Семья Мускат - Исаак Башевис-Зингер

— Приходите завтра — зададим, — заверила его Хильда Калишер. Она сидела на диване, кутаясь в шелковую шаль. Из угла рта торчит тонкая папироска, вид суровый.

— Твои личные дела — это твои личные дела. А что же будет с журналом? — поинтересовался Дембицер. — С этим тянуть нельзя. Решай: да или нет.

— Сегодня же поговорю с издателем. Важно, кто войдет в редакционный совет.

— Начнем с малого, — сказал Яновер. — Пусть в первом номере будет всего тридцать две страницы. Посмотрим, как отреагирует провинция. А ты что думаешь, Финлендер?

Горбун Финлендер стоял у книжного шкафа и листал книгу.

— Ты же знаешь мое мнение, — резко сказал он, повернувшись и чеканя каждое слово. — К этому делу подходить надо целенаправленно. Нужно разработать программу. И прежде всего необходимо иметь капитал. Никак не меньше тридцати тысяч рублей.

— Да, деньги немалые, — хмыкнул Абрам и подмигнул Дембицеру. Финлендер, холостяк, бухгалтер в чайной фирме и составитель словаря, пользовался репутацией человека, который строит самые нереальные планы. Контраст между его баснословными проектами и педантизмом вызывал всеобщий смех.

— Я бы не брался за проект, если бы не располагал этой суммой, и ни рублем меньше! — гнул свое Финлендер.

— Ерунда! С чего ты взял, что нужны тридцать тысяч? Трехсот рублей будет более чем достаточно, — прервал его Герц Яновер. — Мы возьмем кредит. Я знаю человека, который достанет бумагу.

— Весь вопрос в том, где взять триста рублей.

— Триста рублей я и сам достану, хоть я и нищий, — вставил Абрам.

— В таком случае, что нам мешает приступить к делу? — недоумевал Яновер.

— А какова моя роль в этом проекте? — осведомилась Хильда Калишер. Слушать про журнал ей явно надоело. Она с нетерпением нащупывала пальцами шпильку, выпавшую у нее из узла на затылке.

— Вы, Хильда, будете казначеем. С вашей интуицией вы всегда безошибочно скажете, кому доверять, а кому — нет.

— Смейтесь, смейтесь. Мне ваш план представляется совершенно никчемным. По-моему, профессору Яноверу не стоит тратить свое драгоценное время на эти игрушки. Тем более что он все равно собирается за границу.

— Не понимаю, Хильда, — сказал Герц, — чем вам не нравится наш план. Сейчас нам на смену приходит невежественное, пустое поколение. Журнал — это возможность чему-то этих людей обучить. Взять хотя бы молодого человека, поселившегося у Гины. Он только ведь начинает, в отличие от своих сверстников, приобретать знания.

— Золотые слова! Золотые слова! — вступил в разговор Абрам. — В одном его мизинце больше смысла, чем у всех этих университетских студентов, вместе взятых. А ему приходится учиться по школьным учебникам! А там, не успеем оглянуться, его призовут в армию, и тогда ему придется либо бежать, либо напялить форму и идти служить царю. Теряем мы нашу еврейскую молодежь!

В дверях появилась служанка Доба.

— Ужин на столе, — объявила она.

Все перешли в столовую.

На покрытом скатертью в пятнах столе стояли тарелки с борщом, рядом лежали столовые ложки. Вместо стульев к столу придвинуты были скамейки. Абрам налил себе коньяку из стоявшей на комоде фляжки — его большие, волосатые руки дрожали. Дембицер окунул булку в бокал с вином.

— За успех нового журнала! — провозгласил он.

— Верно, за безусловный успех нового начинания. Пусть этот журнал станет началом еврейского университета! — крикнул, исключительно чтобы досадить Хильде, Абрам.

— Делайте, что хотите, — я все равно уезжаю, — отозвалась Хильда.

Из-за этой реплики Герц Яновер чуть было не поперхнулся сардиной, которую только что отправил в рот.

— Что? Когда? Что вы такое говорите?!

— Я получила предложение ехать в Лондон. Все расходы они берут на себя. Я не хотела вам говорить, но, раз вы собираетесь заниматься издательскими делами, мне здесь все равно делать нечего.

— Ничего не понимаю. Кто берет на себя все расходы? Что вы будете делать в Лондоне?

— Я покажу вам письмо. Давайте не будем больше об этом. — И Хильда поднесла ложку борща ко рту, а затем опустила ее обратно в тарелку. Она нервничала.

— У меня идея! — воскликнул Абрам, хватив кулаком по столу. — Я тоже поеду за границу. Теперь мне все стало ясно. Финлендер, вы правы. Нам нужны большие деньги. И тридцати тысяч тоже мало. Я достану пятьдесят тысяч — или я не Абрам Шапиро! А может, и все сто!

— Что это с тобой?

