Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

звал, и плакал. Вернулся в Москву и впервые за неделю зашел в фейсбук, здесь пишут про фильм «Сталинград», какой он ничтожный, какой великий, и все взахлеб – «Осанна! Новый бог дан людям!»23 октября

В самолете из Рима был только кашель – изматывающий, неодолимый; судороги, падучая кашля, я грешил на курение, ну, на обострение бронхита, хотя с чего бы? В аэропорту меня встретил Андрюша, сразу усадил в машину, простудиться физически не было никакой возможности, однако к вечеру нос был полностью забит, потом воспалилось горло, возникла температура, теперь в добавление ко всему невыносимо болят уши: это какая-то новая опция, до сих пор неведомая. Сна не было и, очевидно, не будет, родина вошла в меня, не смыкая век, с широко открытыми глазами. Родина как болезнь, и, поди теперь, отличи одно от другого.

11 ноября

Мизулина, продолжая играть комическую старуху, решила тут запретить суррогатное материнство, оно-де, «как ядерное оружие, грозит вымиранием не только России, но и человечеству в целом». Зачем, за что, с какой стати лишать людей, по тем или иным причинам не могущих родить, возможности иметь детей, и как это приведет к вымиранию России и человечества в целом (казалось бы, прямо наоборот), – я обсуждать не буду; по существу Мизулину обсуждать невозможно. Но преувеличенность ее выражений достойна внимания.

Тут Мизулина работает грамотно. Русская комическая старуха вот уже двести лет смотрит важно, говорит отважно; речь ее пряма, речь ее резка, речь ее грозна и красочна. И старуха Хлестова, и Марья Дмитриевна Ахросимова, и бабушка из «Игрока», и бабушка из «Обрыва», и генеральша Епанчина, и княгиня Мягкая воинственны, словоохотливы, эксцентричны. Настасья Дмитриевна Офросимова, с которой списаны героини Грибоедова и Толстого, говорила про своих детей «у меня есть руки, а у них щеки» и ко всем взрослым, невзирая на чины и звания, относилась ровно так же.

Комическую старуху в России всегда боялись, комическую старуху в России всегда уважали, она здесь из века в век – центр мироздания. Но вовсе не потому, что она грозная, а потому, что таковой только кажется. Это только кажется, что она все запрещает. На самом деле комическая старуха исполнена любви и милосердия и снисходительности к человеческим слабостям: именно Марья Дмитриевна и покрывает, и жалеет, и спасает Наташу Ростову. Русская комическая старуха была толерантней любого Запада. Так, собственно, и сказывалось у нас христианство. Но ни государству, ни церкви оно больше не нужно.

12 ноября

Едва ли не первый признак Европы сегодня – обилие ряженых в местах гуляний, зарабатывающих таким способом на хлеб. Красавица Нефертити. Маркиза в парике и с попугаем. Стоящий каменным истуканом Черчилль, Наполеон, Майкл Джексон. Застывшие, не моргающие и неподвижные, они любезно кивают головой лишь на брошенную им деньгу. Есть и разные фокусники, есть индусы, висящие в воздухе, а на самом деле, конечно, сидящие на невидимой подставке, много разных на свете чудес, всякой твари по паре в этом ковчеге. Петр Павленский, сделавший себе в мошонке пирсинг и вставивший туда гвоздь на Красной площади, такой же точь-в-точь акционист, совершенно из этого ряда.

Но ни в Москве, ни в Питере нет такого ряда – ни маркиз нет, ни каменных истуканов. Власть не любит фокусов, боится любой самодеятельности. Ну, и получает за это Павленского.

Что должен был сделать мент, увидев человека, сидящего на Красной площади с гвоздем в мошонке? Он должен был поставить перед ним шапку и кинуть в нее монету. Непорядок ведь только в том, что нет шапки, это и надо было исправить. Просидел бы голый человек с полчаса, продрог, вынул бы из мошонки гвоздь и, собрав свое хозяйство, ушел бы с богом.

Вместо этого вызывается машина, запрещается съемка, Павленского тащут в участок и отдают под суд. То есть нам говорят: гвоздь в мошонке не шоу, а политика и преступление. Нагородив табу и любовно их пестуя, власть своими руками создает Павленского.

Спрашивается: кого тащить в участок?

13 ноября

СМИ сообщают, что триптих Фрэнсиса Бэкона «Три наброска к портрету Люсьена Фрейда» ушел на Christie’s за рекордные 142,4 миллиона долларов. Он стал самым дорогим произведением искусства, когда-либо проданным на аукционе.

Я очень люблю Фрэнсиса Бэкона (и Люсьена Фрейда, кстати, тоже). И триптих, судя по всему, замечательный. Но никакая работа Бэкона не может стоить дороже Тицианов, Рембрандтов и Рубенсов вместе взятых. В страшном сне не может такого быть. Это деньги, вкладываемые не в искусство, не в картины, не во что-то осязаемое, а в конъюнктуру времени – вещь подвижную по определению и дико ненадежную. В сущности, это деньги, вкладываемые в пирамиду. Что происходит с пирамидами? Правильно! Очевидное соображение, и оно ведь всем приходит в голову, и никого не останавливает. Интересно, что сам триптих Бэкона в каком-то смысле о том же – о поисках устойчивости, которой не существует.

19 ноября

Астахов проклял политиков, поддерживающих однополые браки, – сообщает газета ру. Театрально выступил мужчина – проклял туеву хучу важного народа, большинство мирового истеблишмента, включая президентов США и Франции.

Мы все глядим в Савонаролы. Но слово Савонаролы было действенным: его боялись, пред ним трепетали, толпы рыдали ему навстречу, художники сжигали свои картины, правители покидали трон. А тут? Проклял-шмоклял. Интерфакс сообщил, газета ру перепечатала. Три человека прочтут и улыбнутся. А проклятые? Никто никогда ничего не узнает.

20 ноября

Российское литературное собрание, которое по инициативе Администрации президента откроется завтра, очевидно, должно стать Первым съездом союза писателей 1934 года. Тогда был заявлен социалистический реализм как определяющий метод эпохи, завтра, надо полагать, произойдет что-то похожее. Определяющим станет патриотический реализм или реализм авраамических религий, это звучит бодрее. Как еще одолеть Евросодом, задумавший истребить тысячелетнюю православную историю и государственность.

Одного ля-ля, впрочем, мало. Нужна великая чистка кумиров. А то непорядок получается. Все знаменитые писатели – и Сорокин, и Пелевин, и Терехов, и Толстая, и Шишкин – из чуждого садика. Но «других писателей у нас для вас нет», причем ни в каком роде – ни в том, в котором выступает Акунин, ни в том, что Быков, ни в том, где Улицкая. Разные во всем, к идеологии АП они одинаково повернуты задом. Даже колебавшийся в последнее время Лимонов, и тот заявил, что не почтит собрание своим присутствием.

Из этой безвыходной ситуации был найден гениальный в своей простоте выход.

Организаторами собрания объявлены главные для русского уха имена. Не какой-нибудь там Пелевин, а Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Пастернак, Шолохов, Солженицын. Мало не покажется. Главные имена, вновь став физическими лицами, осветят своим присутствием завтрашний слет.

Чем не художественная акция?

Решив позвать как нетускнеющий образчик, как «навеки с нами» далеких потомков или однофамильцев (у Лермонтова не было потомства), устроители выступили в духе ненавистного им совриска. Не Пушкин с Толстым и даже не Шолохов