Осень без любви - Евгений Рожков

— Ты на него не серчай, он хороший и добрый. Сегодня просто так языком молол, расстроился, дочка у него шалапутная, трех мужей сменила. — Елизавета подняла фужер. — Давай выпьем… Выпьем за радость душевную.

Кассирша посмотрела на Елизавету. Взгляд у нее был уже другой, обычный, усталый.

— Выпьем, только радости душевной, видно, уж и не будет…

Они выпили и стали есть. Долго молчали, потом глаза у кассирши опять заволокла странная пелена боли и тоски.

— Я в молодости красивая была, полковничья дочь. В доме всегда был достаток, меня лелеяли, как невиданный цветок. Замуж выдали за молодого офицера-красавца. Он умен был и, как отец считал, подавал большие надежды. Мне было двадцать лет, но в сущности я была ребенком — ничегошеньки не понимала в жизни. Жизнь жен офицеров нелегкая. Где я только ни побывала за годы замужества, почти весь Союз объездила, и все по самым глухим местам. Муж меня так любил, что даже стирал за меня и пищу готовил. Когда ребенок родился, так он и его купал. Вовик до двух лет звал мамой не меня, а моего мужа. С Федей мне было хорошо. Я не очень сильно его любила, но понимала, что без него я никто, и готова была пойти за ним хоть на край света.

Когда мужа на Север перевели, присвоили ему майора и назначили командиром погранзаставы. Я не думала, что судьба так жестоко поступит со мной, верила, что до конца дней ничто нас не разлучит. Я ведь даже не изменяла ему, хотя вокруг меня до сих пор мужчины увиваются.

Осенью поехал Федя на охоту на моторной лодке, перевернулся и утонул в заливе. Даже могилы у моего мужа нет, некуда сходить поплакать.

Тяжело мне первое время пришлось, специальности никакой не было, раньше-то я никогда не работала. Так вот и идет жизнь, то билетершей была, теперь вот кассирша. После гибели мужа я только для сына и жила, а он вот в тюрьму угодил. Как жить теперь?..

Мария Ивановна замолчала, отпила из фужера вина и с надеждой и призывом посмотрела на Елизавету, будто ждала услышать от нее самое важное для себя.

— У меня вся жизнь в работе прошла, — тихо заговорила Елизавета. — И дети мои с малолетства работали. Крестьянская жизнь нелегкая. Но обижаться мне не на чего, работать я люблю, дети хорошие выросли, с мужем вот… Да что уж теперь, уж так я его любила!..

Когда немцы деревню нашу заняли, мы с матерью да двумя моими сестренками остались — одной было пять лет, другой три. Куда нам было из дома бежать? Отец с тремя братьями на фронте…

Горюшка мы тогда хватанули… Пришли как-то двое с автоматами и стали в доме все перерывать, потом один начал к матери приставать. Я уж более-менее большая была, годов двенадцати, все понимала. Кинулась к фрицу и укусила его за руку. Он на меня автомат наставил, спасибо, другой не дал застрелить, видать, более жалостливый попался.

Я с восемнадцати лет начала мыкаться по свету. Шебутная была, не приведи господь! Душно стало в деревне жить, взяла и махнула на стройку в Сибирь. Где только ни работала, даже на Братской ГЭС, и кем только ни работала — и маляром, и штукатуром, и разнорабочей.

Потом подруга из Владивостока подбила меня поехать к ней. Устроила меня поваром на судно, так я и в загранку ходила — была в Японии, Китае. Люди бедно там живут — едят совсем плохо.

Одно лето судно наше ходило на Чукотку с грузами, тут-то я и попалась на крючок. Григорий, будущий муж мой, в порту электриком работал. Не знаю, как уж там, а встретились и все, без сопротивления в плен ему сдалась. Так тут, на Чукотке, и осталась. Ребята с судна отпускать не хотели, говорили, мол, выбирай из нас любого, женихов целая команда. А я уж присушена была.

Работала вначале поваром, потом закройщицей, машинисткой и даже завскладом. Жили мы тогда в маленьком домике, у самой реки. Зимой мерзли, а весной водой заливало, а все равно счастливая была. Детишки пошли, в семье лад… Потом нам вот эту квартиру дали. Дети повыросли, и муж мой скурвился. Ходил все в быткомбинат машинки швейные ремонтировать и снюхался там с одной. Страхолюдина, не приведи господь. Я уж… а она и того хуже.

С детьми у меня хорошо… Дочка вышла за инженера и живет в Магадане. Про старшего сына ты знаешь, а младший поступил в летное училище. Начальство не нарадуется им, присылают мне одни благодарственные письма.

Елизавета вдруг замолчала, поняв, что расхваливая своих детей, она тем самым ранит Марию Ивановну, у которой сын оказался в тюрьме.

