Разные оттенки смерти - Луиза Пенни

Наконец они расселись, старший инспектор Гамаш пригубил чая, поставил фарфоровую чашку на блюдце и подался ближе к пожилой паре. Мадам Дайсон взяла мужа за руку.

Станет ли она называть его папой после того, что услышит? Или это в последний раз? Может быть, это будет слишком мучительно? Вероятно, так называла его Лилиан.

Останется ли он папой, когда они узнают о смерти дочери?

– У меня для вас очень плохие новости, – сказал Гамаш. – Это касается вашей дочери Лилиан.

Говоря это, он переводил взгляд с месье Дайсона на мадам Дайсон и видел, что их жизнь меняется. С этого мгновения она уже не будет такой, как прежде. До этого известия и после. Две совершенно разные жизни.

– К несчастью, она умерла.

Он говорил короткими информационными предложениями. Спокойным, тихим голосом. Ему нужно было сделать это быстро, не тянуть. Сказать ясно. И чтобы не оставалось сомнений.

– Я не понимаю, – сказала мадам Дайсон, хотя по ее глазам было видно, что она все поняла.

Она была в ужасе. То чудовище, которого боится каждая мать, выползло из своей берлоги. Оно забрало их ребенка и теперь сидело в их гостиной.

Мадам Дайсон повернулась к мужу, который мучительно пытался сесть прямее. Может быть, встать. Чтобы отвергнуть эти слова, это известие. Загнать их назад, выставить из этой комнаты, из их дома, выставить за дверь. Бить эти слова, пока они не обернутся ложью.

Но это было ему не по силам.

– Однако это еще не все, – сказал старший инспектор, не сводя глаз со стариков. – Лилиан убили.

– Боже мой, нет! – воскликнула мать Лилиан.

Ее рука взлетела ко рту. Потом соскользнула на грудь. И остановилась там, безжизненная.

Они оба смотрели на Гамаша, а он смотрел на них.

– Мне очень жаль, что приходится сообщать вам такую новость, – сказал он, зная, как неубедительно это звучит.

Но еще он знал, что, если не скажет этих слов, станет еще хуже.

Мадам и месье Дайсон были уже не здесь. Они переместились на тот континент, на котором обитают скорбящие родители. Он казался таким же, как и остальной мир, но таковым не был. Цвета там становились бледнее. От музыки оставались одни ноты. Книги более не увлекали и не утешали. Разве что отчасти. Еда превращалась в питание. Дыхание становилось вздохами.

И еще они знали что-то такое, что было неизвестно остальным. Они знали, как счастлив остальной мир.

– Как? – прошептала мадам Дайсон.

Муж ее был в таком гневе, так зол, что не мог говорить. Его лицо исказилось, глаза горели. И были устремлены на Гамаша.

– Ей сломали шею, – сказал старший инспектор. – Все произошло мгновенно. Она даже не поняла, что с ней случилось.

– Но за что? – спросила мадам Дайсон. – Кому нужно было убивать Лилиан?

– Мы не знаем. Но мы найдем того, кто это сделал.

Арман Гамаш протянул к ней сложенные чашечкой большие руки. Как подношение.

Жан Ги Бовуар заметил, как дрожит правая рука шефа. Чуть-чуть дрожит.

Это тоже было новостью. Началось после боя на фабрике.

Мадам Дайсон уронила маленькие руки с груди в ладони Гамаша, и он сжал их, задержал, словно птичку.

Он ничего не говорил. И она тоже.

Они сидели молча, и он готов был просидеть столько, сколько понадобится.

Бовуар посмотрел на месье Дайсона. Его гнев перешел в смятение. В молодости он был человеком действия, а теперь стал стариком, прикованным к креслу. Не имел сил спасти дочь. Или утешить жену.

Бовуар встал и предложил старику руки. Месье Дайсон уставился на них, потом ухватился за руки Бовуара обеими своими. Бовуар поднял его, поддержал. И тогда старик повернулся к жене и протянул к ней руки.

Она встала и пришла в его объятия.

Они держались друг за друга и поддерживали друг друга. И плакали.

Наконец они разняли руки.

Бовуар нашел салфетки и дал каждому по несколько штук. Когда они немного успокоились, старший инспектор Гамаш начал задавать им вопросы:

– Лилиан много лет прожила в Нью-Йорке. Вы можете рассказать нам что-нибудь про ее жизнь там?

– Она была художницей, – сказал отец. – Замечательной. Мы к ней нечасто ездили, но она непременно бывала у нас раз в два года.

Гамашу это показалось довольно туманным. Преувеличением.

– Она зарабатывала себе на жизнь живописью? – спросил он.

– Безусловно, – ответила мадам Дайсон. – Она добилась огромных успехов.

– Она была когда-нибудь замужем? – спросил старший инспектор.

– Его звали Морган, – сказала мадам Дайсон.

– Нет, не Морган, – поправил ее муж. – Но похоже. Мэдисон.

