Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя» - Николай Дубровин

Морская улица выходила на Театральную площадь. В начале осады на этой площади происходила смена полков, назначенных на бастионы и возвращающихся на отдых. Неприятель, заметив скопление на площади войск, направлял туда свой огонь, поддерживая его даже и в то время, когда войск там не было. В короткое время площадь сделалась непроходимой, и полки стали строиться вдоль Морской улицы.

Было утро. Тобольский полк шел на смену Тарутинского, сидевшего на 4-м бастионе и соседних батареях. Подвинувшись к театру, тобольцы выстроились продольно по одной стороне Морской улицы. Роты Тарутинского полка частичками пробегали опасное пространство и строились насупротив тобольцев по другой ее стороне. Снаряды с шумом один за другим ложились на улицу и знакомили тобольцев с предстоящей им жизнью. На левом фланге была уже жертва нового их знакомства с Севастополем – рослый молодой солдат лежал на спине с разбитым животом… Спокойно и угрюмо стояли тобольцы. Облокотившись на ружья, они толковали между собой о посторонних предметах, не обращая внимания ни на падавшие снаряды, ни на лежавшего возле них павшего товарища…

Разорвавшаяся граната не замедлила проститься и с тарутинцами, вырвав на память выступления одного солдатика. Солдаты бросились было к убитому, но командир батальона, подполковник Горев, остановил их. Солдаты перекрестились.

– Царство ему небесное, – послышалось несколько голосов. – Вишь, какая смерть… сразу… и не пикнул… Бог скорей грехи отпустит, райская теперь душа будет…

Оставив на площади по одному товарищу, тарутинцы и тобольцы разошлись в разные стороны. Первые пошли на Северную, вторые – на бастион.

Под свистом ядер и пуль пришлось им спуститься в траншею, или ров, по которой ходят люди, идущие на бастион и возвращающиеся с него. В траншее этой еще чаще попадаются носилки, встречаются матросы с окровавленными лицами, бредущие на перевязочный пункт, и солдаты с лопатами и другими рабочими инструментами. По бокам траншеи видны проводники мин, землянки, в грязи которых, согнувшись, могут поместиться только два человека. В таких убогих помещениях живут пластуны-черноморцы. Высунув из дверей ноги, они переобуваются, едят, курят трубочки и подсмеиваются друг над другом. Поодаль от них разместились носильщики, поприуставшие под своей невеселой ношей. Один из них предложил привалить:

– Отдохнем брат: успеем еще – в другой раз не умрет.

Проходивший мимо солдат отпускает насчет носильщиков острое словцо и отправляется своей дорогой.

Не обращая внимания на проходящего, носильщики садятся: один накладывает трубку, другой рубит огня; вдоль по гребню траншеи прыгает ядро и обдает всех грязью, но не смущают никого из присутствующих ни свист пуль, ни разрыв бомб. Хладнокровно и равнодушно смотрят они на валяющийся и вновь падающий чугун во всевозможных видах. Поотдохнув немного, носильщики отправляются своим путем, а пластуны приготовляются в секреты впереди оборонительной линии.

Пройдя траншею, вы входите в изрытое грязное пространство, окруженное со всех сторон насыпью, – это-то и есть то, что называется бастионом. Небольшая площадка бастиона задавлена постройками и переполнена народом. Она перерезана в разных местах насыпями (траверсами), землянками, пороховыми погребами, на которых стоят большие чугунные орудия, а возле них лежат ядра, сложенные правильными кучами.

Вся площадка бастиона кажется покрытой буграми; там и тут чернеются отверстия – это входы в блиндажи. Повсюду валяются орудия, черепки, неразорванные гранаты, куски дерева, изломанные колеса – все это нагромождено или затоплено в жидкой и вязкой грязи. Грязь на земле и духота в воздухе висит над бастионом. Он постоянно окружен и покрыт или облаком порохового дыма, или тучей пыли, поднимающейся одинаково и днем и ночью: днем от падающих и прыгающих снарядов, а ночью от исправления батарей и насыпки укреплений.

