Белые камни - Николай Вагнер

Скорый пассажирский поезд зеленой гусеницей утягивался в черную глухую ночь. Даже заснеженные поля не служили контрастом мутному, заволоченному низкими облаками небу. Ни звезды в нем, ни огонька на погруженных во мрак земных просторах. А поезд все продвигался вперед, казалось, наугад, думалось, — ни к чему. Леонидов проглядел глаза, пытаясь хотя бы что-нибудь рассмотреть через двойную раму давно не мытого окна. Он ничего бы не разглядел там, если бы даже стояли сейчас июньские белые ночи, какими славится Западный Урал. Единственный свет, единственная звезда, которые сияли для него все последние годы, погасли, и это движение в громыхающем железными сочленениями поезде не радовало, как прежде, было бессмысленным. Инерция чувств — не более, инерция движения к свету исчезнувшей звезды.

Леонидов не знал толком, как все произошло там, в городе на Урале. Знал только, что Магды больше не существует. Шел третий день после ухода Магды из жизни. Вероятнее всего, сегодня все близкие Магды прощались с ней. Бедный Александр! Как он выдержит все это? Для того чтобы выстоять в горе, нужны еще немалые физические силы. Достаточно ли их у Александра?..

Леонидов не мог в этот день встать рядом с Александром на краю схваченной морозом траншеи. Крутые глинистые срезы её поблескивали инеем. Вокруг замерли те, кто любил Магду и Александра. Сам он, четко представляя все происходящее, возможно, последним усилием воли заставлял себя отсутствовать в этот мучительный час на бескрайнем, запорошенном снегом кладбище. И когда его взгляд тянулся к застывшему в вечном сне лицу Магды, он не позволял себе разрыдаться, резко поворачивался всем корпусом к заснеженной глуши причудливых деревьев, поднимал глаза к небу и видел его яркую голубизну. Спазм рыданий тотчас уходил, а взгляд вновь искал лицо Магды: возможность видеть ее уходила, уходила навсегда. В последний раз…

Леонидов сдвинул вниз коричневую дерматиновую штору, задернул занавески. Плотный мрак сгустился в купе.

И тотчас сознание Леонидова осветил реально видимый на совсем близком расстоянии скалистый берег. Белизна его была сравнима лишь с первым снегом. Так и хотелось сказать, глядя на это видение: неземная красота! Леонидов подумал, что люди знают о ней слишком мало. Им, конечно, доступно любование синью безоблачного неба или даже неба в нагромождении туч. Можно разглядывать и слайды, сделанные в космосе. Но и на них видна родная матушка-земля. Вспомнились встречи в Звездном, когда готовились передачи с участием первых космонавтов для Центрального телевидения. Это время, как подумалось Леонидову, было и его «звездным часом»: успешная работа в драматургии, в кино, в Росконцерте, в телевизионной студии.

Первооткрыватели космоса обращали свои взоры не к каким-нибудь, а к земным красотам. Они сами подтверждали это. А все потому, что сами космонавты были землянами, их понятия о красоте связывались с Землей.

А могли они видеть отвесный берег уральской реки и полюбившиеся ему, Леонидову, на всю жизнь Белые камни? Конечно, могли…

Именно на этих камнях любила бывать Магда. Вылезет из лодки на горячий от солнца каменный островок, протянет к глубине неба руки, зажмурит глаза и стоит, блаженствуя, среди всей этой дремучей красоты. Или опустится на камень, бултыхнет ногами в теплой, прозрачной воде. Яркие на солнце скалы высветляли смуглое тело Магды. Она сама будто светилась, весело смеялись ее большие серые глаза, сверкали в улыбке зубы. Он, Леонидов, мгновенно ощутил тогда всю неповторимость этой красоты и успел щелкнуть два-три кадра. Только вчера, такой же поздней ночью, он рассматривал фотографии, любовался Магдой, Белыми камнями. И теперь, так же, как вчера, мучительно билась мысль о том, что вот стояла на этом куске мрамора, возможно, самая совершенная из женщин, и не стало ее, будто волной смыло. Навсегда…

Он, конечно, и раньше знал о бренности всего земного, но теперь, после ухода Магды, навсегда потерял нередко посещавшую его радость бытия. Она вдруг утратила смысл. И странными казались беззаботность и веселье попутчиков по концертной бригаде, которые, наверное, спали теперь безмятежным сном в своих купе. Совсем недавно, сидя тесным кружком у оконного столика, они острили каждый на свой лад. Потом задержалась одна Лиза Арасланова. В эту поездку она кинулась только потому, что Леонидов тоже ехал на Урал. Она не знала истинной причины того, почему он вдруг подключился к концертной бригаде. Он не обмолвился об этом ни словом во время их затянувшейся ночной беседы. И ее признания оставили его холодным.

«В конце концов, — сказала Лиза, — и женскую гордость надо понять. Нельзя же пренебрегать любящей женщиной». И ока припала к его щеке, обхватила плечи, обжигая жарким дыханием. «Милый! — повторяла она. — Я — простая бабская баба, но как безгранично люблю тебя!..»

