Белые камни - Николай Вагнер

У калитки стоял Плетнев.

Через мгновение послышался его негромкий, но внятный голос:

— Здравствуйте, Александр Александрович. Почему-то мне думалось, что вы непременно появитесь здесь. Между прочим, я прихожу к вам третий день подряд. — Плетнев приблизился, сел неподалеку от Александра. — Нет, пришел я не ради того, чтобы снова выразить вам соболезнование. Это — само собой. Тут ведь дело такое — надо понять: все, что ушло, остается за чертой «было». Между тем вы находитесь по эту стороны черты, значит, надо подумать о себе.

Такое начало разговора Александр не мог принять, хотя и не высказал возражений. Для него Магда не была, а есть и будет всегда, что бы ни говорил Плетнев или кто-нибудь другой. Ему нужнее было услышать о том, как вынести все это, где взять силы для того, чтобы жить? Однако неожиданное откровение обычно замкнутого человека, которого многие считали странноватым, не осталось без внимания Александра.

— Вы знаете, Александр Александрович, — продолжал Плетнев, — жить-то все равно надо. Помните — в сердце каждого человека живет абсолютно независимая суть, независимая даже от скорби. Она и помогает выстоять. Эту истину мне внушили старики в Горном Алтае, где я родился. Урал — не Алтай, но истина — везде истина.

Плетнев помолчал и совершенно неожиданно для Александра посоветовал:

— Вам бы отправиться сейчас куда-нибудь вниз по Чусовой или по Каме. Путешествие — всегда победа над жизнью. А хотите — на Алтай, я могу дать рекомендации.

На следующий день доктор Плетнев отвез Александра в город на своем катере. Проезжая мимо Белых камней, они оба невольно вспомнили те дни, когда Магда и Леонидов вот так же любовались этим чудом природы, разглядывали отвесно уходящие в воду скалы, расщелины в них, кудрявый ярко-зеленый кустарник, взбирающийся на головокружительную высоту, и словно шагавшие вниз по ступеням величавые сосны, угрюмые ели, светлые березы, и трепетавшие даже при безветрии осинки.

Все здесь было так, как в прежние годы и, верно, будет таким же дальше. Александр еще раз взглянул в сторону Белых камней, как будто хотел их запомнить навсегда. Плетнев пошутил:

— Народная мудрость не рекомендует оглядываться. Если, конечно, хотите вернуться сюда.

Подождав реакции Александра и не увидев ее, Плетнев через некоторое время с несвойственным ему сочувствием произнес:

— Не думайте, я все понимаю. Одна головня в печи не горит, а две и в поле не гаснут.

Александр снова ничего не сказал в ответ. Он вообще не вымолвил ни одного слова до самого города. На пристани они распрощались. Александр сел в такси и поехал к Магде. Именно так он привык за последнее время именовать маршрут, когда ехал на кладбище.

Через полчаса он прибыл сюда, прибыл, как домой, потому что стал здесь завсегдатаем.

Он полил цветы, коснулся, по обыкновению, рукой земли, посмотрел на скорбную фотографию и пошел бродить меж могил с тем, чтобы потом вновь вернуться сюда. Пробираясь через бурьян, опутавший тропки, Александр думал о том, как много начертано на белых отшлифованных камнях имен тех людей, с которыми он когда-то дружил, работал или был просто знаком.

Порою Александру представлялось, что все безвременно ушедшие друзья живы. Так, видно, устроена память: ей свойственно возвращать былое в реально существующую действительность. Если бы это было возможно! Какая бы гармония родственных душ собралась на земле!..

Не впервые подумал Александр: разве люди после своей смерти не участвуют в продолжающейся жизни? Непосредственно не участвуют, но воздействие их иногда становится еще более сильным. Человек живет век, а его дела — два. И далеко не всегда бетонно-мраморные надгробья, так старательно сооружаемые теперь, проживут более века. На старом кладбище Александр едва нашел могилу мамы, умершей тридцать лет назад. Ему пришлось пробираться через рухнувшие трухлявые деревья, заросли кустарника и крапивы, низвергнутые памятники, когда-то представлявшие собой настоящие произведения искусства. Ушли или безнадежно постарели родственники тех людей, которые похоронены на старом кладбище, но исчезла ли память об усопших? Не напрасно ли неживыми бельмами с равнодушной отрешенностью смотрели на него, Александра, обломки Белых камней, как бы вопрошая: чего ради вырубили их и навсегда оторвали от скал, что вольно стояли над разливом и подтверждали своим незыблемым величием, что только природа вечна и могущественна, а все остальное — преходяще?

