Осень без любви - Евгений Рожков

Вспомнил Иван и про свою свадьбу, которую сыграл, как только срубил избу. Маринка его тогда была молодой, худенькой и красивой. Потом, с годами, она огрубела, раздалась вширь, теперь комплекцией на мужика больше похожа. Невольно сравнил свою жену с женой Олега Лукича, и в горле от чего-то загорчило.

Бесцветов так и не заснул до рассвета. Все передумал за свою жизнь, а в хмельной голове крутилась и крутилась строчка из знакомой с детства песни:

Во саду ли в огороде…

В комнате посветлело. Иван Николаевич приподнимается и глядит на часы — пять. Он встает с кровати и начинает одеваться.

Олег Лукич, привольно раскинув руки, влажно похрапывая, спит на соседней койке. Складки на его полном, слегка заросшем черной щетиной лице, разгладились, рот приоткрыт. Во сне Олег Лукич кажется моложе своих пятидесяти шести лет.

«Тяжело ему будет привыкать в деревенской жизни, — думает Бесцветов. — Схлынет теперешняя беспечность, придут утомительные будни — тоскливо без дела станет, без успокаивающего и очищающего душу дела». О своих предстоящих бедах и неувязках Иван Николаевич уж не думает, теперь не предвидит и не предчувствует их. Ему кажется, что новая жизнь в городе им начата основательно, добротно: все пристроены к понравившемуся делу, жильем семья будет вот-вот обеспечена.

Олег Лукич крутит головой, сладостно чмокает губами и открывает глаза.

— Ты куда в такую рань? — спрашивает он Бесцветова.

— Шестой час уж, а в семь автобус, — шепчет Иван Николаевич.

Олег Лукич спускает с кровати ноги, тянется за брюками, висящими на стуле. Иван Николаевич замечает, что ноги у него сильные, заросшие волосом. «Крепок еще мужик, ничего не скажешь!» — завистливо думает он.

— А голова-то, го-ло-ва!.. Тяжело жить в деревне без нагана. — Олег Лукич трет свой большой лоб и добавляет: — Сейчас что-нибудь придумаем.

— Будет думать-то, куда уж? На автобус опоздаю, — шепчет сердито Бесцветов, вспомнив ночные слова жены Олега Лукича. Но похмелиться ему хочется, голова и у него болит. — Как бы супружница твоя ни того…

— Да не, она у меня под пятой ходит, — как-то больно уж неуверенно говорит новый хозяин.

Он уходит в другую комнату и долго о чем-то шепчется там с женой. Вот жена его начинает упруго ходить по дому.

«Уговорил, — облегченно вздыхает Бесцветов. — Такую королеву нелегко уговорить».

Появляется Олег Лукич.

— Пойдем умываться, завтрак сейчас будет готов, — говорит он.

На улице свежо, солнце только взошло, от легкого ветра покачивается безросая листва на подсолнухах, цветах, тополе. В еще слабом, розоватом свете солнца зелень выглядит молодой и сочной.

Иван Николаевич подходит к умывальнику, стоящему под яблоней, и внимательно рассматривает его. Умывальник не такой, что был у Бесцветова: тяжелый, чугунный, прибитый к столбу, врытому в землю. Этот — блестящий, никелированный, элегантный и очень красивый. Вместо бревна у него стойка, покрытая лаком и раскрашенная под березу, а вместо табуретки, что была у Ивана Николаевича, тумба с белой раковиной. Тумба тоже покрыта лаком.

Иван Николаевич подосадовал, что сам такого умывальника раньше не смастерил — просто ведь и красиво.

— Кто делал-то? — вытираясь полотенцем, спрашивает он Олега Лукича.

— Плотник совхозный. Четвертную содрал. Туалет тоже думаю перестроить: выгребную яму вырою, унитаз поставлю — все как в лучших домах будет.

«За такую деньгу умывальник я бы получше сделал, — думает Бесцветов. — Руки до такого пустяка не доходили, все некогда было».

Они поднимаются по крыльцу в дом.

— Угол, что к сараю ближе, слегка проседать стал, — говорит Иван Николаевич, решив напоследок раскрыть все, даже мелкие, недочеты в доме, которые раньше скрывал, дабы не сбавили цены. — Подлей под него бетона, а то стена потрескается. В крыльце пора опорные столбы подменить, лет десять они, поди, сгнили. Крыльцо-то качается.

— Сделаю, я все сделаю. Внутри планировку думаю изменить: комнат поубавлю, залу расширю. В огороде порядок наведу, сирень выкорчую и посажу смородину — рекордсмена витаминов. Брокколи разведу.

— Что это такое?

— Брокколи? Лечебная капуста. Она сердце исцеляет, желудок и нервы. Облепиху посажу. Двести лет хочу прожить. — Олег Лукич самодовольно хохотнул.