— Слава Богу, в жизни мне еще ни разу не приходилось просить милостыню. Но я уверен, нет, я убежден, что смогу собрать за границей деньги, много денег! Поеду в Германию, во Францию, в Швейцарию, в Англию. Пусть тамошние евреи — антисемиты, пусть они за ассимиляцию, но образование они не могут не уважать. Один только Яков Шифф смог бы дать больше пятидесяти тысяч рублей.

— Яков Шифф — в Америке.

— Ну и что? Америка меня нисколько не смущает. Мы будем выпускать большой журнал. Наймем лучших педагогов. Отправим наших преподавателей овладевать ремеслами. Мы создадим фонд, чтобы талантливая молодежь могла учиться в лучших университетах мира.

— А что, ничего фантастического я тут не вижу, — мечтательно проговорил Герц Яновер.

— Мне все ясно. Ясно, как Божий день. Я уезжаю немедленно. Дело не терпит отлагательств, — гремел Абрам. — Стоило ей упомянуть Лондон, как меня точно озарило. Раскрою вам тайну. От меня ушла жена. Все бросила и переехала к отцу. Так что я теперь соломенная вдова. Дочери мои, слава Богу, уже взрослые. Старик так или иначе обеспечит их будущее. Я же хочу сделать что-то по-настоящему важное — нет, не для себя, для людей. Я ведь, представьте, собирался ехать в Палестину и основать там колонию — она бы звалась «Нахлат Абрам». Но тамошний климат не для меня. Во всяком случае, сейчас. У меня сердце… барахлит. Ладно, раз ничего не получается сделать на еврейской земле, придется испытать себя на чужбине. В Польше, в еврейских местечках тысячи, десятки тысяч вундеркиндов. Тысячи Мендельсонов, Бергсонов, Ашкенази гниют в провинции, уверяю вас! Антисемиты ничего так не боятся, как нашего образования. Вот почему они не пускают нас в свои университеты.

— Черт возьми, какое красноречие! — засмеявшись, сказал Дембицер.

— И деньги он достанет, — заметил Финлендер. — Если, конечно, не передумает.

Глава четвертая

Около десяти вечера в квартиру Гины громко позвонили. Гина вышла из гостиной, полной, по обыкновению, гостей, и направилась к входной двери. На тускло освещенной площадке, отступив от двери на несколько шагов, стоял худощавый, сутулый мужчина в длинном лапсердаке и низко надвинутой на глаза широкополой шляпе. «Нищий», — решила Гина. Она открыла было кошелек, чтобы достать оттуда монетку, как вдруг вздрогнула и издала сдавленный крик. Перед ней стоял Акива, ее муж. «Он умер, — пронеслось у нее в мозгу. — Умер и пришел меня задушить». Она отступила назад, в коридор, и прикрыла за собой дверь.

— Акива, это ты! — прошептала она, прижав к груди руки.

— Я.

— Что ты здесь делаешь? Когда ты приехал? Что тебе надо?

— Я готов дать развод.

— Сейчас? Посреди ночи? Ты что, не в себе?!

— Хорошо, подождем до завтра.

— Где ты остановился? Почему мне не написал?

Акива, шаркая, последовал за ней. Казалось, с его приходом в квартире запахло ритуальными омовениями, синагогальными свечами, потом и плесенью — всей провинциальной затхлостью, которую Гина давно забыла. Она открыла дверь в комнату Асы-Гешла, включила свет и только теперь хорошенько его рассмотрела. Акива весь как-то съежился. В жиденькой, нерасчесанной бороде застряли какие-то нитки и пух. Редкие пейсы были забрызганы грязью. Пальто протерлось на швах, и оттуда торчала подкладка. Шея была обмотана шарфом. Руки висели, словно у покойника. Глаза из-под густых бровей настороженно бегали. Гина содрогнулась:

— Что с тобой? Ты болен?

— Хочу довести дело до конца, — пробормотал Акива. — Надо с этим кончать. Так или иначе.

— А ребе… твой отец… он в курсе?

— Против не отец, а бабушка. Наплевать. Я на себя грех не возьму.

— Садись. Сейчас принесу чаю.

— Нет, не нужно.

— Чего ты боишься? Что чай не кошерный? Мог бы хоть открытку написать, дать мне знать. Извини, но ты и сейчас ведешь себя глупо.

Гина вышла и закрыла за собой дверь. Щеки у нее порозовели, в глазах стояли слезы. Она решила было позвонить Герцу Яноверу, но испугалась, что кто-нибудь выйдет из гостиной и услышит, о чем идет речь. Она пошла на кухню и вернулась с кувшином, тазом и полотенцем. Акива снял шляпу, под ней оказалась смятая кипа. Под расстегнутым лапсердаком Гина разглядела талис и цицит.

— Можешь помыться, — сказала она. — Хочешь, я принесу тебе поесть? Внизу кошерная мясная лавка.