Cемиотика культуры - Сергей Николаевич Зенкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. Герменевтический код – код загадки/разгадки; его единицами являются мотивы познания, тайны и ее постепенного раскрытия. Этот код заставляет читателя стремиться к концу рассказа, интересоваться тем, что выяснится в финале. Есть особые литературные жанры, где господствует именно герменевтический код, – например, детектив или роман тайн, в которых читатель ждет не столько решительных действий, сколько разрешения некоей влекущей загадки. Примеры повествовательного мотива, отсылающего к герменевтическому коду: обнаружение трупа в начале детектива – кто и почему совершил убийство? Или даже простое появление в рассказе нового, ранее неизвестного действующего лица: кто он/она, какую роль сыграет в дальнейшем?
4. Код культуры — у Барта им обозначается конкретная категория текстуальных элементов: знаки, отсылающие к общему знанию, расхожим мнениям той или иной культуры. В числе единиц этого кода – пословицы, вводимые в текст и иногда даже служащие его заголовком, как в комедиях Мюссе или Островского (ср. также пословицу-эпиграф к «Ревизору» Гоголя: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива»), или же образцы типизации людей и событий – например, знаменитые бальзаковские описания персонажей, начинающиеся словами «это была одна из тех женщин, которые…». Обычно такие мотивы отсылают не к научным, строго проверяемым идеям и классификациям, а к «житейской мудрости», которая вроде бы не нуждается в логической проверке, к «истинам, не требующим доказательства». Такие единицы выражены иногда прямо, но еще чаще намеками, в качестве коннотативных значений текста. Код культуры характеризует среду, к которой принадлежит предполагаемый читатель текста; благодаря знакам этого кода он убеждается, что разделяет с автором или рассказчиком общие представления о жизни.
5. Символический код состоит из трудно определяемых единиц, связанных с переосмысленным у Барта психоанализом Жака Лакана. Эти единицы можно приблизительно охарактеризовать как экзистенциальные мотивы, выражающие личностную неполноту человека: смертность, ограничивающую его жизнь, сексуальность, требующую искать себе «вторую половину». Они особенно явственно выступают в фантастических рассказах романтизма – например, в гоголевском «Вие», где опасная сексуальность воплощена в фигуре Панночки, а ужас смерти – в хтоническом демоне Вие. Такой код описывает общую глубинную структуру личности, которую читатели или кинозрители разделяют с персонажем. На уровне акционального кода мы можем не иметь ничего общего с его действиями (например, он переживает опасные приключения, а мы читаем о нем, удобно сидя в кресле); на уровне семического кода мы можем не иметь ничего общего с его характером (например, он благородный герой или, наоборот, злодей, а мы средние добропорядочные люди); на уровне герменевтического кода мы можем мало интересоваться загадкой, которую он разгадывает (например, считать ее элементарно простой, с заранее ясным решением); мы можем даже не иметь с ним общего кода культуры (он – человек другой эпохи, другой нации, мы с трудом осваиваемся в мире его представлений; другое дело, что у нас должен быть общий культурный код с автором рассказа). Предполагается, однако, что у нас с этим человеком одни и те же экзистенциальные проблемы, позволяющие сопереживать его душевному опыту.
Как уже сказано, пять основных кодов переплетаются в тексте, один и тот же его сегмент может отсылать к одному, двум и более разным кодам. Только первый из них специфически принадлежит повествовательным текстам, а четыре других часто фигурируют и в текстах неповествовательных – например, в лирической поэзии, в эссеистике. Этим лишний раз иллюстрируется неоднородность повествования: оно опирается на собственно нарративный каркас, образуемый функциями акционального кода, но, кроме того, в тексте есть и много неповествовательных сообщений – индексов, отсылающих к четырем другим кодам классического текста. От многообразия этого дополнительного материала зависит смысловое богатство рассказа, который не сводится к голой последовательности действий, но заставляет прочитывать и много других значений.
11. Семиотика поведения
Краткое содержание. Поступки людей служат не только для достижения практических целей, но и для передачи сообщений; в этом отношении действие аналогично тексту. Поведению присущи семиотические характеристики: парадигматический выбор, линейная синтагматика, системность, условность. Знаковость поведения возрастает в эпохи общественных и культурных перемен.
Когда поступки людей излагаются в повествовательном тексте, они включаются в систему его акционального кода. Но поступки могут образовывать знаковую систему и до всякого повествования, в реальной жизни.
Многие наши действия имеют двойственное назначение – практическое и коммуникативное. Некоторые бытовые жесты (например, умывание или одевание) мы никому не собираемся демонстрировать, совершаем «для себя», но на самом деле все-таки и для других – чтобы «хорошо выглядеть», то есть обозначать свое соответствие принятым в обществе нормам внешности; в знаковую коммуникацию включен если не процесс, то результат действия. Так и в большинстве других действий и поступков есть одновременно два аспекта: целенаправленность и информативность – два разных значения, причем само это слово имеет разный смысл. Мы говорим о «значимом» или «значительном» поступке, имея в виду его результативность, воздействие на другие события, на жизнь людей; но этот поступок может и что-то обозначать, передавать окружающим некое сообщение, уподобляясь словесному тексту. Для аналогии можно напомнить полисемию слова sens во французском языке (в английском этимологически родственное слово sense не столь четко разделяется по значениям): sens значит и «направление», в котором ориентировано практическое действие, и «смысл», которым оно может обладать для других людей – зрителей, читателей, получателей сообщения. Если, например, человек рубит дрова, то, в общем случае, это чисто практическое трудовое действие, прилагаемое к инертной материи, целью является ее реальное преобразование; но, будучи показано в кинофильме, то же действие получает собственно семиотическое значение – скажем, этнографическое, как сценка из крестьянского быта, или характерологическое, если оно как-то освещает личность персонажа (силу, сноровку, готовность к тяжелой работе), или сюжетное, если оно служит вступлением к драматической сцене. В данном примере бытовое действие эстетизировано, вовлечено в киноповествование и регулируется его базовыми кодами, как их выделил Барт, – соответственно культурным, семическим, акциональным. Но и вне художественного контекста многие повседневные действия обладают семиотическим значением, включая самые элементарные жесты, которые даже трудно назвать «поступками». Возьмем, например, еду: вряд ли можно сказать, что человек совершает «поступок», съедая тарелку какого-то кушанья; тем не менее помимо практического назначения (насытить организм) это действие несет в
