Анна Герман - Александр Жигарев

- Что происходит? - спросила Анна у вошедшей в комнату мамы.

- Твоему Збышеку просто цены нет! Представляешь, он взял напрокат для тебя пианино!

"Збышек, Збышек! - в который раз с нежностью повторяла она его имя. Сколько же в тебе доброты! Как ты умеешь понять меня, угадать, что мне всего нужнее..."

Теперь пианино в соседней комнате притягивало ее, как магнит. Инструмент властно звал к себе. Анна еще не видела его, но уже мечтала о нем, как путник в пустыне, изнуренный жаждой, мечтает о глотке ледяной воды. Ноги не слушались, казалось, они вот-вот подломятся. Анна опиралась на коляску, палки, костыли, случайные предметы - и шла. Шла крохотными шажками, почти ползла - и в изнуряющие жаркие дни, и в ветреные осенние - в соседнюю комнату, где под закрытой крышкой ждали ее прикосновения черные и белые клавиши.

Желанный день настал! Заботливые руки Збышека приподняли крышку, и на клавиши легли длинные худые пальцы Аниных рук. Она начала подбирать мелодию "Эвридик", виновато улыбаясь, если сбивалась и фальшивила. Потом заиграла более уверенно. Потом молча просидела у пианино несколько часов, как сидят с дорогим и близким человеком после долгой мучительной разлуки.

Потрясение от встречи с музыкой оказалось слишком велико. Она пролежала потом несколько месяцев, не в силах шевельнуться. А потом снова пошла...

И хотя по настояниям врачей занятия музыкой должны были продолжаться недолго, Анна старалась продлить удовольствие и вырвать у тщательно оберегавшей ее покой матери хотя бы лишнюю минуту.

Однажды она положила на пюпитр стихи Леонида Телиги и начала тихонько, одним пальцем подбирать к ним мелодию. "Ну вот, - с юмором отметила она про себя. - Сколько талантов открыла автомобильная катастрофа! Мало того, что стала писателем. Теперь я еще и композитор!"

Давняя знакомая мамы - Алиция Новак, преподавательница литературы в школе, прислала Анне несколько своих стихотворений, объединенных названием "Человеческая судьба". Стихи были неровные, вряд ли их кто-нибудь напечатал бы, но как тексты песен они показались Анне приемлемыми. Они были лиричны, музыкальны. В них была заключена внутренняя мелодика, столь ценная для песенных текстов. А кроме того, они совпадали с нынешним настроением Анны. Долгие месяцы, а теперь уже и годы скованная, изувеченная болезнью, она особенно высоко ценила мгновения будничной жизни. "Улыбнись, - говорилось в одном стихотворении, - улыбнись каждому мгновению, ведь жизнь прекрасна, и радуйся ей, радуйся счастью жизни".

Сначала Анна решила показать эти стихи знакомым композиторам, даже позвонила Катажине Гертнер, но той не оказалось дома. Анна попросила мужа Гертнер, чтобы, как только Катажина вернется, она обязательно позвонила ей. Но тот или забыл передать ее просьбу, или Катажина просто не смогла позвонить, во всяком случае, Анна звонка так и не дождалась, а обращаться вторично ей не хотелось.

Между тем стихи Алиции Новак рождали в ее душе музыку. Она уже не могла избавиться от мотива, словно "прилепившегося" к ней. На него удачно ложился текст "Человеческой судьбы".

Через несколько недель Анна написала мелодии и к другим текстам, присланным ей Алицией. "Что это - просто увлечение? - смятенно думала Анна. - Или действительно во мне родился композитор да вдобавок еще и писатель?! И то и другое я ведь буду делать одинаково плохо. А добрые друзья из сострадания ко мне, отпевшей свое, будут стараться "пробивать" это дилетантское "творчество", над которым бы просто посмеялись, будь я здорова..."

Пожалуй, не было критика беспощаднее ее самой, будь то книга, работа над которой приближалась к концу, или песни, над которыми она только начинала работать. Она спела их маме и Збышеку и услышала от них восторженные слова (иного, впрочем, она и не ожидала). Мать растроганно гладила ее по голове, Збышек нежно целовал руки... Тут все было ясно: родные, любящие люди...

А в искусстве "родственников" не бывает. Там судят по суровым профессиональным законам. И, если не считать всевозможных художественных советов, жюри и комиссий, сама жизнь властно и беспощадно сортирует, отбрасывая дилетантски беспомощное и оставляя значительное и талантливое...

Через несколько месяцев Анна отдала Яцеку рукопись книги, которую она назвала "Вернись в Сорренто", взяв с него обещание, что он честно, без дипломатических прикрас, передаст ей отзывы редакторов и рецензента издательства "Искры". Яцек сдержал слово и скоро явился к Анне. В его глазах прыгали веселые бесенята.