– Да, Мэдисон. Но они давно развелись. Да и женаты были недолго. Мы его никогда не видели. Но он был нехороший человек. Пил. Бедняжка Лилиан влюбилась в него без памяти. Он был очень красив, но у мужчин за красивой внешностью часто скрывается негодная душа.

Гамаш заметил, что Бовуар вытащил блокнот.

– Вы сказали, что он пил, – продолжил Гамаш. – Откуда вам это известно?

– Лилиан говорила. Она в конце концов выставила его за дверь. Но это уже давно было.

– Вы не знаете, он когда-нибудь бросал пить? – спросил Гамаш. – Может быть, вступил в Общество анонимных алкоголиков?

Они посмотрели на него обескураженным взглядом.

– Мы его никогда не видели, старший инспектор, – повторила мадам Дайсон. – Может быть, он и вступал, но потом все равно умер.

– Умер? – переспросил Бовуар. – А вы не знаете когда?

– Несколько лет назад. Нам Лилиан говорила. Наверно, допился до смерти.

– Ваша дочь не рассказывала о каких-нибудь своих друзьях?

– У нее было много друзей. Мы с ней разговаривали раз в неделю, и она всегда была то на вечеринке, то на вернисаже.

– А по имени она кого-нибудь называла? – спросил Гамаш.

Они отрицательно покачали головой.

– Она никогда не говорила о подруге по имени Клара? Здесь, в Квебеке?

– Клара? Она была лучшей подругой Лилиан. Водой не разольешь. Она, бывало, заходила на ужин, когда у нас был свой дом.

– Почему они отдалились?

– Клара воровала у Лилиан идеи. А потом перестала с ней дружить. Использовала ее, а когда получила все, что нужно, выкинула, как половую тряпку. Лилиан была очень обижена.

– Почему ваша дочь уехала в Нью-Йорк? – спросил Гамаш.

– Она чувствовала, что атмосфера в мире искусства в Монреале не очень дружеская. Художникам не нравилось, когда она критиковала их работы, но у нее ведь работа была такая – критик. Она хотела поехать куда-нибудь, где художники более искушенные.

– О ком-нибудь конкретно она говорила? Может, о ком-то, кто мог желать ей зла?

– В те времена? Она говорила, что ей все желают зла.

– А недавно? Когда она вернулась в Монреаль?

– Шестнадцатого октября, – сказал месье Дайсон.

Гамаш повернулся к нему:

– Вы точно помните дату?

– Вы бы тоже запомнили, будь у вас дочь.

Старший инспектор кивнул:

– Вы правы. У меня есть дочь, и я бы запомнил день ее возвращения домой.

Они несколько секунд смотрели друг на друга.

– Лилиан не сказала вам, почему вернулась?

Гамаш произвел быстрый подсчет. Лилиан вернулась восемь месяцев назад. Вскоре после этого купила машину и стала ездить на выставки.

– Она сказала, что соскучилась по дому, – ответила мадам Дайсон. – Мы считали себя самыми счастливыми людьми в мире.

Гамаш помолчал, давая ей время собраться. Оба полицейских знали, что существует некое временнóе окно после сообщения родным трагического известия и до того, как скорбь поглотит их целиком. Когда пройдет шок и наступит боль.

Это мгновение приближалось. Окно закрывалось. Теперь каждый вопрос был на счету.

– Она на этот раз была счастлива в Монреале? – спросил Гамаш.

– Я никогда не видел ее такой счастливой, – сказал отец. – Мне кажется, она нашла своего мужчину. Мы у нее спрашивали, но она всегда смеялась в ответ, говорила, что ничего подобного. Но я не уверен.

– Почему вы так думаете? – спросил Гамаш.

– Когда она заглядывала на обед, то всегда уходила рано, – ответила мадам Дайсон. – В половине восьмого. Мы подшучивали над ней, говорили, что она торопится на свидание.

– И что она на это отвечала?

– Просто смеялась. Но… – она задумалась, – но что-то такое было.

– Что вы имеете в виду?

Мадам Дайсон еще раз глубоко вздохнула, словно пытаясь подбодрить себя, продержаться достаточно долго, чтобы помочь этим полицейским. Помочь им найти того, кто убил их дочь.

– Не знаю, что я имею в виду, но она прежде никогда рано не уходила, а тут вдруг начала. Но нам не говорила почему.

– Ваша дочь пила?

– Пила? – переспросил месье Дайсон. – Я не понимаю вашего вопроса. Что пила?

– Алкоголь. На месте убийства мы нашли один предмет, возможно связанный с Обществом анонимных алкоголиков. Вы не знаете, ваша дочь состояла членом общества?

– Лилиан? – удивилась мадам Дайсон. – Я за всю жизнь ни разу не видела ее пьяной. Она всегда развозила всех по домам после вечеринок. Могла позволить себе рюмочку, но много никогда не пила.