Он ничего не ответил… Лиза Арасланова ушла от Леонидова примерно в пятом часу и уснула в соседнем купе, где ехали другие участники концертной бригады…

Все всполошились утром, когда поезд был уже на подступах к городу. Проводница попросила актеров разбудить их товарища, который, несмотря на неоднократный ее стук в дверь, купе не открывал. Стучали и звали Леонидова поодиночке, потом, почувствовав неладное, принялась колотить в дверь все разом. Поезд погромыхивал на рельсах, мерно покачивался вагон. Наконец пришла проводница и открыла замок своим ключом, но дверь не откатилась, ее удерживала цепочка. И вот тут через узкую щелку, в которую пробился утренний свет, Лиза Арасланова увидела седой чуб Леонидова; голова его покачивалась в такт движения поезда, мертвенная бледность разлилась на щеках.

— Боже! — воскликнула она. — Он умер! Умер!

Начавшую оседать Арасланову тотчас подхватил Долин. Он отвел ее в соседнее купе, но и там Арасланова несвойственным ей, вдруг сразу осевшим голосом повторяла: «Умер!..»

Дверь тем временем открыли. Вошедшие подняли штору и увидели безжизненного Леонидова. Он как будто спал, только огромная его рука неестественно свесилась до пола, где пестро рассыпались разноцветные таблетки. Тут же поблескивала черным лаком замысловатая шкатулка с крошечным скелетиком, которую привез когда-то из заграничной поездки Володя Долин.

— Сердце, — предположил Долин и поднял тяжелую руку Леонидова, уложил ее на широкой груди, присоединил к ней другую, левую руку и, глубоко вздохнув, зашевелил беззвучно губами.

Затем он поспешил к Араслановой. Она беспрестанно всхлипывала. Лиза слыла волевой женщиной, презирающей всякие людские слабости, в том числе слезы. Она умела заразительно смеяться, была порою резка в суждениях, но никогда не поддавалась унынию и не понимала других, которые теряли самообладание в трудные минуты. Ей вдруг вспомнились теперь слова Леонидова, сказанные два года назад, когда он перенес инфаркт. Это было в кунцевской больнице. Леонидов уже оправился от болезни, и ему разрешили прогулки в саду. Они сидели на скамейке. Она пересказывала всякие пустяковые новости, то и дело заливаясь беззаботным заразительным смехом. Леонидов неожиданно прервал ее: «Тебе хи-ха-ха, а я, между прочим, чуть богу душу не отдал. Вот умру, тогда заплачешь, и все твои злыдства будут тебе укором». Арасланова засмеялась еще звонче. «Я заплачу? Никогда! Этого от меня никто не дождется». И вот теперь она не могла унять рыданий. Ее бил озноб, зубы дробно постукивали. На ласковые слова Володи Долина, который все это время не отходил от нее и просил успокоиться, взять себя в руки, она лишь судорожно повторяла:

— Боже мой! Как это могло случиться? Боже ты мой!..

Поезд дернулся и замер у платформы. Пассажиры с чемоданами и портфелями покидали вагон. Наконец в коридоре не осталось никого, кроме актеров. Вскоре в вагон вошли администратор местной филармонии и два санитара с носилками. Следом за ними появились вокзальный врач и сухощавый высокий блондин с тонким бледным лицом. В его руке ярко горели розы. Это был доктор Плетнев, которого Леонидов уведомил о своем приезде телеграммой из Москвы.

Плетнев молча поклонился актерам и шагнул в купе. Так же молча он взглянул на лежащего Леонидова, дотронулся до его руки и приоткрыл веко покойного, словно только для того, чтобы тот последний раз увидел мир ясно-голубым, казалось, еще живым глазом. Затем Плетнев положил розы на приоконный столик и вышел. Его место в купе занял вокзальный врач.

Тихим, монотонным голосом Плетнев спросил у стоявших возле двери актеров о том, кто из них последний видел Евгения Семеновича при жизни. Ему ответили, что последней покинула купе Лиза Арасланова. Плетнев не посмотрел в ее сторону, вновь поклонился и направился к выходу.

Впервые о кончине Леонидова Александр узнал от Плетнева. Он сообщил об этом по телефону несколько дней спустя, дав Александру хотя бы немного времени для того, чтобы он пришел в себя от своего собственного горя. Сердце Леонидова, по свидетельству Плетнева, оказалось изношенным до предела. Конец наступил, очевидно, в результате каких-то необычайно сильных переживаний в предшествующие дни. Плетнев присутствовал на вскрытии и дивился тому, каким образом такое больное сердце могло справляться со своей непосильной работой, как оно не отказало раньше, полгода, год назад? Леонидов был обречен давно. Впрочем, как говорил теперь по телефону Плетнев, это может коснуться каждого. Естественный процесс в природе и неестественно убыстренный ритм человеческой жизни, сопровождаемый бесконечными стрессами… Не каждому дано перенести…