Анна Герман - Александр Жигарев

И Збышек бежал за врачом. Врач вызывал медсестру, та делала укол, и они сразу же исчезали...

Сознание вернулось на двенадцатый день. Были отменены искусственное дыхание и питание. Доктор через переводчика сообщил им:

- Очевидно, за жизнь опасаться больше нечего. Но все только начинается... - Он запнулся, потом спросил Збышека в лоб: - У вас есть деньги? Большие деньги? Вы богаты? Выздоровление будет очень длительным. Лечение обойдется дорого!

Теперь Анну перевезли в Ортопедический институт - один из наиболее известных и уважаемых в Италии, где, по убеждению многих, доктора творят чудеса и где способны, как сквозь слезы сказала дочери пани Ирма, "починить сломанную куклу".

Мама... Самый близкий в жизни человек, давший жизнь своему ребенку. Согревший в тяжелую минуту, защитивший, поставивший на ноги. Всегда ли и во всем была права мама? И можно ли горькие ошибки, совершенные ею, рассматривать в отрыве от ее тяжелой судьбы? Сейчас, когда Анне казалось, что вот-вот силы оставят ее, она была благодарна судьбе, что у ее постели мать. Несколько лет спустя, вспоминая эти трагические дни, Анна напишет: "Для меня присутствие матери стало спасением, благословением, когда пришел самый трудный час". Да, самый трудный час для самой Анны наступил потом, когда вернулось сознание, когда вопрос о жизни и смерти был окончательно решен в пользу жизни...

Но какой жизни? Жизни, в которой она была обречена на вечную неподвижность, на существование нелепое и бессмысленное, никому не нужное? Или той, какой Анна жила до катастрофы - и иной себе не представляла никогда, - активной, действенной, трудной? Одним словом, человеческой жизни, наполненной страданиями и радостями, наполненной возвышенным искусством, без которого она не видела ее смысла... Она даже не представляла себе, что эти мучившие ее вопросы станут для нее куда более болезненными, чем страдания от жесточайших травм в первые недели и месяцы после аварии.

Анна с надеждой смотрела на профессора Рафаэлло Дзанолли - уверенного в себе специалиста, мягкого и доброго человека, чем-то напоминавшего могучее дерево, которое росло в больничном саду и своими ветвями доставало до окон ее палаты.

Предстояла тяжелая операция, связанная с восстановлением нормальной деятельности изломанного и искалеченного человеческого тела. Впрочем, можно ли заново "собрать" человеческий организм, в котором все взаимосвязано, в котором нет мелочей и в котором повреждение какой-нибудь невидимой глазом "детали" могло привести к гибели целого. Анна, разумеется, не думала об этом. Она научилась подавлять в себе боль, во всяком случае, не показывать близким своих страданий. Улыбаться, когда судорога коверкала мускулы, терзала нервы. Болтать о пустяках, когда больше всего хотелось кричать от неотступной режущей боли...

Она очнулась после операции и сразу же почувствовала себя так, будто очутилась в каменном мешке. Все тело облегал гипс - холодный, липкий, еще не успевший застыть, как бы грозящий стать вечной броней. Гипсовый панцирь начинался у самых стоп, как длинное вечернее платье, облегал все тело и кончался у самого подбородка, так что даже легкий поворот головы причинял мучения.

Впервые в жизни она так горько и безутешно плакала. Она умоляла врачей и санитаров снять гипс, избавить ее от этих новых страданий. Лучше остаться калекой, лучше смерть, наконец, чем эта каменная скованность, которая, казалось, - навсегда. Но врачи призывали ее к благоразумию: иного пути к исцелению нет, а этот, хоть и не дает стопроцентной гарантии, все же самый надежный.

Между тем владелец фирмы грамзаписи "Компания Дискографика Итальяна" Пьетро Карриаджи, дела которого заметно улучшились в связи с блистательными выступлениями в Италии "потрясающей польки", впал в уныние. Он на чем свет стоит ругал идиота Ренато, которому имел несчастье доверить единственную реальную надежду фирмы за все время ее существования. Ренато отделался легкими ушибами и теперь смотрел на хозяина виноватыми преданными глазами.

- Не переживайте, шеф. Конечно, нет слов, жалко. Но у меня есть координаты еще двух полек, которые, как мне сказал один человек (а ему можно доверять), куда лучше, чем бедняжка Анна.

- Короче, - успокоившись, подбил итоги Пьетро, - нет у нас больше денег на ее лечение. Через месяц мы просто вылетим в трубу. Необходимо очень деликатно, повторяю, деликатно организовать ее отправку в Польшу. Действительно, не повезло... Такая певица, такая женщина. Ее, по-видимому, ждет неподвижность. - Он горестно помолчал, потом набросился на Ренато: Скажи положа руку на сердце, неужели тебя не мучает совесть?

