Клеопатра - Генри Хаггард

– Трусливый пес! – произнесла она тем же звучным грудным голосом. – Ты не побоялся ударить слабую женщину, но как трус был побежден этим молодым человеком. Он оказался сильнее тебя, и ты сдался, презренный. Я научу тебя вежливости. Сейчас ты получишь хороший урок. Отныне, чтобы ударить женщину, тебе придется воспользоваться только левой рукой. Эй, стража, схватите этого чернокожего раба и отрубите ему правую руку.

Отдав приказ, она откинулась на сиденье своей золотой колесницы, и глаза ее будто снова заволокло тучами. Стражники схватили нубийца и, не обращая внимания на его отчаянные вопли и мольбы о милосердии, отрубили ему правую руку мечом на деревянном помосте, после чего куда-то утащили под его громкие стоны. После этого процессия продолжила путь. Когда колесница тронулась с места, красивая девушка с опахалом обернулась, посмотрела на меня и улыбнулась, точно чему-то радуясь, что меня несколько удивило.

Люди вокруг весело зашумели, стали поздравлять меня и шутить, что теперь меня пригласят во дворец и скоро сделают придворным астрологом, но мы с дядей при первой же возможности поспешили уйти. Всю дорогу он ругал меня за несдержанность и безрассудство, однако, когда мы оказались дома, признался, что гордится мной, обнял, радуясь тому, что я так легко победил гиганта и не пострадал.

Глава II

О появлении Хармионы и о гневе Сепа

Вечером того же дня, когда мы ужинали, в дом постучали. Дверь открыли, и вошла женщина, закутанная с ног до головы в большое темное покрывало так, что лица ее почти не было видно.

Когда мой дядя поднялся, женщина сразу же произнесла пароль.

– Я пришла, дядя, – произнесла она чистым красивым голосом. – Хотя, сказать правду, сбежать с празднества, когда во дворце такое торжество, было не так-то просто. Но я сказала царице, что у меня от солнца и шума на улице заболела голова, так что она меня отпустила.

– Хорошо, – ответил он. – Сбрось покрывало, здесь ты в безопасности.

Устало вздохнув, она расстегнула застежку. Когда покрывало соскользнуло с нее, я увидел ту самую красавицу, которая стояла в колеснице с опахалом рядом с Клеопатрой. Сейчас она показалась мне еще красивее, да и греческое одеяние ее подчеркивало стройность юного хрупкого тела. Пышные волосы ее, спускавшиеся на плечи сотнями тонких буйных завитушек, были перехвачены золотым обручем, на ногах у нее были сандалии тоже с золотыми застежками. Ее щеки с ямочками алели, точно распустившийся цветок, а мягкие темные глаза были скромно опущены вниз, хотя на устах ее играла улыбка.

Когда дядя увидел ее наряд, лицо его омрачилось.

– Почему ты в таком виде, Хармиона? – строго спросил он. – Разве одежда, которую дала тебе мать, для тебя недостаточно хороша? Сейчас не время и не место думать о женском кокетстве, о нарядах. Ты здесь не для того, чтобы на тебя обращали внимание, чтобы покорять сердца мужчин.

– Не беспокойся, дядя, напрасно ты сердишься, – ласково ответила она. – Ты просто не знаешь: та, которой я служу, запрещает нам носить при дворе нашу египетскую одежду, потому что это не модно. Если бы я так оделась, я бы вызвала подозрения. К тому же я очень спешила.

Я заметил, что она, пока говорила, тайком смотрела на меня из-под длинных, густых опущенных ресниц, скрывавших ее скромные глаза.

– Что ж, хорошо, – напряженно произнес он, внимательно всматриваясь ей в лицо. – Уверен, что ты говоришь правду, Хармиона. Но ни на одну минуту не забывай своей клятвы, которую ты дала, девочка, и помни дело, ради которого ты здесь оказалась. Ты не должна быть легкомысленной. Я хочу, чтобы ты забыла обо всем суетном, о красоте, которой тебя прокляла судьба. Помни, Хармиона, о той мести, которая падет на тебя, если ты хоть в самой малости подведешь нас, о мести людей и богов! Не забывай, – продолжил он, все больше и больше распаляясь, отчего голос его загремел так, что, казалось, в небольшой комнате задрожали стены, – для какой великой цели ты рождена. Ты была обучена и послана на службу во дворец, чтобы заслужить доверие и подслушивать разговоры этой распутницы. Роскошь дворца не должна соблазнить тебя, Хармиона, замутить чистоту твоей души и отвратить от цели!

Глаза его горели, а тщедушное тело словно увеличилось, он стал казаться величественным, и, глядя на него, я даже ощутил благоговейный трепет.

– Хармиона, – продолжил он, указав на нее пальцем, – признаюсь, я иногда сомневаюсь в тебе. Вот только две ночи назад мне приснилось, будто ты была в пустыне. Я увидел, что ты подняла руку к небу и оттуда дождем хлынула кровь. А ты смотрела на это и улыбалась. Потом небеса опустились и накрыли землю Кемет, словно саван. Как ты думаешь, девочка, отчего мне приснился такой сон? Каков его смысл? Пока я тебя ни в чем не уличил, но берегись! Если такое случится, хоть ты моя родственница и я люблю тебя, я в тот же миг прокляну тебя, чудное лицо и твое прекрасное тело, которым ты так гордишься и которое любишь выставлять напоказ, будет растерзано коршунами и шакалами, а душа познает самые страшные пытки. Ты не будешь похоронена, останешься лежать поверх земли и, проклятая богами, отправишься в Аменти, где твоя душа будет вечно скитаться, так и не воссоединившись с телом!

Тут он замолчал, потому что неожиданный его порыв охладел, но в тот миг я как никогда ясно увидел, какое горячее сердце бьется за его внешней веселостью и простодушием и как неистово, фанатично он предан своей цели. Но его слова так испугали девушку, что она сжалась от страха и, закрыв свое милое лицо руками, заплакала.

– Не говори со мной так, дядя, – сказала она, всхлипывая. – В чем я провинилась? Я не знаю, почему тебе снятся такие ужасы. Не я навеваю на тебя эти сны. Я не вещунья, чтобы их растолковывать. Разве я не выполняла все твои желания? Разве я когда-нибудь забывала об этой жуткой клятве? – Она содрогнулась. – Разве я не стала шпионом и не рассказываю тебе все, что вижу во дворце? Разве я не покорила сердце царицы, да так, что она полюбила меня, как сестру, и ни в чем мне не отказывает? А разве не полюбили меня все, кто ее окружают? Так за что же ты такое говоришь мне? За что так пугаешь меня своими угрозами? – И она заплакала пуще прежнего, отчего стала казаться еще красивее.

– Ну хватит, хватит, – успокаивал ее он. – Я это говорю не просто так. Помни мои слова и не являйся сюда больше в платье, пригодном разве что для блудницы. Ты думала, мы станем любоваться твоими изящными руками? Мы, посвятившие себя Египту и преданные египетским богам? Так знай же, девочка, что перед тобой твой двоюродный брат и твой царь!

Она перестала всхлипывать, вытерла глаза полой хитона, и я увидел, что от слез они стали только нежнее.