное судьбой

Здесь барство дикое, без чувства, без закона

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельца.

С поникшею главой, покорствуя бичам,

Здесь рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого владельца.

Здесь горестный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея,

Здесь девы юные цветут

Для прихоти бесчувственной злодея;

Опора милая стареющих отцов,

Младые сыновья, товарищи трудов,

Из хижины родной идут собой умножить

Дворовые толпы измученных рабов…

Частное отношение к миру социальной и политической борьбы имеет свою оборотную сторону. Оно ограничивает размеры протеста, оно — свидетельство поисков выхода, пока еще в рамках данного режима. Оно говорит об отъединении от данной действительности, а не о переходе на сторону угнетенного класса. Поэт вновь и вновь надеется найти гармонический, примиряющий исход беспокоящего его противоречия. Ему хочется ускользнуть в сторону от социальных антагонизмов эпохи, ограничить свое внимание только кругом интимных своих переживаний:

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Овод небес зелено-бледный,

Скука, холод и пранит —

Всё же мне вас жаль немножко,

Потому что здесь порой

Ходит маленькая ножка,

Бьется локон золотой.

Пушкин готов бежать от борьбы. Недаром он симпатически вспоминает образ «бессмертного труса Горация», о котором он написал вовсе не осуждающие стихи:

Ты помнишь час ужасной битвы,

Когда я, трепетный квирит,

Бежал, нечестно брося щит,

Творя обеты и молитвы?

(«Кто из богов мне возвратил…»)

Увижу ль, о друзья, народ неугнетенной

И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством свободы просвещенной

Взойдет ли, наконец, прекрасная заря?

Сознание необходимости освобождения крестьян никогда не покидало Пушкина.

Пушкин стремился к независимости личности не за счет других, а вместе с другими, рядом с другими людьми. Гуманное чувство, признававшее право на независимость за человеком вообще, независимо от сословных различий, оскорблялось рабством большинства населения страны. Рабство противоречило идеалу гуманной независимости не только теоретически. Существование рабства накладывало обезличивающую печать на все ступени социальной лестницы. Самодержавие охраняло интересы помещиков против крепостных, но ценой бесправия и обезличения самих помещиков. Право помещика всевластно распоряжаться