Истории будущего - Дэвид Кристиан

– закат и восход солнца, наступление зимы, циклы жизни, рождения и смерти. Священное же время немного походило на время В-серии, характеризовалось постоянством и стабильностью, и в него попадали через обряды, в сновидениях, через обретение священного знания или в трансе. По мнению Элиаде, проблески священного времени убеждали людей в иллюзорности перемен, причем изменение размеров группы почти не сказывалось на этом убеждении.

В двадцатом столетии антропологи осознали, что современное ощущение единого, динамичного, движущегося поступательно времени, отмеряемого часами, возникло сравнительно недавно; быть может, именно поэтому некоторые ученые, в том числе Уорф, отказались от идеи времени как фундаментальной категории человеческого мышления. Впрочем, сегодня большинство антропологов признает, что за разнообразием воззрений на время можно уловить некие важные общие закономерности. Утверждения Уорфа о «вне- временности» языка хопи давно отвергнуты, поскольку более поздние исследования показали, что даже языки без грамматического времени способны отделять настоящее от прошлого и будущего161. Как писал антрополог Э. Э. Эванс-Причард, у народности тив в северной Нигерии как будто не существует отдельной категории мышления, сходной с современной идеей времени, но «время имплицитно присутствует в мысли и речи тив»162.

Кроме того, многие нынешние антропологи считают, что Мирча Элиаде изрядно преувеличил уникальность древнего опыта разделения времени на мирское и священное. Как мы видели в главе 1, даже современные представления о времени подразумевают и динамизм, и ощущение некоего постоянства. Циклические и повторяющиеся формы изменений привычны для нашего образа жизни, а чувство глубокого постоянства, таящееся за поверхностными изменениями, живет и здравствует в законах современной физики и в текущей философии времени.

В обзоре литературы по антропологии времени за 1992 год Альфред Гелл пишет: «Нет такой волшебной страны, где люди переживают время иначе, чем мы сами [сегодня], где нет прошлого, настоящего и будущего, где время стоит на месте или гонится за собственным хвостом, или качается назад и вперед, как маятник… Есть лишь часы и иные устройства, иные расписания, которых нужно придерживаться, иные досадные задержки, счастливые ожидания, неожиданные повороты событий и долгие периоды монотонного труда»163.

Антрополог Джек Гуди утверждает, что все люди способны воспринимать темпоральную последовательность (одни события следуют за другими) и темпоральную продолжительность (одни события происходят медленно, а другие происходят быстро164).

Откуда же берется тогда такое разнообразие восприятия времени, выявленное антропологами в способах различных обществ описывать прошлое, настоящее и будущее?

Естественное, психологическое и социальное время

Одно из объяснений упомянутого разнообразия состоит в признании того факта, что человеческий опыт времени смешивает три различных типа ритмов – ритмы естественного времени, времени психологического и времени социального. Чтобы выживать, мы должны приводить свою деятельность в соответствие с этими ритмами. Но по мере развития человеческих обществ и технологий относительное значение этих ритмов изменялось, преображая восприятие разными обществами время в целом и будущего в частности.

Естественное время отражает ритмы смены дня и ночи, сезонов дождей и засухи, движения Солнца, звезд и планет. Эти ритмы, скажем, циркадные ритмы дня и ночи, определяют жизнедеятельность всех живых организмов. В повседневной жизни выделяются повторяющиеся факторы естественного времени, переход от дня к ночи, от лета к зиме, от прилива к отливу. Лишь в последние столетия мы научились отслеживать более длинные и линейные ритмы естественного времени на протяжении тысяч или миллионов лет, будь то долговременное изменение климата или тектонические движения континентов и океанов. На протяжении же большей части человеческой истории естественное время словно состояло из бесконечных повторяющихся циклов, подобных циклам мирского времени Элиаде.

Психологическое время переменчиво. Оно следует ритмам нашего тела, приливам и отливам гормонов, дыханию, биению сердец, чувству голода и насыщения, бодрствованию и сну, возбуждению и скуке, ужасу и довольству. В этих ритмах преобладает непосредственное переживание. Они могут пульсировать метрономически, как сердца, могут мгновенно изменяться, когда мы паникуем, могут ускоряться и замедляться. Когда нам скучно, время ползет. (Вы можете самостоятельно проверить это утверждение, заставив себя глядеть на секундную стрелку часов на протяжении пяти минут.) По мере старения организма время ускоряется, и кажется, что день рождения и срок уплаты налогов с каждым годом наступают все быстрее. Причина, возможно, в том, что наша продолжительность жизни – критерий, по которому мы измеряем наш внутренний опыт общего времени. Для годовалого ребенка один год – все время на свете, тогда как для долгожителя это сотая часть времени. Мы обладаем некоторой властью над психологическим временем. Опьянение, медленные танцы, транс, волнение и неподвижность изменяют его воздействие. Медитация способна порождать чувство, будто ощущение времени исчезает. Современная литература улавливает изменчивые ритмы психологического времени во внутреннем мире, свидетельством чему служат тексты Джеймса Джойса, Вирджинии Вулф и Марселя Пруста [56].

Социальное время строится из ритмов, созданных другими людьми, и этим ритмам мы должны соответствовать в своем поведении. Оно имеется у всех социальных существ. Но для людей оно постепенно становится все более могущественным, поскольку былые независимые сообщества мало-помалу оказываются в тисках и шестернях, что приводят в действие все более и более крупные сети обмена. Сегодня социальное время регулярно превосходит ощущения естественного или психологического времени. Вылет из Сиднея и прибытие в Лондон в 8 утра (я делал это несколько раз): тело твердит, что пора ложиться спать, но плотный график встреч подсказывает, что день только начинается, и придется, по всей видимости, мириться с этими происками социального времени. В «многослойных» образованиях сегодняшнего мира нужно совмещать собственные поступки с деятельностью миллионов других людей. Призыв к молитве, срок уплаты налогов, школьные звонки и календари – все перечисленное помогает прививать индивидууму чувство социального времени. Наше чувство этого времени обусловлено разговорами и расписаниями, ритуалами и графиками, а также многочисленными социальными и юридическими обязательствами.

В своей новаторской работе об изменении восприятия времени социолог Норберт Элиас утверждает, что увеличение размерности человеческих сетей обмена стало основным фактором, формирующим современное чувство времени, поскольку с ним возросла сила социального времени. Крупные сети запирают вас в ритмических «решетках», составляемых миллионами других людей. По мере укрупнения этих «решеток» начинают четче разделяться прошлое и будущее. «Цепочки взаимозависимости в догосударственных обществах были сравнительно короткими, а опыт постижения их членами прошлого и будущего был, в отличие от опыта настоящего, менее развитым. В опыте людей непосредственное настоящее – то, что имеется здесь и сейчас, – воспринимается острее и насущнее как прошлого, так и будущего… С другой стороны, в более поздних обществах прошлое, настоящее и будущее различаются уже четче. Потребность и способность предвидеть, то есть высказывать соображения относительно отдаленного будущего, все сильнее и сильнее влияют на всякие действия, предпринимаемые здесь и сейчас»165.

Социолог Эмиль Дюркгейм первым обратил внимание ученых на тот факт, что общество во