Семья Мускат - Исаак Башевис-Зингер

— Боюсь, ничего из меня не получится.

— А ты не бойся. Выбрось куда подальше свой лапсердак, и ты станешь настоящим европейцем. У Адасы есть интуиция. Не беспокойся. Дай срок. И вы упадете друг дружке в объятья и предадитесь безумной страсти. От любви, как говорится, не уйдешь. На твоем месте я бы с ней убежал — куда глаза глядят.

Тут они подошли к дому Абрама. Дворник, от которого сильно несло спиртным, открыл им ворота. Абрам спросил, вернулась ли Стефа, но дворник был так пьян, что не помнил, впустил он ее или нет. На лестнице было темно. Абрам зажег спичку и пропустил Асу-Гешла вперед. За дверью раздался раскатистый звонок — это звонил телефон у Абрама в кабинете. Абрам бросился бежать по темному коридору. Когда он вбежал в кабинет и схватил телефонную трубку, голова у него закружилась, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он задыхался.

«Алло! Алло! Кто говорит?» — прохрипел он. Но звонивший уже, по-видимому, положил трубку.

Пока Абрам Шапиро стелил постели, Аса-Гешл зашел в кабинет. Возле письменного стола находился книжный шкаф со стеклянными дверцами. На нижней полке стояли несколько томов Талмуда в кожаном переплете с золотым обрезом — свадебный подарок Мешулама Муската; на верхней — комментарии к Талмуду, Пятикнижие, произведения Маймонида, Зогар, сборник проповедей. Асе-Гешлу казалось, что прошло много лет с тех пор, как он последний раз держал в руках эти книги.

Он снял с полки Первый трактат Талмуда, положил том на стол и раскрыл его. Заглавие было заключено в красивую, украшенную завитками рамку. Он начал напевать слова себе под нос.

— Надо же! — раздался голос Абрама. — Талмуд читает! Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит.

— Я так давно не заглядывал в еврейскую книгу.

— Я ведь, ты не поверишь, все это когда-то учил. Когда я женился на Хаме, то, помнится, целыми страницами Талмуд наизусть читал. Старик был счастлив.

— Стало быть, и он знаком со священными текстами?

— Да, кое-что знает, но немного. Он ведь наполовину хасид, наполовину литвин. Настоящий книжник в семье не он, а Мойше-Габриэл, мой шурин, муж Леи. А Лея, скажу тебе по секрету, из него веревки вьет. Если он поздно приходит домой из молельного дома, она его на порог не пускает. Старшая же его дочь, Маша, — вылитая мать.

— Семья, я вижу, у вас большая.

— Целая армия. Кого тут только нет — как в Ноевом ковчеге. Но оттого, что нас много, ничего не меняется. Говорю тебе, мы, евреи, строим дом на песке. Летаем по воздуху. Нам не дают возможности жить.

— Вы и в самом деле верите в Палестину?

— А ты что, не веришь?

— Что будет, если турки откажутся передать нам землю? Их ведь не заставишь.

— Отдадут — никуда не денутся. Есть такая вещь, как логика истории. Пошли-ка спать. Уже половина второго. Не соображу, кто так поздно звонил.

Абрам начал раздеваться, а Аса-Гешл медлил, возился со шнурками — ему было стыдно снимать с себя одежду в присутствии человека старше себя. И только когда Абрам вышел из комнаты, он поспешно разделся и юркнул под одеяло в постель Хамы. Кровати стояли по старому обычаю под прямым углом друг к другу. Абрам вздохнул и повернулся в постели, отчего пружины жалобно скрипнули.

— Псих этот Акива! Надо же, ввалился к Гине посреди ночи! — сказал он. — Ты этого олуха видел?

— Нет.

— Я-то знаю его еще по Бялодревне, когда он жил там со своим тестем, ребе. У нас, евреев, все шиворот-навыворот. Сводим блоху со слоном. А в результате получаем калек, шлемилей, безумцев. Ах, рассеянье, рассеянье, не пошло оно нам впрок!

Не прошло и пяти минут, а Абрам уже похрапывал. Аса-Гешл крутился в постели, переворачивался с боку на бок, совал голову под подушку, сбрасывал с себя одеяло, снова укрывался — заснуть, однако, никак не мог. Ему мерещилось, что часы в соседней комнате тикают с бешеной скоростью. Абрам прав. Выход у него только один: уехать из Польши, податься за границу. Придется ехать и ей — если она не хочет, чтобы ее обкорнали, надели парик, заставили совершать ритуальные омовения.

Он повернулся к стене и задремал. И вдруг сел в постели. Он услышал, как в замке поворачивается ключ. «Это дочь Абрама», — сообразил Аса-Гешл; он слышал, как Абрам спрашивал про нее дворника. Он прислушался: идет, твердо ступая, по коридору, зевнула, что-то сказала самой себе по-польски. В полуоткрытую дверь видно было, как в соседней комнате зажегся свет, потом погас. Затем дверь в спальню широко раскрылась, и он увидел на пороге ее. Она уже сняла платье и стояла в корсете и в нижней юбке.

— Папа, ты спишь? — раздался ее голос.

Абрам зашевелился:

— Что? Кто это?

— Папа, я тебя разбудила. Прости.

— Что тебе надо? Который час?

— Не так уж поздно. Папа, что мне делать? У меня совсем нет денег.

