Бельгийская новелла - Констан Бюрньо

Я понимающе кивнул.

Я понимающе кивнул, когда дядя растолковал мне, что приятная музыка, которая встретила нас, когда мы очутились у входа в корпус тринадцать, составляет важный элемент производственного процесса. Он трижды нажал кнопку звонка. Громко прорычал зуммер. Дверь отворил угрюмый мужчина с грубыми чертами лица. Вид его вызвал у меня приступ инстинктивного отвращения. Говорят, что внешность — вовсе не обязательно зеркало, в котором отражается характер человека, но если все же есть на свете физиономия, которая бы отражала скрытое недоверие, подозрительность, злобу, так это была именно она. Тип с мрачной почтительностью приветствовал моего дядюшку и, как только дядя сделал ему знак рукой, тут же удалился.

Мы пересекли небольшой вестибюль и вошли в огромный цех. Я увидел бесконечные ряды длинных рабочих столов, за которыми сидели сотни людей — нет, скорее детей. Странно низко склонившись над столами, они напряженно занимались склеиванием бумажных пакетов. Какой-то неясный ропот сопровождал их работу. Нас увидели. Многие полуобернулись в нашу сторону или смотрели искоса, наклонив головы и раскрыв рты. Иные с любопытством уставились взглядом по-рыбьему выпученных глаз.

«В этом и пяти следующих цехах работают те, кто еще в состоянии выполнять и координировать самые простые операции. Например, склеивать бумажные пакеты. В цехах от седьмого до двенадцатого работа еще проще, так сказать, последняя степень полезной простоты».

Музыка постепенно утихла, и внезапно громкие взрывы смеха прокатились по залу, обрушась на ссутулившиеся фигуры сидящих. Мои губы стали непроизвольно растягиваться в улыбку. Дебилы реагировали громким, отрывистым хохотом, сквозь который прорывались то хриплые выкрики, то жутковатое подвывание. Мы не спеша прошли дальше. Почти у самого выхода сидела очень худая, долговязая девушка с маленькими птичьими глазками. Она тоже смеялась, но как-то беззвучно и невесело. Я почувствовал, как глубоко внутри у меня что-то защемило, но тут залпы смеха слились в настоящий ураган. Толстый круглолицый подросток вдруг замахал руками, будто крыльями, и свалился со стула, вызвав этим еще большее оживление. Одни смеялись, упав головой на руки, другие нелепо трясли плечами. Воспитатель тоже принял участие в общем веселье. Вертикальные кожаные складки его лица слегка раздвинулись, натянув сухожилия шеи. Открывая нам дверь, он заметил, что этот толстячок повторяет свой номер на каждом сеансе. Он здесь вроде клоуна, добавил воспитатель.

«Сеансы смеха поднимают у рабочих настроение, — объяснил мне дядя. — Это отличный моральный стимулятор. Собственно, все они — очень жизнерадостный народец, ей-богу. Они даже умеют петь».

Воспитатель утвердительно кивнул и, повернувшись к стене, выключил звук. Волна смеха сразу спала. Воспитатель поднял вверх обе руки и громко сосчитал до трех. К моему изумлению, все дефективные дети, среди которых были уже и седые и лысые, хором запели: «Мы веселые ребята…» Песня была очень короткой, в один куплет, и пелось в ней о том, как хорошо и радостно живется им под этой крышей.

После обхода других цехов, где душевнобольные наполняли коробки одинаковыми пуговицами, в то время как у следующих столов на эти коробки наклеивались этикетки, дядя направился в корпус четырнадцать. Здесь нам снова пришлось ждать, пока воспитатель отопрет изнутри большую дверь. Все воспитатели, как правило, нанимаются на работу из числа бывших военных, тех, что служили в коммандос, десантных войсках, комментировал мой дядя, а также в жандармерии или других подразделениях, которые призваны следить за общественным порядком. Эти люди очень надежны и прекрасно справляются с порученным делом. Даже с таким, где требуется проявить жестокость, например в забойных цехах.

В первом цехе корпуса четырнадцать нас ожидало странное зрелище. Человекоподобные существа — иначе я не могу назвать этих полудетей, чей настоящий возраст было невозможно определить и которые были просто изуродованы своим душевным недугом, — медленно, шаг за шагом, двигались по кругу, вращая нечто похожее на карусельное колесо. Они были по трое впряжены, вернее, привязаны к спицам, так что сбруя не давала им ни присесть, ни упасть. Колесо ритмично поскрипывало.

«Послушайте, — обратился мой дядя к одному из воспитателей. — Не забывайте, пожалуйста, кроме детей, смазывать и колеса. Помните, что вы лично отвечаете за весь материал, который вам доверили». Потом, обернувшись ко мне, пояснил: «Два раза в неделю детям натирают кожу растительным маслом, чтобы она не трескалась и была эластичной».

Я с трудом подавил возглас удивления, подумав про себя, что мягкосердечие и жалостливость не совсем вяжутся с этой ситуацией и о них, став директором, лучше забыть.