Тот только захлопал глазами. Не дождавшись ответа, Пьетро переспросил:

- Так что там про этих полек? Или опять врешь?

- Вру, - чистосердечно признался Ренато и уставился на шефа робкими, преданными, собачьими глазами.

То, что глава фирмы считал "деликатной", но абсолютно необходимой коммерческой операцией, изломанной и исстрадавшейся, закованной в гипс Анне казалось несбыточным счастьем, заветной мечтой. Она связывала с возвращением на родину надежду на исцеление. Конечно же, в Польше все пойдет быстрее, лечение будет более эффективным. Может, какой-нибудь польский врач найдет более действенное средство для выздоровления? Здесь же, в Италии, профессор Дзанолли советовал не спешить, поскольку каждое передвижение, тем более такое дальнее - самолетом, грозит опасными последствиями.

- Кости только-только начинают срастаться, и здесь покой - наш главный союзник.

- Синьор профессор, - робко вступала Ирма, - у нас кончаются деньги. Мы и так израсходовали почти все, что моя дочь заработала...

Профессор Дзанолли лично провожал Анну на аэродром. Ее положили в оборудованную по последнему слову медицинской техники машину "скорой помощи". Сильные, рослые санитары бережно внесли носилки в самолет польских авиалиний "ЛОТ". Следом шли Ирма, Збышек и доктор Чаруш Жадовольский, специально командированный "Пагартом" на время перелета.

Итак, прощай, Италия, - страна, подарившая так много прекрасных, незабываемых мгновений творчества и отнявшая взамен не только здоровье, но и саму возможность это творчество продолжать. Теперь, когда страдания немного отступили, Анна меньше всего думала о себе - она жалела постаревшую мать, на долю которой выпало столько испытаний, жалела Збышека, вконец измотанного и измученного, обреченного выхаживать беспомощную невесту.

"Вот вернемся домой - поблагодарю его за все: и за доброе сердце, и за порядочность, - думала Анна в полете, - и скажу, что он свободен. Я и так доставила ему столько хлопот".

В Варшаве на аэродроме Окенче их ждала карета "скорой помощи". На глазах у Анны выступили слезы, когда она увидела над собой покрытое тучами варшавское небо, услышала, как санитары отдают команды по-польски. Один из них, молоденький блондин, озорно подмигнул Анне:

- Ну, пани Анна, до ста лет будете жить, вот увидите! Бабушка просила низко вам поклониться за ваш голос, за песни... Когда выздоровеете, мы все придем на ваш концерт!

Она ничего не ответила, только улыбнулась, глотая слезы, хотела кивнуть головой, но малейшее движение причиняло ей боль.

Ее привезли на государственную дачу с большим количеством комнат и всевозможными удобствами, с отлично вымуштрованным обслуживающим персоналом. Но комната ей нужна была лишь одна, та, где она бы могла лежать и где могла бы находиться Ирма. В первую ночь на польской земле Анна никак не могла заснуть. По крыше стучал дождь и раскачивались под ветром деревья. Анна прислушивалась к шуму дождя и свисту ветра. Будь она здорова, закуталась бы в теплое одеяло - подальше от непогоды. А теперь нестерпимо захотелось туда - под холодный дождь, навстречу леденящему ветру!

Все познается в сравнении, и нет большего счастья, чем просто жить! А сейчас вот мучаюсь сама, изматываю других... Где Збышек? Ах да, он попрощался, поцеловал Анну в лоб, сказал, что утром заедет на работу и тотчас обратно к ней (ему и так дали отпуск за свой счет на два с лишним месяца).

Утром, когда Анна открыла глаза, в комнате никого не было, только за дверью слышался чей-то приглушенный разговор. Потом дверь приоткрылась, мать заглянула в комнату и исчезла снова. Через несколько секунд она вернулась в обществе какого-то незнакомого, полного, улыбающегося человека.

- Это министр, - неловко представила Ирма. - К тебе, Анюта.

- Ну, зачем же так официально? - Министр снова улыбнулся. - Я пришел к вам совсем не как министр, а как большой поклонник вашего таланта. - Он откашлялся и продолжал: - Мы сделаем все возможное, чтобы к вам как можно быстрее вернулось здоровье. Лучшие медицинские силы Народной Польши привлечены для вашего лечения. Мы надеемся, что совсем скоро будет положительно решен и вопрос о вашей жилплощади.

"Чтобы вопрос был решен "положительно", мне необходимо было попасть в автомобильную катастрофу", - с невольным сарказмом подумала Анна.