- Поздравляю! Я и не сомневался в успехе. Конечно (да ты и сама знаешь), с точки зрения литературы это... В общем, не в этом дело. Но как исповедь певицы - не профессионального литератора - прекрасно! Литературному редактору тут делать нечего. Ты уж меня прости за прямоту, - Яцек невольно засмеялся, - как выяснилось, ты просто талантливый человек. И потому, за что бы ты ни взялась, все получается талантливо!

Анна просто воспрянула духом. Раньше она не решалась показывать свои опусы профессионалам. А теперь, ободренная, успокоившаяся, решила в ближайшее время обязательно пригласить к себе домой музыкантов и поэтов и показать песни на стихи Алиции Новак. Она уже позвонила некоторым своим знаменитым знакомым. Но в последний момент все пришлось отложить. Ночью начались сильные боли в позвоночнике, голову снова стянул железный обруч, и она провела несколько мучительных дней в постели.

Друзья собрались у нее спустя три месяца.

Почти три года Анна не выходила на улицу. В лице не осталось ни кровинки, огромные глаза, наполненные страданием, в этот вечер светились радостью. Правда, она тяжело опиралась на палку. Но в ее облике ничто не вызывало чувства жалости и сострадания. Через полчаса гости и думать забыли, что пришли к тяжело больному человеку, с которым судьба обошлась так жестоко. На пианино Анна играла неважно (уроки музыки ей довелось урывками брать лишь в детстве), поэтому аккомпанировал ей ее старый товарищ, знакомый по Вроцлавской эстраде, который жил теперь в Варшаве.

Анна пела! Ее истосковавшаяся по музыке душа, казалось, в этот вечер брала реванш за упущенное. Она пела свободно, легко, словно снова обрела крылья, словно не было всех этих страшных лет, наполненных болью, операциями, запахами лекарств, душевным смятением. Она мечтала услышать резкие критические слова, строгий профессиональный разбор. Но гости не скупились на похвалу, говорили о том, что подлинный талант и настоящее мастерство нельзя сломать, а душу и сердце - разбить, что музыка ее песен нежна и сердечна, хорошо передает настроение, их необходимо как можно скорее записать, их ожидает несомненный успех...

Настала осень. Но, в отличие от прошлогодней, она уже не казалась Анне такой унылой и горькой. Ей разрешили выходить на улицу, и она с палкой в руке в сопровождении мамы или Збышека ковыляла около дома, иногда нагибалась, чтобы поднять красивые желтые листья. Потом садилась на скамейку и долго наблюдала, как школьники после уроков весело гоняют футбольный мяч...

Дела с записями песен хоть и несколько затянулись, но шли довольно успешно. Художественный совет принял их единогласно, оркестровки были закончены в срок. Теперь ждали оркестр Варшавского радио, с которым должны были быть записаны фонограммы. Обрадовала и Качалина: она прислала из Москвы клавиры нескольких песен советских композиторов, просила побыстрее сообщить о них мнение, сообщить желаемую тональность и даже возможность приезда в СССР для записи пластинки.

Ох уж эта Анюта! Трудно было предположить, что в зрелом возрасте можно найти себе такого верного и бескорыстного друга. Друзей обычно находят в детстве, потом, бывает, теряют. А уж когда тебе за тридцать да ты еще живешь в другой стране... Друг, незримое присутствие которого помогает жить, нет, точнее, помогает выжить, - этому же нет цены! Как они там, Анна и ее мама, Людмила Ивановна, - такие добрые, сердечные, интеллигентные люди, такие естественные и открытые? Вряд ли в их доме что-нибудь изменилось. В таких семьях все постоянно: и мебель, и книги, и привязанности, и друзья. Неужели ей снова удастся побывать в гостеприимной квартире на улице Герцена, отведать приготовленную Людмилой Ивановной "фирменную" селедочку и пирожки с капустой?

Анна долго изучала клавиры, присланные Качалиной, восхищаясь ее высочайшим профессионализмом, схожестью, вернее, совпадением их вкусов.

Надежда - мой компас земной,

А удача - награда за смелость,

А песни довольно одной,

Чтоб только о доме в ней пелось....

"Надежда"! Как это слово удивительно соответствует ее собственному состоянию души, ее мировосприятию! Надежда - она была ее спутником все ' это время. Время, практически вычеркнутое из ее жизни - и чисто человеческой, бытовой, и творческой. Время, отнявшее столько здоровья и сил. Давшее толчок к рождению новых сил, неизвестно как появившихся в ее искалеченном организме. Надежда - несмотря ни на что! Несмотря на приговор врачей. Несмотря на нечеловеческие страдания и потерю уже завоеванного...