Долго молчали, каждая женщина думала о своем. Потом еще выпили понемногу.

— Я тебе сейчас письмо прочитаю, которое совсем недавно прислал Сергей Павлович, — Елизавета поднялась, порылась в столе, потом села на место и принялась не спеша читать: «Здравствуйте, дорогая, счастливейшая из всех людей Елизавета Акимовна! Пишу вам с радостью и счастливым упоением. Живу я очень хорошо, как хорошо живут только счастливые люди. Купил дом за городом, рядом с лесом. Сад у меня в цвету всегда. То сирень цветет, то яблони, то розы. Вырыл я бассейн, лебедей белых завел — счастливая гармония в душе запевает, когда смотришь на них. Почему мы, люди — не лебеди?!

Работа моя спокойная и денежная, больше некоторых инженеров получаю. Теперь пишу свои северные автомемуары. Люблю по утрам смотреть на море. Дышится так легко, что сердце плавится от счастья!

С женой все хорошо, хворь ее прошла, и она очень счастлива. Шлет тебе поклон и поклоны знакомым».

Елизавета перевела дух, глаза ее светились. Потому, как она легко читала, видно, что письмо она читала много раз и почти выучила его наизусть. В душе Марии Ивановны тоже радостным отсветом отозвалось это письмо, хотя и было оно на слух написано гладко, но чувствовалось, что писал его неграмотный, малообразованный человек.

— Из каких мест письмо? — спросила она.

— Из деревни, из-под Ростова.

— Да какое ж там море, степь, сушь, лесов нет… — удивилась кассирша.

— Ну и что, что нет? — спокойно ответила Елизавета. — А для него есть…

— Сомневаюсь я, чтобы он раньше в газете работал, по письму не похоже.

— Работал, работал, я точно знаю, и большим начальником. Просто отвык уж от всего. Я вот книг не читаю, радио не слушаю, телевизор мало смотрю, чтобы не волноваться. Нынче и книжки тяжелые пошли, и кино… Так, представляешь, разучилась почти писать, буквы не получаются и всякие запятые не знаю, где ставить, — Елизавета засмеялась. — Беда и все. Читать-то некогда… — Женщина глубоко вздохнула, — работаю и работаю… Я шью хорошо, и ко мне люди валом валят. Вяжу, вышиваю и по этой части опять же заказов много… Надо ж сыновьям помогать, да и без работы я уж не могу, и время так быстрее летит.

— Что ж это за вера, что от нее люди глупеют? — спросила Мария Ивановна.

— Ну что, что глупеем, мы ж не академики какие…

— Ты, правда, веришь в эту игру?

— В игру-то верю, — спокойно, как раньше, ответила Елизавета. — Верю, потому что она мне помогает, и в работу тоже верю, потому что без нее не могу.

Кассирше, все время внимательно наблюдавшей за Елизаветой, пришла неожиданная мысль, что беда с ее сыном стряслась от того, что он не был приучен к труду, что и она, прожив половину жизни, лучшую половину, фактически так и не работала; она не связала ни одного платка, не сшила ни одной рубашки, не построила дома, не сварила кастрюли борща для других, не побелила стен ни в своем, ни в чужом доме. «Вот в чем моя беда, — подумала она. — Я пустоцвет, человек-трутень».

— Елизавета Акимовна! Ты помоги мне, ты научи меня чему-нибудь, хоть рукоделию какому-нибудь. Мне уж до смерти надоело билетики продавать, я хоть что-то сделаю своими руками.

Мария Ивановна смотрела на Елизавету так, что у той защемило сердце.

— Да я с радостью, с самым великим удовольствием…

— Спасибо, только про игру я так скажу, не лежит у меня душа к ней. Гадко все это и глупо… Бросай и ты чепухой заниматься.

Елизавета молча поднялась и принесла еще одну бутылку вина.

— Ты что, мы ж сопьемся! — воспротивилась Мария Ивановна.

— Пря-м-о-о… В коем веке выпили и уж сопьемся. Я вот еще сыновью музыку включу.

Елизавета прошла во вторую комнату и принесла маленький японский кассетный магнитофон. Она положила его на стол и нажала клавишу пуска. Веселая музыка заполнила разом всю квартиру. Мария Ивановна понимала, что жить так, как раньше, она уж не сможет, но и по пути, к которому ее призывала Елизавета, не пойдет.

Не только сыновье горе заставило ее переосмыслить свою жизнь, но и эта случайная встреча. Бывает же так, что годами видишь счастье в одном, а выходит, что оно в другом, и понимаешь это неожиданно и, может быть, поздно.

В голове у Марии Ивановны от выпитого туманилось. За многие дни терзаний на душе было просто, покойно. Верилось в хорошее, потому что только в хорошее хотелось верить.

— Елизавета, давай всегда с тобой дружить, — стараясь перекричать музыку, сказала кассирша.