Время сделало свое дело, память о маме осталась лишь в сердце Александра, как до мучительной боли живет в нем теперь память о Магде. Эта боль и эта память приводят Александра к скромному белому камню с едва заметными серыми прожилками. Анютины глазки, бархатцы и астры горят и колышутся на ветру на могиле Магды. Не тянутся ли от мамы и от Магды к нему, Александру, а далее — к Алексею ветви продолжающейся жизни, как они тянутся от Леонидова к Ирине, утверждая бессмертие людей, поскольку человечество составляет часть вечно живой природы? Не означает ли это и впрямь, что жизнь надо продолжать? Скорее всего так. Но где взять силы для того, чтобы оправдать свое присутствие на земле в то время, когда расстояние от последней встречи с самыми дорогими и близкими людьми все увеличивается, и еще неизвестно, какой длины путь предстоит пройти одному?

Уходя от могилы жены, Александр прочел, по обыкновению, строки, вырубленные на камне:

Природе, что тебя явила,Не повторить твои черты,Но и не скроет их могила,Жив и теперь твой образ милый,И с нами вечно будешь ты…

Куда бы ни смотрел сейчас Александр — на дремлющий в дымке далекий берег, что синей полоской обозначился у самого горизонта, или на оранжевый с густо-зеленой бахромой поверху сосновый бор, который отчетливо виделся вблизи, ствол к стволу на песчаном крутояре бухты, или просто всматривался в вольный разлив реки, — ему все чудилось присутствие Магды. Во всех прежних поездках на теплоходах они были вместе, а вот теперь он отправился в это далекое плавание один.

Он и сам бы не мог объяснить, почему вдруг решился поехать на теплоходе. Скорее всего из-за того, что не находил себе места, а душа рвалась к неведомым переменам, хотя он их и не желал. (Совет Плетнева отправиться в путешествие действовал подспудно.) Или, может быть, ему хотелось убежать от самого себя? Так или иначе, Александр отправился в путь. И вот теперь смотрел он на берега бухты, в которой отстаивался под погрузкой дизель-электроход, и все ему казалось, что это не своими, а ее серыми с голубизной глазами видит ближние и далекие берега, необозримый водный простор, остро ощущая при этом всю силу и красоту природы. Река жизни, а не река смерти Лета, вздымала и несла на своей груди дизель-электроход, и с ним — людей, которые пестрыми говорливыми стайками облепили его белоснежные палубы. И пусть не попадали в поле зрения Александра Магда и Леонидов, они все же были — в нем самом. Он — хранитель их памяти, хранитель их прекрасных, незабываемых лиц, блеска их глаз, звучания голосов, их походки, жестов, улыбок.

Река круто брала вправо. Над нею властно опустилась ночь. Холодный свинцовый отлив воды заволакивали космы тумана. Он сползал из черных таежных оврагов и густо застилал зеркало реки. Все труднее было различать берега, бакены и створы, все мучительнее становилось восстанавливать в памяти родные и, казалось бы, такие знакомые лица близких людей. Река уносила корабль и его, Александра, в неведомую даль.

Совсем рядом, за приоткрытым окном, мерно шуршала волна. Ее журчащий переливистый шум слышался миг за мигом, час за часом, потому что рождали эту волну, давали ей жизнь неустанное движение корабля, его форштевень, который резал уснувшую ночную воду. Порою казалось, эта волна — единственное, что жило в такую глухую, ничем не встревоженную пору. Она звала в свое убаюкивающее журчание, не обещая ничего взамен, кроме покоя.

Зябко и одиноко сделалось на душе. Холод сковывал ноги, леденил руки и лицо, усыплял мысль… «Мысль, — шептал онемевшими губами Александр, — самый утонченный вид собственности. Но главный вид собственности — тело! Тело!.. Стоит только скользнуть в окно, и все исчезнет…»

Дробный стук в дверь не сразу вывел Александра из забытья. Он только и слышал один этот дробный стук, не ощущая ничего более, погружаясь в холодную, нескончаемую бездну. Однако стук повторился еще дважды, и Александр из последних сил поднялся с дивана, открыл каюту. Он увидел капкана, который застенчиво улыбался, не решаясь войти.

— Наверное, разбил вас? Прошу извинить. Но вы просили пригласить вас, когда будем идти в сплошном тумане.

— Да да! — подтвердил Александр. Кажется, об этом он просил. — Проходите! Я сейчас.

Через несколько минут они были в рубке. За ее окнами ничего нельзя было различить. Корабль напоминал воздушный лайнер, идущий через толщу облаков. Пощелкивали реле, приглушенно работала рация, светился экран локатора. Вахтенные делали свое дело, утверждая превосходство своей воли над стихийной силой природы. «Так и должны поступать люди, — подумал Александр, — так и должны прокладывать путь жизни, пока они в ней».