Карусели, одна возле другой, медленно поворачивались, а уродцы, к которым я, вопреки собственной воле, почувствовал сострадание, ковыляли ряд за рядом в своих упряжках, оставляя глубокие следы в толстом слое опилок, покрывавшем пол цеха. Я понял, для чего здесь опилки, когда обратил внимание на длинные серые рубашки детей (другой одежды на них не было)…

Громкоговорители извергали водопады беспорядочных звуков: переливы бубенцов и колокольчиков, барабанную дробь и треск трещоток, бренчание цимбал. Этот звуковой хаос перемежался долгими, протяжно затухающими ударами гонга. Потом вдруг следовала серия трелей на флейте с пронзительными флажолетами, но без всякой музыкальной связи и смысла.

Резко прозвенел звонок, и карусели стали. Большая дверь распахнулась, и воспитатель вкатил тележку с блестящим металлическим котлом. У первой карусели он остановил тележку, поднял крышку и, зачерпнув из котла похлебку — такую же, как в собачьем секторе, но без костей, — влил ее в раскрытый рот одному из уродцев. Другие воспитатели тоже занялись кормлением. Сопение и чавканье, которыми оно сопровождалось, были, видимо, одним из тех немногих звуков, которые еще могли издавать эти одушевленные существа.

«На сегодня, пожалуй, хватит, — проговорил дядя. — Для одного дня было бы многовато увидеть все сразу. Бойню и дубильный цех посмотришь в следующий раз, если захочешь. На десерт заглянем в наш склад готовой продукции этого сектора. Уровень сбыта, который был долго стабильным, в прошлом году начал расти. Я полагаю, что твоей задачей будет закрепить этот рост. Тебя ожидают при этом две трудности. Во-первых, нужно будет обеспечить гарантированные, то есть бесперебойные, поставки человеческого материала для корпуса четырнадцать, а во-вторых, закрепить (читай — расширить) за фирмой рынки сбыта».

Я поинтересовался, откуда до сих пор происходили поставки.

«Из стран, где возрастающий процент душевнобольных стал национальной проблемой. Если бы не наш комбинат, им бы приходилось строить больше психолечебниц, чем школ, больниц, домов для престарелых, спортивных залов и площадок отдыха, вместе взятых. Мы избавляем их от человеческого брака, они даже не интересуются, что мы с ним собираемся делать. Эти несчастные все равно бы там скоро умерли, они не дотягивают до зрелого возраста. А здесь их кормят и даже помогают им принести какую-то пользу обществу. О, ирония судьбы».

Он нажал кнопку звонка. Вспыхнул и погас зеленый свет, и тяжелая металлическая дверь склада готовой продукции медленно ушла в стену. Мы вошли в просторное помещение со множеством полок и стеллажей. В глубине его, у рабочего стола, сидели и чем-то занимались несколько человек.

«Начнем с ювелирных шкатулок», — пробормотал дядя. Он снял с одной из полок изящную шкатулку и поднял крышку. Шкатулка была изготовлена из прозрачной розовой кожи, тонкой, как руно, как благородный пергамент. Сквозь кожу можно было разглядеть, что она натянута на серебряный остов.

«Это простая шкатулка, без ящичков, — заметил дядя. — У других шкатулок и у дамских сумок есть отделения. Обрати внимание на эту экстравагантную модель дамской сумочки. Она изнутри освещается лампочкой от маленькой батарейки. — Он включил лампочку. Изящной формы сумочка излучала нежный, теплый свет. — Это деталь роскошного вечернего туалета. У себя в стране художники расписывают сумочки и шкатулки на любой вкус. Очень элегантно, и вместе с тем каждый предмет уникален, неповторим, так что мадам президентша Такая-то может не опасаться, что на великосветском рауте она увидит даму с точно такой же сумочкой. Тут у нас черные сумки. Конечно, они не так красивы, не так нежны и воздушны, но тоже весьма, весьма своеобразны. Сейчас у нас на фирме нет ни черных, ни цветных экземпляров, потому что спрос на такие сумки невелик. Впрочем, я подумал, что нам следует все же позаботиться на всякий случай о поставке черного и цветного материала. Хорошее, калорийное питание, — неожиданно напористо заговорил он, — чистый воздух этой здоровой местности, где мы расположили свой комбинат, достаточно, но не чересчур много движения, регулярный массаж с втиранием растительного масла — вот, пожалуй, опорные принципы и пути нашего производства. Питание, правда, не целиком относится к статье расходов, ибо каждый из секторов живет за счет другого. Закупать корма приходится сравнительно мало, тем более что мы разбили рядом с комбинатом целую плантацию — когда ты ехал сюда, то наверняка обратил внимание на поля кукурузы и свеклы. Удобряются они за счет естественных отходов обоих секторов. Теперь ты, наверное, лучше понимаешь смысл моих слов, что „Нью индастриз“ — предприятие полностью автономное».