Божественная комедия - Данте Алигьери

        А он глядел всё книзу, громко воя.

106 Вдруг кто-то крикнул: "Бокка, брось орать!

        И без того уж челюстью грохочешь.

        Разлаялся! Кой черт с тобой опять?"

109 "Теперь молчи, — сказал я, — если хочешь,

        Предатель гнусный! В мире свой позор

        Через меня навеки ты упрочишь".

112 "Ступай, — сказал он, — врать тебе простор.

        Но твой рассказ пусть в точности означит

        И этого, что на язык так скор.

115 Он по французским денежкам здесь плачет.

        "Дуэра[479], — ты расскажешь, — водворён

        Там, где в прохладце грешный люд маячит"

118 А если спросят, кто ещё, то вон —

        Здесь Беккерия[480], ближе братьи прочей,

        Которому нашейник[481] рассечён;

121 Там Джанни Сольданьер[482] потупил очи,

        И Ганеллон, и Тебальделло с ним,[483]

        Тот, что Фаэнцу отомкнул средь ночи".

124 Мы отошли, и тут глазам моим

        Предстали двое, в яме леденея;

        Один, как шапкой, был накрыт другим.

127 Как хлеб грызёт голодный, стервенея,

        Так верхний зубы нижнему вонзал

        Туда, где мозг смыкаются и шея.

130 И сам Тидей не яростней глодал

        Лоб Меналиппа, в час перед кончиной,[484]

        Чем этот призрак череп пожирал.

133 "Ты, одержимый злобою звериной

        К тому, кого ты истерзал, жуя,

        Скажи, — промолвил я, — что ей причиной.

136 И если праведна вражда твоя, —

        Узнав, кто вы и чем ты так обижен,

        Тебе на свете послужу и я,

139 Пока не станет мой язык недвижен".

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

1 Подняв уста от мерзостного брашна,

      Он вытер свой окровавленный рот

      О волосы, в которых грыз так страшно,

4 Потом сказал: "Отчаянных невзгод

      Ты в скорбном сердце обновляешь бремя;

      Не только речь, и мысль о них гнетёт.

7 Но если слово прорастёт, как семя,

      Хулой врагу, которого гложу,

      Я рад вещать и плакать в то же время.

10 Не знаю, кто ты, как прошёл межу

       Печальных стран, откуда нет возврата,

       Но ты тосканец, как на слух сужу.

13 Я графом Уголино был когда-то,

       Архиепископом Руджери — он;[485]

       Недаром здесь мы ближе, чем два брата.

16 Что я злодейски был им обойдён,

       Ему доверясь, заточен как пленник,

       Потом убит, — известно испокон;

19 Но ни один не ведал современник

       Про то, как смерть моя была страшна.

       Внемли и знай, что сделал мой изменник.

22 В отверстье клетки — с той поры она

       Голодной Башней называться стала,

       И многим в ней неволя суждена —

25 Я новых лун перевидал немало,

       Когда зловещий сон меня потряс,

       Грядущего разверзши покрывало.

28 Он, с ловчими, — так снилось мне в тот час, —

       Гнал волка и волчат от их стоянки

       К холму, что Лукку заслонил от нас;

31 Усердных псиц задорил дух приманки,[486]

       А головными впереди неслись

       Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.[487]

34 Отцу и детям было не спастись:

       Охотникам досталась их потреба,

       И в ребра зубы острые впились.

37 Очнувшись раньше, чем зарделось небо,

       Я услыхал, как, мучимые сном,

       Мои четыре сына[488] просят хлеба.

40 Когда без слез ты слушаешь о том,

       Что этим стоном сердцу возвещалось, —

       Ты плакал ли когда-нибудь о чём?

43 Они проснулись; время приближалось,

       Когда тюремщик пищу подаёт,

       И мысль у всех недавним сном терзалась.[489]

46 И вдруг я слышу — забивают вход

       Ужасной башни; я глядел, застылый,

       На сыновей; я чувствовал, что вот —

49 Я каменею, и стонать нет силы;

       Стонали дети; Ансельмуччо мой

       Спросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»

52 Но я не плакал; молча, как немой,

       Провёл весь день и ночь, пока денница

       Не вышла с новым солнцем в мир земной.

55 Когда луча ничтожная частица

       Проникла в скорбный склеп и я открыл,

       Каков я сам, взглянув на эти лица, —

58 Себе я пальцы в муке укусил.

       Им думалось, что это голод нудит

       Меня кусать; и каждый, встав, просил:

61 "Отец, ешь нас, нам это легче будет;

       Ты дал нам эти жалкие тела, —

       Возьми их сам; так справедливость судит".

64 Но я утих, чтоб им не делать зла.

       В безмолвье день, за ним другой промчался.

       Зачем, земля, ты нас не пожрала!

67 Настал четвёртый. Гаддо зашатался

       И бросился к моим ногам, стеня:

       «Отец, да помоги же!» — и скончался.

70 И я, как ты здесь смотришь на меня,

       Смотрел, как трое пали друг за другом

       От пятого и до шестого дня.

73 Уже слепой, я щупал их с испугом,

       Два дня звал мёртвых с воплями тоски;

       Но злей, чем горе, голод был недугом".[490]

76 Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,

       Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая

       Как у собаки крепкие клыки.

79 О Пиза, стыд пленительного края,

       Где раздаётся si![491] Коль медлит суд

       Твоих соседей, — пусть, тебя карая,

82 Капрара и Горгона с мест сойдут

       И устье Арно заградят заставой,[492]

       Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

85 Как ни был бы ославлен тёмной славой

       Граф Уголино, замки уступив,[493] —

       За что детей вести на крест неправый!

88 Невинны были, о исчадье Фив,[494]

       И Угуччоне с молодым Бригатой,

       И те, кого я назвал,[495] в песнь вложив.

91 Мы шли вперёд[496] равниною покатой

       Туда, где, лёжа навзничь, грешный род

       Терзается, жестоким льдом зажатый.

94 Там самый плач им плакать не даёт,

       И боль, прорвать не в силах покрывала,

       К сугубой муке снова внутрь идёт;

97 Затем что слезы с самого начала,

       В подбровной накопляясь глубине,

       Твердеют, как хрустальные забрала.

100 И в этот час, хоть и казалось мне,

        Что всё моё лицо, и лоб, и веки

        От холода бесчувственны вполне,

103 Я ощутил как будто ветер некий.

        "Учитель, — я спросил, — чем он рождён?

        Ведь всякий пар угашен здесь навеки".[497]

106 И вождь: "Ты вскоре будешь приведён

        В то место, где, узрев ответ воочью,

        Постигнешь сам, чем воздух возмущён".

109 Один из тех, кто скован льдом и ночью,

        Вскричал: "О души, злые до того,

        Что вас послали прямо к средоточью,

112 Снимите гнёт со взгляда моего,

        Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,

        Пока мороз не затянул его".

115 И я в ответ: "Тебе я взор открою,

        Но назовись; и если я солгал,

        Пусть окажусь под ледяной корою!"

118 "Я — инок Альбериго, — он сказал, —

        Тот, что плоды растил на злое дело[498]