Неделя Хозяина - Борис Иванович Сотников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решившись, секретарь набрал номер, сказал:
— Это я. Соедини миня, той, с Киевом. По УВЧ.
— С кем? — спросил "ёж".
— С Хозяином!
— Слушаюсь.
Он ждал. Наконец, в трубке пискнуло, раздался сухой щелчок.
— Слухаю тэбэ, Васыль. Шчо трапылось? — заговорил на чистом украинском языке мужской хриплый бас. И Хозяин, знавший, что Большой Хозяин не любил тех, кто не знал родного языка, заговорил по-украински тоже, перемежая речь русизмами, которых уже не замечал:
— Добрый дэнь, Пэтро Юхымовычу, це вы? — Хозяин привстал с кресла.
— Я, а то хто ж?
— Тут ось якэ дило, Пэтро Юхымовычу, чапэ, можно сказать. Вы, той, слухаетэ? Такэ дило, гоорю. Прыказав судыть сэкрэтаря райкому. Шо? Ярошенка. Щас объясню, той, за шо. Цацькатысь з такымы — низзя. Треба рубать худую траву, той, пид корэнь!
— Та кажы ты, шо трапылось?
— Подрався, той, из своим Вторым. Глаз выбыв!
— Шо?! — возмущённо раздалось в трубке. — Ну, дожили! Поздравляю тебя! Распустились, так твою мать, совсем! Это ж в Москву теперь докладывать надо! — перешёл на русский Большой Хозяин. — Я же посылал на тебя Брежневу представление на звание Герой Труда к 50-летию Советской власти, а ты мне — такой "подарок" за орден, так твою мать…
— Я пойнимаю, Пэтро Юхымовычу, алэ…
— Что ты там понимаешь! — рявкнула трубка. — Ни хрена ты не понимаешь! И кадры свои не знаешь. Кто их утверждал?
— Вынуват, Пэтро Юхымовычу. Думал же ж, как — коммунисты, партийные вожаки.
— А, мать твою в душу! Обгадились, а теперь… Какие принял меры?
— Ярошенко — той, под следствие. Будем судить! Второй — лежит у ликарни. Меры, пока, той, не прийнимал.
— Ладно, — оборвал Большой Хозяин малого. — Пришлём к тебе завтра представителя. Выяснит всё, тогда будем принимать меры. Не поздоровится и тебе, знай!
— Слухаюсь, Пэтро Юхымовычу!
— Всё! Тоже мне хозяин, дохазяйнувався!
В ухо понеслись частые гудочки. Хозяин вздохнул, осторожно положил на рычаг трубку. Подумал: "Ничё. Бог не выдаст, свыня нэ зъисть. Главное, той, изделано: доложил! А с "представителем" утрясёт усё рехверент".
Лизнул руку Клык. Но Хозяин не приласкал пса — не до собаки.
Завтракал молча, и жена поняла: какие-то неприятности. Если неприятности, лучше молчать.
В обкоме его ждали посетители — в понедельник, когда был "приёмный день", он не принимал, пришлось принимать теперь. Он узнал у "ежа", сколько человек записано на приём, по каким вопросам и, направив больше половины ко Второму, занялся остальными.
Принимать он умел: быстро "решал вопросы".
Первой принял директора областной библиотеки, немолодую интеллигентную женщину.
— Садитесь. Слушаю вас.
Рядом за столом сидел "ёж" и всё записывал.
— Я опять насчёт помещения для библиотеки, Василий Мартынович. Пропадают книги, которым цены нет! Портятся в подвале бывшей прачечной — там же сырость. Неужели для такой библиотеки нельзя подыскать в городе помещения получше? Да и читальный зал. Всего один, и тот только на 30 мест! Сейчас в сёлах помещения для библиотек лучше нашего!
— Не могу, — перебил Хозяин. — Пока не могу. С библиотекой придётся, той, обождать. У меня инженеры Гипромеза понатолканы, как селёдки! А тебе, той, библиотэку!
