Ученик Бешеного - Виктор Доценко

Теперь хозяином фермы был Пьер, почитавший Анри так, как почитали крестьяне своих помещиков в далекие средние века. Что же касается Мади, то она просто боготворила своего «малыша» Анри.

Широко бытует представление о французских женщинах как о стройных и хрупких существах; так вот Мади этому образу никак не соответствовала. С детства она была девицей крупной, с огромными бесформенными ступнями, толстыми ляжками и икрами и не влезавшим ни в какие лифчики бюстом. Замуж она так и не вышла, хотя к ней сватались парни со всей округи; девица она была работящая и с хорошим приданым, но презрительно смерив очередного претендента оценивающим взглядом, только презрительно фыркала и всем отказывала.

Пьер правил на ферме железной рукой, авторитет его был непререкаем, а он сам во всем подчинялся Гизу. Местные парни, конечно, не владели искусством рукопашного боя, как те арабы и чеченцы, что бросили вызов Савелию в подвале тбилисского дома Гиза, но они умели виртуозно метать ножи и физической силой обладали отменной. К Гизу они относились с искренним почтением и благоговением и при виде его кланялись чуть ли не до земли. В случае каких‑то непредвиденных обстоятельств Пьер мог выставить на защиту своего хозяина человек двадцать пять.

Единственное, что могло поколебать преданность этих простых людей, — весть о том, что их любимый хозяин поменял веру предков и перешел в ислам. Все местные были правоверными католиками, регулярно посещали церковь в Монконтуре и исповедовались в своих ничтожных деревенских грехах у старенького кюре.

Для поддержания образа Гиз по воскресеньям посещал церковь и иногда даже беседовал с отцом Жеромом, который, будучи простым деревенским священником, немного побаивался этого потомка древнего рода.

Гиз щедро жертвовал на церковь, а отец Жером, в свою очередь, никогда не настаивал, чтобы тот у него исповедовался, справедливо полагая, что у больших людей и грехи большие и ему, старику, лучше о них не слышать. Однако регулярно молился о здравии и процветании изменившего вере предков, о чем бедняга кюре, конечно, не догадывался.

Самым верным Гизу человеком во всей Франции, а может, и вообще на земле, была его дорогая Мади. Она обожала его как ребенка, отдавая ему нерастраченные материнские чувства. Он так привык к ее заботе и опеке, что очень часто возил ее за собой даже в мусульманские страны. Гиз никогда не доверял женщинам, считая их существами подлыми и коварными. Единственной из всего женского рода, кому он верил безгранично, была его Мади.

Готовить особенно изысканные блюда она не умела, но все ее кушанья Гиз поглощал с аппетитом, поскольку только в этом случае был уверен, что его не отравят.

На этот раз Гиз отсутствовал несколько месяцев, и потому встреча с Мади по возвращении была исключительно трогательной: она заключила в свои объятия его ухоженное, натренированное тело и осыпала его лицо нежными поцелуями.

Беднягу Улафа от отвращения чуть не стошнило, и он отвернулся.

— Прилетел наконец, мой голубок! — почти басом проворковала Мадлен. — Надеюсь, ты на этот раз домой надолго?

И Пьер, и Мадлен считали, что настоящий дом их хозяина здесь, и крайне не любили его огромный дом недалеко от Версаля, где, правда, Мадлен приходилось бывать довольно часто, и она постоянно ворчала на старика–дворецкого, служившего еще отцу Гиза. Ничто не могло поколебать ее уверенность в том, что там за ее «голубком» ухаживают плохо.

В Бретани Гиз действительно отдыхал и душой, и телом. Здесь ему было уютно и спокойно. В обширной пристройке к старому дому, сложенной из точно такого же серого, грубо обтесанного камня, ему были оборудованы роскошная спальня и кабинет, оснащенный всеми современными средствами связи. Имелись и тренировочный зал, и три гостевые комнаты, одну из которых обычно занимал Улаф, а две другие всегда пустовали. В покои хозяина никто, кроме Мади и Пьера, не допускался, а снаружи пристройка выглядела как и основной дом, так что никто не мог догадаться, какая роскошь таится за прочными стенами.

В Бретани Гиз по большей части ел, спал и посещал тренировочный зал. Раза три в неделю он охотился. В этих случаях ему компанию обычно составлял Улаф, несмотря на внешнюю медлительность, превосходный и меткий стрелок.

Так незаметно прошли две недели. Но размеренную растительную жизнь средневекового феодала нарушило сообщение по электронной почте.