— И поэтому ты меня разбудила? А до утра нельзя было подождать?

— Я должна рано уйти.

— Это еще зачем? У меня нет ни гроша.

— Я задолжала модистке. И у меня порвались туфли.

— Тихо ты! Я не один. В маминой постели спит молодой человек, Господи, как же его зовут? Ну, тот, который живет у Гины.

— Пускай спит. Мне нужно десять рублей.

— У меня нет и десяти копеек.

— Придется тогда обратиться к дедушке.

— Делай, как знаешь, мне теперь все равно. Я уезжаю. Я — банкрот во всех отношениях.

— Папа, ты пьян.

— Кто этот студент, с которым ты снюхалась?

— С чего ты взял, что это студент?

— Я его видел.

— Все-то ты видишь. Знаешь, он отличный малый. Кончает медицинский. Очень интересный собеседник.

— У них у всех язык хорошо подвешен, а когда доходит до дела, то стрекача дают, как зайцы.

Стефа начала было что-то объяснять, но тут грянул телефон. Абрам вскочил и, как был босиком, помчался в кабинет, чуть не сбив Стефу с ног. Аса-Гешл слышал, как он что-то кричит в трубку, но вот что именно, он не разобрал. Минут через пятнадцать Абрам вернулся в спальню.

— Молодой человек, вы спите? — спросил он, подойдя к кровати Асы-Гешла.

— Нет.

— Адаса сегодня вечером не вернулась домой. Нюня, этот идиот, дал ей пощечину. Кретин проклятый.

Когда Аса-Гешл открыл глаза, сквозь занавески пробивалось солнце. Абрам уже встал; он был в цветастом халате, из-под халата виднелась волосатая грудь.

— Вставай, братец! — гаркнул он. — Сегодня у нас с тобой Судный день. Смерть мухам.

— Уже поздно?

— Какая разница? Опять звонила Даша; Адаса пропала. Должно быть, ночевала у своей подруги Клони, на Праге. У них там нет телефона. Ну и девчонка!

Аса-Гешл понимал, что пора вставать, но, поскольку у него не было ни халата, ни тапочек, идти на кухню было неудобно. Он не знал, ушла Стефа или еще нет, но спросить стеснялся. Дождавшись, пока Абрам выйдет из комнаты, он оделся и посмотрел на себя в зеркало в стенном шкафу. На щеках и подбородке выросла щетина. Несмотря на все передряги, со времени своего приезда в Варшаву он явно прибавил в весе. Светлые его волосы переливались на солнце. Он поднял руки, взмахнул ими и улыбнулся. У него появились мышцы. Ночной сон, хоть и недолгий, освежил его.

— Ну что, оторваться от себя не можешь? Ступай на кухню и умойся, — донесся до него голос Абрама.

Он пошел на кухню, где и застал Стефу; девушка была в нижней юбке и в белой блузке с короткими рукавами, в домашних туфлях на босу ногу. Она стирала в тазу чулки и терла их так энергично, что мыльная вода покрылась пузырями. Девушка с нескрываемым любопытством оглядела Асу-Гешла с ног до головы и, помолчав, сказала:

— Так вот ты какой.

— Тысяча извинений.

— Иди помойся. Я не смотрю. Меня зовут Стефа. Я видела тебя у дедушки, но тогда ты выглядел иначе. Вот мыло.

— Большое спасибо.

— Мой отец только про тебя и говорит. Смотри, чтобы он не заморочил тебе голову. Что бы он ни советовал, все делай наоборот.

Аса-Гешл наспех помылся и вышел из кухни. В коридоре его остановил Абрам.

— Давай на скорую руку перекусим, — сказал он, — и отправимся на поиски Адасы. Поедем к Клоне. Даша, наверно, уже там.

Он отвел Асу-Гешла в столовую. На столе Аса-Гешл обнаружил полбуханки хлеба, сыр и селедку. Поели они быстро. Абрам ел с аппетитом, разрывая хлеб ровными, крепкими зубами. Стефа входила и выходила. На Асу-Гешла она смотрела с таким интересом, будто хотела что-то ему сказать, но при отце не решалась. Потом она убежала на кухню, было слышно, как она запела польскую песню высоким, сильным голосом. После завтрака Абрам пошел в кабинет. Он позвонил Иде, Даше, знакомому юристу, Герцу Яноверу и Гине. Акиве ночью стало плохо, и пришлось вызывать врача. Что это было, заворот кишок или какой-то приступ, так и не выяснили. Развод, во всяком случае, пришлось отложить. Герц Яновер сообщил Абраму, что сегодня рано утром Хильда Калишер отправилась к матери в Отвоцк. «Просто не знаю, что делать, — сказал он Абраму по телефону. — Такой переполох, что в себя не могу прийти». Даши дома не было. К телефону подошла Шифра, служанка. Даша, сказала она, уже поехала на Прагу. Рано утром зазвонил телефон, но когда Шифра подошла, трубку уже положили; вероятно, это была Адаса. «Ужас, что творится, — пожаловалась Шифра. — Кончится тем, что она у нас простудится и подхватит воспаление легких». Иды тоже дома не оказалось — ушла за покупками. По словам Зоси, накануне Ида пришла домой рано, часов в десять, и очень нервничала. До нее уже дошли слухи, что Хама ушла от мужа, и она с нетерпением ждала, что Абрам ей позвонит или заедет.