— Библиотека — показатель культуры города, его гордость. А у нас…
— Шо ж я тебе, рожу помещения! Или, той, обком под библиотеку отдам? Сказал, надо обождать, от й жди!
Разговора не получилось, женщина уходила от Хозяина молча, с поджатыми губами, нагнув голову — ещё секунда, и покатятся слёзы. Виктория Алексеевна проклинала тот день, когда её, кандидата филологических наук, пригласили взять под своё начало один из лучших книжных фондов республики, и она согласилась. Для неё было ежедневной пыткой спускаться в подвал и видеть, как гибнут книги. Каждый раз у неё сжималось от боли сердце. А этому борову хоть бы что! И жаловаться больше некому.
После Виктории Алексеевны в кабинет пропустили старика.
— Шо в вас? — мрачно спросил Хозяин.
— Да вот, товарищ секретарь, — начал старик, обминая в руках соломенную шляпу, — канализация лопнула на нашей улице.
— Йди у горсовет! — оборвал Хозяин. — Шо? Я, что ли, буду заниматься тебе канализацией?!
— Товарищ секретарь, — заторопился старик, боясь, что его не выслушают, — я понимаю, это дело должен решать горсовет. Но ведь каждый год одно и то же! Плывёт дерьмо по Советской улице, дышать невозможно! Как пройдёт сильный дождь, так у нас беда. И куда ни жаловались, никто не помог. А кругом же дети! Жара, мухи. Эпидемия может вспыхнуть!
— На какой, гоори, это улице? — спросил Хозяин.
— На Советской, товарищ секретарь, на окраине города.
— Запиши! — кивнул Хозяин "ежу". А старику сказал: — Знаю. Будут, той, приняты меры. Головы будем знимать в тресте "Горстрой" — их вина. Ну, й в горсовете тоже. У вас усё?
— Да вот… вроде всё. — Старик развёл руки, будто сомневался в чём-то. — С мерами-то тянуть нельзя. Рекой оно плывёт уже по улице.
— Всего хорошего! — кивнул Хозяин, давая понять, что разговор окончен. Он твёрдо знал житейскую мудрость: никогда не нужно отказывать! Нужно обещать. И не предлагать рядовым посетителям стул, тогда долго не задержатся. Он следовал этому правилу неукоснительно.
Следующей в кабинете оказалась пожилая еврейка: хлопотала по поводу "незаконного ареста" её мужа — проявлял настойчивое желание выехать в Израиль.
— А шо вы у тому Израйли забыли? — насмешливо спросил Хозяин и переглянулся с секретарём.
— А что уже забыли ваши инженеры? Которые рвутся за границу поработать хоть бы год или два? — дерзко ответила смелая старушенция. — Даже в отсталой Персии за год можно нажить то, что у нас не заработаешь и за 10! Так зачем уже нам такой социализм? Это — не социализм.
Хозяин, наливаясь кровью, смотрел на старуху исподлобья. А кончила, выкрикнул:
— Вон! Вон отсюдова, стэрво! А то будешь вместе со своим мужем!..
Он понял: пришла и не боится. Значит, до крайности довели, и теперь она ничего не побоится и дальше. А потому разговаривать с ней, только время терять. Нужно показать, что и тебе на неё наплевать. Значит, надо гнать. Гнать в 3 шеи!
Так он, нудясь и мучаясь, принял ещё несколько человек.
— Слухаю вас… — Заглянул в список. "Литератор Родионов. По личному вопросу". Поднял глаза. Перед ним стоял хмурый крепкий мужчина лет 40, а может, и больше — виски были белые.
Хозяин не знал Родионова, а потому не мог даже предположить, какой любопытный экземпляр человека явился к нему на приём. А если бы знал, выгнал бы сразу, как ту еврейку. Не представлял и сам Родионов, решившийся на эту отчаянную игру,