За завтраком Гиз сообщил Улафу:

Ахмед, которого ты видел в Копенгагене, настаивает на немедленной встрече. Как ты думаешь, что ему нужно?

Денег, — невозмутимо ответил Улаф, отрезая солидный кусок деревенского овечьего сыра. — Ты разве не заметил, если чеченец настаивает на чем- либо, за этим всегда скрывается желание получить как можно больше денег.

Улаф был невысокого мнения о представителях гордого горского народа, однако счел нужным напомнить:

Я еще в Тбилиси об этом тебе говорил, но ты тогда отмахнулся.

Теперь вспомнил. Он пишет, что имеет некие конкретные предложения, — задумчиво произнес Гиз. — Он тебе ни на что в том разговоре не намекал?

Нет, просто сказал, что очень хочет тебя видеть. Наверняка опять какую‑нибудь кровавую бойню замыслил, а денег, как всегда, не хватает, — дожевывая бутерброд с сыром, сказал Улаф.

Он вовсе не был пацифистом и никогда не осуждал Гиза за его деятельность. Просто все это — взрывы, теракты, похищения — было ему глубоко безразлично. Единственное, что привлекало его на

земле, кроме хорошеньких молоденьких мальчишек, — это хитроумные финансовые махинации международного масштаба. В этом деле он знал толк и всегда чувствовал себя на коне.

Не знаю, согласишься ли ты со мной, милый Анри, но я лично уверен, что и борьба чеченцев за свободу, и всемирное движение исламских фундаменталистов, по сути, способ зарабатывания денег, и притом немалых.

Говоря это, Улаф наливал себе полную кружку густых деревенских сливок.

Отхлебнув большой глоток и довольно причмокнув, он продолжил:

Ведь и взрыв Всемирного торгового центра можно рассматривать исключительно как коммерческую операцию: вначале составляется смета расходов, закупается оборудование; в нашем случае в качестве оборудования выступали хорошо подготовленные люди, но в принципе это дела не меняет. Финансируя подобную операцию, мы должны точно представлять себе, что это долгосрочное вложение капитала, которое даст доход, но не так скоро, как торговля нефтью или гамбургерами. Кроме того, доход от такой операции трудно поддается точному расчету. Но я, к примеру, очень неплохо заработал на курковой разнице в цене акций американских и европейских фирм.

Подобные рассуждения любым нормальным человеком были бы восприняты как неприкрытый цинизм. Но для Улафа моральных категорий просто не существовало. Он был, что называется, деловым человеком до кончиков ногтей и любую ситуацию рассматривал исключительно с точки зрения возможной выгоды. В этом смысле для него захват заложников, политическое убийство или покупка крупного пакета акций процветающей компании были вещами одного порядка.

Хватит разводить теории, будем встречаться с Ахмедом? И если да, то где? — Гиз был человек азартный. — Две недели в Бретани, конечно, срок небольшой, но ведь сюда можно опять вернуться.

Если встречаться с Ахмедом, то только в Тбилиси, — веско сказал рассудительный Улаф.

Тбилиси мне уже опостылел. Почему не смотаться на день–другой в уютный Копенгаген?

Я против! — возразил Улаф. — Хотя в Дании и защищают чеченцев, но спецслужбы за ними плотно присматривают, особенно после одиннадцатого сентября. Датчане не хотят ссориться с Америкой из‑за каких‑то чеченцев. Кроме того, за чеченцами по всей Европе приглядывают и русские службы. Надо тебе перед ними светиться? Тем более, как сказал сам Ахмед, русские собираются потребовать его выдачи. Хочешь, чтобы тебя засекли с ним и после начали пасти все службы Европы?

Ты прав, Европа отпадает, — после некоторого раздумья согласился Гиз. — Может, встретимся с ним в Турции или в какой‑нибудь арабской стране?

Там, конечно, спокойнее, но и в Турции, и в арабских странах внимательно присматривают за чеченцами, хотя помогают им деньгами и оружием. Тем более, Ахмед — личность известная и не может приехать ни в одну исламскую страну без того, чтобы не привлечь к себе повышенного внимания хотя бы той же прессы… А тебе это надо?

Как человек, склонный к театральным эффектам, Гиз нередко приезжал на Восток в качестве богатого западного бездельника, снимал на месяц- другой виллу на побережье в Египте или в Эмиратах и там незаметно принимал необходимых людей. Но сейчас ему вовсе не улыбалось покидать свою уютную «нору» в Бретани, а кроме того, Ахмед требовал встречи буквально в ближайшие дни. Гиз не мог прийти ни к какому определенному решению.