Крошечная землянка служит жилищем начальника бастиона. Это небольшое углубление в насыпи, огражденное от выстрелов с трех сторон и сверху. Четвертая сторона составлена из заржавленных жестянок и кусков плитняка, наскоро накиданных. Небольшая дверца, с отверстием в ней, прилажена кое-как, на скорую руку. Устроенная из нескольких досок постель и небольшой столик возле занимают все пространство конуры бастионного начальника или одного из офицеров. У дверей ее пыхтит самовар, которому вместо трубы служит корпус французской ракеты. Войдя в такую конуру, по необходимости приходилось садиться на постель, потому что другого места, где бы можно было приткнуться, не было. В конуре грязно и душно, миллионы самых несносных насекомых атакуют каждого вошедшего в землянку, но, несмотря на все это, она составляет единственное место для отдыха. Землянки для солдат устраивались более вместительные, на несколько человек. Человек пять могли сидеть на общих нарах, там они отдыхали и обшивались. В углу висел образ, на стенах картинки. Такой же точно образ на столбике под навесом находился и в одном из углов каждого бастиона или батареи.

В некоторых бастионах можно было встретить два и три образа с кисейным или даже шелковым покрывалом. Множество свечей, а иногда и лампада, теплились у образов, в особенности вечером. Все, проходя мимо того места, где стоял образ, снимали шапки и набожно крестились, творя молитву. В блиндажах многих бастионов были устроены походные церкви.

Стоит только взойти на площадку – и однообразная бастионная жизнь вся перед вами. На батарее, возле образа, сидят кучки матросов и пехотных солдат: одни играют в карты, другие слушают рассказчика. Посередине укрепления виден пехотный солдат, проходящий через батарею и с трудом вытаскивающий ноги из липкой грязи. Поместившись в амбразуре и поставив перед собой котелок, солдаты едят кашу. Приютившись на платформе у орудия, сидит матрос с женой, принесшей ему домашний обед. Она ждет, пока муж поест, чтобы взять посуду и отправиться домой под градом пуль; возле них, на другом орудии, сидит флотский офицер и свертывает папироску, изредка поглядывая в амбразуру, сквозь которую виден белый каменистый вал неприятельских траншей, лентой протянувшихся перед нашими укреплениями. Во многих местах, как, например, перед 4-м бастионом, неприятельские траншеи расположены были не далее 40 саженей.

4-й бастион в это время считался самым опасным местом в Севастополе. Когда кто-то говорил: «Я иду на 4-й бастион», он говорил это с особым ударением; когда хотели подшутить над кем-нибудь, то говорили: «Тебя бы отправить на 4-й бастион»; если встречались носилки и спрашивали откуда, говорили: «С 4-го бастиона». Все, не бывавшие или случайно бывшие на бастионе, были уверены, что 4-й бастион – верная могила каждого, кто появится на нем. А между тем защитники бастиона, люди, сроднившиеся с ним, никогда не хвалились, что живут день и ночь на бастионе. На вопрос, что на 4-м бастионе, они отвечали, грязно или сухо там, тепло или холодно в их незатейливых землянках.

На бастионах, несмотря на близость неприятеля, все казалось спокойно, точно как в мирном городе. Люди не бегали, не суетились, каждый занят был своим делом. Полет снаряда не производил в них замешательства. Проводя день и ночь под открытым небом, защитники не знали прикрытия, не знали безопасного места, где бы можно было скрыться. Для них единственной защитой от неприятельских снарядов был сигнальщик.

Живя долго на батареях и прислушавшись к выстрелам, солдаты до того поднаторели в звуках, что, сидя в закрытом месте или зажмурив глаза, могли верно определить, с каких батарей стреляют, какие летят снаряды и где они лягут.

– Вот пролетела молоденькая[10], а вот и лебедушка[11] к нам жалует, – говорили солдаты, отличая различные пули по звуку, который они издают при полете.

Более храбрый и опытный в уменье распознавать снаряды исполнял должность сигнальщика.

Сигнальщик зорко следит за неприятельскими орудиями, и преимущественно за теми, которые действуют по его батарее.

– Пушка! – кричит он, и вслед за тем слышен свист ядра и видны брызги, обозначающие место его падения.

– Мортира! – провозглашает он снова, и присутствующие на бастионе слышат равномерное посвистывание бомбы, вертящейся в воздухе. Сигнальщик еще раз успеет оповестить о ней; люди это знают и продолжают работу.

Днем по звуку, ночью по полету и огоньку дымящейся трубки сигнальщик определяет направление снаряда, и, если, по его расчету, он упадет на батарею, он кричит «Бомба!», и тогда люди ложатся на землю, спасаясь от осколков.

Бомба упала на батарее, она вертится, шипит и дымится; приникнув к земле, лежат солдаты, ожидая разрыва. Быстрая вспышка огня, небольшой клуб дыма, выстрел и звон осколков подымают тех, кто остался цел, и вызывают стоны раненых.

– Носилки! – крикнет несколько голосов, быстро, но без замешательства кидаясь к упавшему товарищу.