Непосредственный человек - Ричард Руссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня тоже есть своя, неизменная реакция на мамины колонки в «Зеркале Рэйлтона» — ужас. Лишь небольшая доля этого ужаса вызвана содержанием колонки — нет, сердце у меня падает при виде подписи. «Миссис Уильям Генри Деверо» — имя, которому она вопреки здравому смыслу остается верна все эти годы, после того как Уильям Генри Деверо Старший, то есть мой отец, ее покинул. Официальное объяснение матери таково: она опасается, как бы из-за бросающейся в глаза оригинальности и независимости ума ее не приняли за феминистку. Но истинная причина в том, что она всегда воспринимала себя как жену Уильяма Генри Деверо Старшего, в горе, а не в радости, пока смерть не разлучит их, согласно публично данному обету, и плевать на свидетельство о разводе. В результате бог знает сколько читателей «Зеркала Рэйлтона» принимают мою мать за мою жену. Порой на больших мероприятиях кто-то требует от меня разъяснений ее позиции, что само по себе довольно скучно, даже если бы я сумел закрыть глаза на эдипов подтекст эдакого журналистского брака с собственной матерью. Еще сильнее достается Лили, другой миссис Уильям Генри Деверо, — с нее спрашивают отчета за мнения, которые она и не высказывала, и не разделяет.
— Как бизнес? — спросил я.
Стол, который мистер Перти уже оформил, завален всякой дребеденью с ценниками — самая дорогая вещица стоит два доллара. Большая часть — полтинник. За медные монетки можно выбрать любую из пятидесяти с лишним фигурок, религиозных и светских. Пластмассовые Иисусы и гипсовые Марии в одной компании с ухмыляющимися толстобрюхими горгульями. Поразительно — ведь нет оснований подозревать у мистера Перти художественную идею, тем более кощунственную.
— Хорошее выложу позже, в выходные, — сказал мистер Перти. Он однажды устроил мне экскурсию по своему дому. То есть мы пробрались по узким тропинкам между всяким добром, наваленным грудами от пола до потолка. — Я всегда предлагаю вашей ма посмотреть, вдруг ей что-то глянется. Но ей, похоже, не очень-то интересно.
— Она боится, вы поведете себя не по-джентльменски, — сказал я. — Наверное, она подозревает, что у вас есть свои причины заманивать ее к себе в дом.
— Есть причины, — согласился он. — Но с ней я бы вел себя как джентльмен. Ваша ма, она же настоящая аристократка.
Я старался сдержать усмешку, но не сумел. Мне бы хотелось объяснить мистеру Перти, что моя мать вовсе не «аристократка». Она всего лишь властная старуха-учительница, пусть родом и из интеллектуального сословия, но не более того.
— Ваш отец скоро переедет сюда — волнуетесь, наверное? — спросил мистер Перти.
Я предпочел ответить максимально сдержанно:
— Да, многое изменится здесь с его появлением.
— Ваша ма говорит, он сильно болел.
— У него был нервный срыв, насколько я понимаю, — сказал я. — Говорят, он поправляется.
— Ваша ма быстро поставит его на ноги.
— Вы так думаете?
— Точно.
— Будем в это верить, мистер Перти. И спасибо за нос.
Мама встретила меня в дверях своей квартиры, на площадке первого этажа, мы клюнули друг друга в щеку.
— Генри.
Она быстро меня оглядела, отметив изувеченную ноздрю, — так прохожий мельком отмечает сверкающий городской автобус ненужного маршрута. И мама, и отец всегда были чрезвычайно отстраненными родителями. В детстве они время от времени проверяли меня, словно желая убедиться, что стандартная заводская комплектация не нарушена, после чего возвращались к своей беседе. Обоих очень удивляло мое увлечение спортом и раздражали полученные в игре травмы, будто я это делал умышленно. Мама, похоже, придерживалась мнения, что сильное растяжение можно вылечить мочалкой. Хорошенько меня потереть — и я снова здоров.
В последнее время, как ни погляжу на маму, сравниваю ее с Нормой Десмонд. Сходство на самом деле не внешнее. Мама худенькая, но в последние годы, когда зрение стало хуже, она уже не так аккуратна с косметикой, и в результате кажется более суровой, чем прежде. Выщипанные и оттого постоянно приподнятые брови усиливают эту суровость. Ее нарядам много лет, и они вышли из моды, но стоили дорого, и она одержимо за ними ухаживает. Единственная знакомая мне женщина, повседневно надевающая множество украшений. Она красит губы перед выходом из дома, куда бы ни шла, и после еды за столом, прилюдно, снова накладывает слой помады. Я никогда не могу разобрать, выглядит ли она так, словно собирается куда-то, или же так, словно ждет важных гостей. В любом случае она готова к крупным планам. И хоть я не Сесил Б. ДеМилль[8], но могу играть эту роль. Скажу маме, что выглядит она великолепно.
Комплимент она проигнорировала.
— Вижу, ты пообщался с моим вездесущим домохозяином, — сказала она. — Придется установить новые жалюзи. Старые то и дело приподнимаются немного, а у этого человека всегда найдется предлог пройти мимо моих окон. Он сует свой нос во все, хуже старухи.
— Он присматривает за тобой, мам, — вступился я.
— Нет, он присматривается ко мне. Следит, когда я выхожу, когда возвращаюсь. Боится, что я начну с кем-то встречаться.
— Ну да, и это есть, — признал я.
Мама прожила в этом месте года четыре или пять — с тех пор, как вышла на пенсию, и все это время неизменно жаловалась на избыточное внимание со стороны мистера Перти. Через пару месяцев после переезда она как-то раз посреди дня вернулась домой и застала домохозяина у себя в подвале, он возился с останками печки. Дождавшись его ухода, она вызвала слесаря, и при следующей попытке проникновения мистер Перти обнаружил, что его ключ уже не открывает дверь принадлежащего ему дома. «А если мне понадобится войти?» — спросил он. «Постучитесь, как все люди», — сказала мама. «А если вас не будет дома?» — настаивал он. «Когда меня здесь нет, и вам не следует заходить», — отрезала она.
— Если бы ты вышла за него замуж, как я тебе советовал, он бы не крутился тут все время, — сказал я. — Ты же знаешь, какой он
