Избранница Фортуны - Сьюзен Нэпьер

– У тебя прелестные руки; грех скрывать их от людей, – проговорил он, медленно надевая кольцо на тонкий бледный палец.

Непривычная тяжесть якорем притянула руку к его ладони, и Мэгги, не отрываясь, смотрела на странную гармонию двух таких разных рук. Кольцо подошло так, будто было сделано по мерке, и она постаралась подавить острый приступ сожаления. А уж казалось, что все это давно позади. Да, Ник Фортуна умеет причинить ей боль самыми непредвиденными способами, заставить желать вещей, которые она не может, не должна желать…

– Такое кольцо делает твою руку еще более изящной, изнеженной и женственной. Зачем тебе перчатки? Почему ты прячешься под этим смехотворным фетишем? – Он перевернул ладонь и нежно провел по ней большим пальцем. – Это что, кокон, который должен оберегать их от грубой реальности, как те коконы, что оберегают твое сознание от грубой реальности неудавшегося брака?

Он снова поддевал ее со все той же скрытой нотой отвращения. В данных обстоятельствах нельзя было винить его за смешные выводы, но она винила. Он такой… самодовольный. Так уверен, что монополизировал рынок страданий.

Думает, что только у него могут найтись силы, чтобы спорить с судьбой и заставлять ее напасти работать на себя. Мэгги вдруг захотелось сбросить его с каменного пьедестала надменности. Заставить его признать, что и она умеет справляться с жестокими ударами судьбы. И, что менее достойно, заставить его испытать стыд, увидеть, как пошатнется его самоуверенность.

Она спокойно высвободила руку и быстро стянула вторую перчатку. Потом, не спуская с него глаз, с утрированным смущением протянула обнаженные ладони.

Пусть он теперь сделает комплимент изнеженному совершенству. Боль и вызов смешались в ее надменном взгляде.

Предупрежденный темным отчаянным смятением в этих говорящих глазах, Ник даже не взглянул вниз. Он ответил обычным мужским жестом – взял ее руки в свои. Ничто не изменилось в его взгляде, когда он поднял руку с кольцом и прижал губы к ее гладкой коже. У Мэгги перехватило дыхание, когда он проделал то же с другой рукой, проводя губами по беспорядочной сетке рубцов, уродовавшей костяшки ее пальцев почти до сходства с его собственными.

– Пусти! – Ощутив пронзительную боль на дне зрачков, она попыталась запоздало – отказаться от нерасчетливого вызова.

В ответ он перевернул бедную изуродованную кисть и поцеловал нечувствительную ладонь, не переставая наблюдать, как она пытается овладеть собой.

– Я разочаровал тебя, Мэгги? – Его дыхание сквозило меж судорожно сведенных пальцев.

Теперь вызов исходил от него, и ей нечего было ответить.

– Отпусти меня.

– После того, как ты доверилась мне? Это было бы слишком жестоко. Чего ты ожидала от меня? Обморока? Отвращения? Надеялась, что я распишусь в бесчувственной тупости? Это же глупо!

– Да… да… да!.. – Как она хотела бы не испытывать к нему ничего, кроме легкого презрения! В глазах у нее защипало. Ник поднял ее руку и, не выпуская из бережного плена, медленно, один за другим, перецеловал скрюченные пальцы. И лишь после этого взглянул на них. Не было ни потрясения, ни жалости, ни лихорадочных поисков уместной реплики.

– Как это случилось?

– Кипящий жир… огонь, – услышала свой голос Мэгги. – Мне было одиннадцать лет.

– До сих пор болит?

Мэгги покачала головой.

– Немного снижена чувствительность, но я почти полностью владею пальцами.

Врачам пришлось восстанавливать некоторые нервы и сухожилия, ну и пересадка кожи. Теперь, можно сказать, остался только косметический ущерб.

– Пластическая операция?

Она вяло, без горечи улыбнулась.

– Ты видишь ее результат.

Темными потеплевшими глазами он изучал ее лицо.

– Тебе врачи рекомендовали носить перчатку, или это стиль Мэгги: щеголять изъяном как тонкой эксцентричностью?

– О, разумеется, последнее. – Она уже восстановила самообладание. Что сделано, то сделано. Что толку жалеть? – Это щадит общественную чувствительность и избавляет меня от взглядов украдкой и неприятных вопросов.

– Надоедливых – да. Но… неприятных? – Он вдруг сообразил, что получил только косвенный ответ на свой вопрос. – Так чем же ты занималась, когда это случилось, Мэгги?

– Мы готовили чипсы в кастрюле на костре. Подрались из-за распределения обязанностей; я толкнула его, он меня стукнул… – Она пожала плечами. – А все мой дурной норов: привыкла, что всегда будет по-моему.

По знакомому выражению нескрываемой нежности Ник догадался, кто был ее компаньоном. У него напряглись плечи от подавляемого прилива ярости, как всегда при упоминании Финна Коула.

– Коул толкнул тебя в костер? – хрипло спросил он.

– Нет! Я же сказала, что мы оба толкались. Я решила доказать, что могу сделать все без его помощи, и плеснула на себя из канистры. Воды у нас не было, и Финну пришлось сбивать пламя руками. У него до сих пор остались небольшие рубцы.

– Господи, ты хочешь сказать, что руки загорелись? – Впервые Ник не сдержал гримасы, но Мэгги инстинктивно поняла, что это реакция на мысленный образ, а не на теперешнюю физическую реальность. Он прижал почти утонувшую в его кулаке руку к груди, и Мэгги почувствовала прилив нежности, услышав, как яростно и неровно колотится у него сердце.

– Я не разрешила ему бежать за помощью, – продолжала она, все стараясь обелить Финна. – Не хотела, чтобы знали о его участии. Видимо, я была в шоке и особой боли не чувствовала, поэтому мы оба не догадывались, насколько все серьезно. У нас были с собой велосипеды, и я позволила Финну только довезти меня до ворот. – Она сделала гримаску. – Если бы Патги узнал, что единственным свидетелем был Коул, он бы возжаждал крови. Он не стал бы выяснять, кто виноват и что сделал Финн, чтобы помочь мне, а просто постарался бы упечь его в тюрьму для несовершеннолетних. Или хотя бы позаботился, чтобы мы никогда больше не увиделись. А так, когда я почувствовала себя лучше, Патти устроил ад кромешный за такую глупость мне одной.

– И я его не виню! – В Нике проснулся отец. – Значит, в беду попала ты, а Финн отделался легким испугом.

– Не совсем так. На самом деле Финн, по-моему, переживал все это еще дольше, чем я… благодаря своей мужской этике, по которой парень всегда в ответе. Он думал, что должен был лучше позаботиться о своей подруге.

– И должен был!

Праведный гнев Ника развеселил ее.

– Ему было только одиннадцать лет. Ник. И никто, даже лучший друг, не мог справиться с Мэгги Донован в те времена.

– Равно как и в эти, я подозреваю, – сухо заметил он, теряя воинственность.

– О, с тех пор я почти угомонилась. Это был поворотный пункт в моей жизни, потому что Патти решил поместить меня в строгий пансион, который, по его мнению, был единственным местом, где я находилась бы в относительной безопасности. Я была отправлена за море для превращения в маленькую леди.