Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет - Владимир Георгиевич Фалеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я глянул туда, вниз. Высота была метров тридцать, с десятиэтажный дом. Чудо техники заработало. Буксир вошел в «корыто», матрос помахал нам рукой и махина буксира стала плавно уходить вниз. Спустя минут пятнадцать мы увидели уходящий по нижнему каналу буксир.
Наверное, я потому так подробно пишу об этом, что полученное мной впечатление не только глубоко врезалось в память, но и наверняка сыграло определенную роль при выборе будущей профессии строителя. Кто-то определяет свой будущий трудовой путь случайно, а потому часто ошибается и разочаровывается в выборе. Но чаще гены и какие-то сильные детские впечатления подсказывают нам верное решение. Нет большего удовлетворения от труда, когда он вам по душе, когда плод ваших усилий приносит вам радость, успех, признание и чувство, что вы не зря прожили жизнь. Так вышло со мной.
Нет, я не стал гидротехником. Но мой выбор строительной профессии оказался удачным.
Необычайно интересной, увлекательной и познавательной оказалась моя долгая работа в градостроительстве. О ней я расскажу отдельно. Пока же вернемся в Берлин.
Потянулись монотонные дни учебы. Хотя я зря называю их монотонными. Учиться мне всегда было интересно. К тому же я много читал – в те годы чтение занимало важное место в нашем развитии. Это сейчас на малышей и подростков буквально обрушивается огромный массив информации. Даже мне трудно представить, как это мы обходились без телевизора и интернета, а уж моим читателям и вовсе. Что у нас было? Только радио, газеты и книги. Радиоприемники были редкостью, а газет мальчишки не жаловали. Гулять тоже особо не тянуло: погода в начале зимы в Берлине слякотная. Выручала неплохая школьная библиотека. В феврале неожиданно уехал в Москву Володар. Договорились обязательно встретиться.
Однажды, вернувшись из очередной командировки по нашей оккупационной зоне, отец рассказал, что в беседах с немцами часто слышал жалобы на расплодившихся в лесах Саксонии и Тюрингии кабанов и косуль. Немецкому населению держать любое, в том числе охотничье оружие было запрещено. Кабаны, что называется, распоясались и портили много посевов. Поэтому селяне были бы рады, если бы русские охотники поуменьшали численность диких свиней. Мы с мамой переглянулись. Это наш-то папа охотник?
Но отец завелся всерьез (напомню, ему тогда было всего 39 лет!). Был у него приятель. Вместе занимались поисками и оформлением к демонтажу промышленного оборудования в порядке репараций. Этот товарищ был сибиряк и охотник-любитель. Договорились они во время очередной командировки посетить известную фабрику Зауэра в Зуле, где русским по разрешению СВАГ можно было приобрести охотничьи ружья 12-го и 16-го калибров. Сказано-сделано.
В один из зимних дней 1948 года отец появился в дверях нашей квартиры с новенькой двустволкой в руках. А спустя пару недель уговорил маму отпустить его с приятелем «на кабанов». Насколько помню, вернулся он и тогда, и в следующий раз с пустыми руками, но желание поохотиться у папы не проходило. Чтобы у мамы, не дай бог, не появились ненужные мысли, отец предложил взять собой и меня. Мама слегка опешила, но все же согласилась. Ну, а я, естественно, был в восторге. Меня! На охоту! На кабанов!
Теперь, когда я вспоминаю эту историю, мне и смешно и немножко стыдно. Сейчас расскажу, почему. А тогда я начал готовиться к охоте. В школьной библиотеке отыскал что мог о кабаньих повадках, об организации загонов и т. п. Решив, в случае чего, дорого продать свою жизнь, уговорил папу дать мне финский нож, чтобы отбиваться от кабана.
Вам смешно? Мне тоже! А тогда я готовился всерьез. Но встретиться лицом к лицу с диким кабаном, даже увидеть его издали, к счастью, не пришлось. А то и заметок-то этих не было бы!
В роли неумелых загонщиков выступали немцы-крестьяне. Они погнали стадо зверей стороной, лишь одного подстрелил кто-то из наших. Я честно отстоял на своем посту пару часов, хорошо хоть мороз был не сильным, и мы вернулись домой. «Ничего», – сказал папа, «в следующее воскресенье поедем на косулей».
И вот настал этот день. С утра светило яркое солнце. Выехав за город, мы увидели покрытые свежим снегом поля, ну впрямь, как у Пушкина: «Мороз и солнце, день чудесный…». Остановив машины на окраине какой-то деревушки, несколько человек охотников оправились по замерзшей стерне к озеру и небольшой рощице. Местные сказали, что там частенько появляются козочки. Пахло снегом и еловыми иголками. Под ногами поскрипывал снежок, сердечко колотилось. «Оставайся здесь», – сказал мне папин приятель, – «а мы пойдем вдоль камышей по берегу озера». Охотники ушли. День выдался таким хорошим, что я засмотрелся на голубое небо. На его фоне красиво зеленела стена густого ельника.
Тут-то все и случилось. Я стоял, держа свою двустволку наперевес. Неожиданно очень близко от меня сильно зашуршал камыш. Грациозная косуля, высоко подняв головку, мощными прыжками летела в мою сторону, но, почуяв человека, помчалась мимо. Скорее с перепуга, чем сознательно, я вскинул ружье и пальнул в козочку. Несчастное животное перевернулось через голову, и, упав, стало биться в конвульсиях. Уже потом оказалось, что несколько дробинок попали ей в мозг. Ничего не соображая, я подбежал к ней и, почему-то зажмурив глаза, в упор выстрелил…в ляжку! Вот уж горе-охотник! Ух, как костерили меня старшие товарищи, когда вечером выковыривали весь заряд дроби из вкусного мяса косули! А бедная козочка, дернувшись еще пару раз, затихла.
С жутким треском из камыша выскочили папа и его друг. Их напугали мои неожиданные выстрелы. «Жив? Все в порядке?» – закричал отец. Увидев убитое животное. успокоился и стал меня хвалить. А я, не стыдясь своих слез, отошел в сторонку, и долго не мог успокоиться. Придя в себя, честное слово, дал клятву никогда больше в жизни не ходить на охоту. Не убивать. А козочка лежала на снегу такая красивая, со светло коричневой шкуркой…Застывшая навсегда.
Папа с другом, даром же специалисты мясной промышленности, подвесили козочку за задние ноги к суку дерева и перерезали ей горло, чтобы выпустить кровь из тушки. Кровь капала на землю, а я стоял рядом и опять плакал от жалости. Эта была моя первая и последняя в жизни охота. Папа меня успокаивал,
