Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет - Владимир Георгиевич Фалеев

Мне исполнилось 16 лет. Законы природы брали свое. Я потихоньку начал влюбляться.

Этому способствовало все. Романтические вечерние прогулки вдоль берега моря, «и эта глупая луна на этом глупом небосклоне», и шумные вечеринки с танцами в зале ресторана. До битлов и буги-вуги было еще далеко, мы танцевали под модный в ту пору фокстрот «Розамунде», танго «Кумпарсита» и венские вальсы Штрауса. Немножко выпивали. Опять отмечу, без ханжества, как далеко «продвинулась» жизнь в этом отношении!. Клянусь, ни у меня, ни у кого из моих друзей никаких «приключений» во время этого отдыха не было. Время было строгое, комсомольское. Кроме того, за нами серьезно приглядывали старшие товарищи.

В последний день нашего отдыха, вечером, мы гуляли по набережной. Половинка луны кокетливо пряталась за ночное облако. С тихим шорохом на песок пляжа набегали волны.

На тонком личике Бэлы выделялись глаза с темными зрачками. Я читал в них какой-то незнакомый мне доселе призыв. Может быть, она ждала поцелуя…Однако я страшно оробел. Самое большое, на что я мог решиться, это держать мою спутницу за руку.

«Бэла» – тихонько шептал я своей красавице, – «а мы сможем увидеться в Союзе?» «Конечно, только тебе придется приехать ко мне в Ригу», – ответила она. Так я узнал, что ее семья имеет квартиру в центре Риги, что ее отец будет продолжать службу в Латвии. А еще, что кроме квартиры он владеют дачкой в Мелужи, что на рижском взморье. Так и не решившись на поцелуй, я проводил Бэлу до нашей гостиницы. Наутро, когда мы уже садились в автобус до Берлина, она сунула мне в руку бумажку. Это был номер ее телефона в Риге. Как развивались наши отношения дальше, я расскажу в следующей главе.

После возвращения у меня была еще возможность попрощаться с Карлсхорстом, и в последний раз прокатиться на веломотоцикле к озеру Мюггельзее и к Бранденбургским воротам. Стоял жаркий август. Листва деревьев на улицах покрылась пылью. Уезжать было немного жалко. Разыскав своих товарищей, попрощался с ними, взяв с москвичей обещание не забывать о встречах у колонн Большого театра, зимой. А дома меня ждала встреча с Володаром, решившим поступать в МГУ на мехмат.

Впереди была самостоятельная жизнь в Москве. На этот счет я получил подробные инструкции от мамы. Она собрала мне большой чемодан и, естественно, велела писать почаще – телефонной связи практически не было. Кроме чемодана я вез с собой аккордеон.

Через несколько дней мы с отцом отправились на Восточный вокзал Берлина. Папа получил у начальства небольшой отпуск и сопровождал меня домой, в Москву.

Короткий гудок отметил мое прощание с Германией. Вагон был полон и забит багажом. Надо заметить, что, отправляясь из советской оккупационной зоны домой, почти все – и военные и штатские – везли с собой много вещей. Людей понять было можно: после тяжелых потерь и лишений военного времени всем хотелось увезти всего побольше. И для себя, и на продажу. Как всегда, вопрос стоял один: знать меру, и оформлять все по закону.

В этой обстановке наш багаж выглядел более, чем скромно. Все последующие проверки мы прошли спокойно, а вот многих из наших попутчиков трясли прилично, а некоторых задерживали для дополнительной проверки. Попытки спекулировать немецким добром пресекались очень строго.

Уже совсем недавно я натолкнулся на две поучительные истории на эту тему. Вот первая. Получив по службе аудиенцию у Сталина, крупный военный в чине генерал-полковника, окончив доклад, обратился к Верховному Главнокомандующему «с личной просьбой». «В чем дело?» – поинтересовался Иосиф Виссарионович, нахмурясь. «У меня задержали вагон с личными вещами, товарищ Сталин, нельзя ли распорядиться пропустить», отчеканил офицер, протянув какую-то бумажку. Сталин молча что-то написал в углу. Прочитав написанное, проситель страшно побледнел. Рукой вождя было написано: «Пропустить барахло полковника. Сталин». Прекрасно известно, что Сталин был очень скромен в быту. Этим объясняется его реакция на подобные просьбы.

Вторую рассказал писатель Михаил Веллер в книге «Легенды Арбата» (Издательство АСТ, Москва,2015 г., стр.290). Цитирую. «Алексей Толстой стеклянеет от ужаса. Он хорошо помнит, как у него тормознули на границе вагон с награбленным барахлом из Германии, и на его телеграмму лично Сталину пришел ответ: «Стыдитесь зпт бывший граф тчк».

За окном поезда мелькали пейзажи Белоруссии. Хотя после окончания войны прошло уже четыре года, ее следы были еще заметны. Полуразрушенные постройки, обгорелые перелески, сохранившиеся остатки блиндажей и воронок…Несколько наших спутников здесь воевали. Негромко стали вспоминать бои, погибших друзей. Помянули по-русски, молча. Война еще долго будет жить в народной памяти.

Глава седьмая. Окончание школы (июль 1948 – август 1949 г.г.)

Москва встретила поезд из Берлина проливным дождем. Вместе с нами по перрону Белорусского вокзала шагали демобилизованные солдаты и офицеры. Мы с отцом долго добирались до нашего переулка. Здесь за время нашего отсутствия мало что изменилось.

Те же булыжники мостовой, та же разрушенная бомбой часть здания Москворецкого исполкома на Полянке. Родной двор, родная квартира, бабушка…ее радости не было конца: любимые сын и внук, которых она так давно не видела!

За чаем она рассказала, что соседи живы-здоровы, только «бабуня» их скончалась, дочка уже взрослая, работает. Сама же моя любимая бабушка в свои 65 лет выглядела молодцом. Соскучившись в относительном одиночестве, хлопотала возле нас со своим нехитрым угощением. Хотя карточная система в стране к тому времени была уже отменена, до продуктового изобилия в Москве было еще ой как далеко. На кухне те же керосинки и примуса, печку надо топить дровами, холодная вода. Что ж, после Берлина придется вновь привыкать к довоенным «удобствам». Приятно удивило появление в доме городского телефона, спасибо нашим соседям. На стене в прихожей висела черная коробка с трубкой. Весь наш номер уже не помню, кажется он начинался с буквы В, дальше шли цифры. Первым делом позвонил Володару. Он очень обрадовался звонку, коротко сообщил, что окончил школу с серебряной медалью, по совету преподавателей подает документы в МГУ, на мехмат. Пригласил в гости.

После чаепития вышел во двор. Он был непривычно пуст и тих. Мне уже 17 лет, и двор, казавшийся в детстве таким огромным, как-то съежился. Все в нем стало меньше и ближе, хотя и оставалось на своих местах, кроме «сторожки» и заборов. Еще когда мы шли по переулку, и сейчас, во дворе, бросилось в глаза почти полное отсутствие маленьких детей. Места наших довоенных игр пустовали. Все это было следствием резко упавшей