«Он все под свое удовольствие подгоняет, — думает Бесцветов. — Нас городить комнатушки в доме нужда заставляла: надо было сначала сестре с мужем где-то жить, потом племяшу, тут дочь подросла. Чего ему-то, какие заботы без детей?»

Жена Олега Лукича, еще очень молодая на вид, приветливо встречает Бесцветова, усаживает за стол. Она в длинном цветастом, из японского материала, халате. В доме от ее опрятного вида становится веселее и, как кажется Бесцветову, даже культурнее.

«Чего ей? — думает Иван Николаевич. — Поди, всю жизнь не работала, а в конторе бумажки перебирала, да языком чесала. Попробовала бы она, как моя Маринка…»

Он тяжело вздыхает.

— Давай по рюмашке, — говорит Олег Лукич, торопливо наливая в стаканы. — Выпьем теперь за то, чтобы у нас все на ять было, чтобы душой и телом мы свое счастье пили и, главное, здоровы были.

Жена бывшего северянина тоже из стакана хватила, лицо ее разом залилось краской, глаза весело заблестели. Холеная, красивая, она стала какой-то свойской, простой.

— Простите, что угощение у нас все магазинное. Приедете в следующий раз, так я пирогов напеку, мяса нажарю особым способом, нашим северным, салатов наготовлю. Кухарить-то я люблю.

— Да что вы! Что вы!.. — завосклицал Бесцветов. Он забыл имя и отчество теперешней хозяйки и потому обращался к ней только на «вы». Вообще-то он ей не верил, даже тому, что она любит готовить. Тот ночной ее шепот в адрес мужа, с которым она теперь была наигранно ласкова, не выходил у него из головы, и он-то убивал в нем всякое желание верить этому человеку. — Вы, собственно, не суетитесь. Я и так доставил вам уйму хлопот. Будете в городе, заходите.

— Нет уж, мы городом по горло сыты, — перебивает Бесцветова Олег Лукич. — Он в печенках у нас сидит — надоел, не приведи господь, своею сутолокой.

— Исполнилась наша мечтеночка! — взмахнув нежными руками, говорит хозяйка. — Теперь будем оборудоваться как следует. Мебель шикарную купим, музыку: магнитофон, проигрыватель и заживем развеселенько.

«Повеселиться-то мы все не прочь, — думает укоризненно Иван Николаевич. — Работать когда ж будем? Кто за нас хлебушко растить будет?»

Этот вопрос неожиданно наводит Ивана Николаевича на мысль, что и он сам хлеб теперь растить не будет, что и он попал в число «семерых с ложкой». Бесцветов старается не бередить душу дальнейшими размышлениями, берет поданную ему Олегом Лукичом рюмку и молча, торопливо выпивает.

— Зла, собака! — кивая на водку, говорит Олег Лукич. — И кто ее только пьет? Какие такие человеки-звери? Ха… ха… ха!

Бесцветов тоже улыбается.

Жена Олега Лукича Виктория умиленно поглядывает на мужа, но Бесцветов не верит и в это ее умиление.

— Наливочку будем делать, — мягко говорит Виктория, обращаясь только к Бесцветову. — Свое, домашнее всегда питательнее и полезнее. Я уйму всяких рецептиков насобирала.

Прощание было нудным, но, к счастью, недолгим. После взаимного притворного приглашения приезжать друг к другу Бесцветов вышел на крыльцо. Подумал, что больше уж никогда не ступит на этот порог, и в голове от волнения так застучало, что он тихо ойкнул.

У калитки Иван Николаевич останавливается и с трудом, будто ему должны выстрелить в лицо из двух стволов, оглядывается. На крыльце бывшего его дома стоят мужчина и женщина и машут руками — прощаются. Он в полосатой, режущей глаз яркостью пижаме, а она — в японском, еще более ярком халате. Они кажутся какими-то странными заморскими птицами на крыльце этого скромного крестьянского дома.

Он в ответ машет рукой и почти бежит по улице от калитки.

Автобус вел знакомый шофер и все пытался разузнать, как Бесцветов устроился на новом месте. Иван Николаевич отвечал односложно, мол, нормально, и вскоре шофер отстал от него.

Сначала автобус мчится по улице, и Иван Николаевич взволнованно и грустно смотрит на проплывающие мимо дома. Потом он идет по лесу, и так же грустно и взволнованно Бесцветов смотрит на деревья и кусты. В душе что-то путалось, рвалось и кипело.

Лес расступился, и дух захватило от привольной шири лугов. В открытые окна автобуса врывается горьковатый, крутой запах разнотравья: пушицы, клевера, полыни, мяты.

Солнце уж над лугами и развеяло утреннюю синеву. Высоко в небе жаворонок. Чиж-ви-ик тю-фу-уу! Одурела птаха от небесной сини и красоты земной.

Далеко, далеко у горизонта виднеются облака, белые до ломоты в глазах. Они тянутся от земли в синь неба, и кажется, что по ним можно уйти в бесконечность.