Сказание о Сибирякове - Л Новиков

Ниже командованию "Шеера" пришлось записать в журнале о том, что "в 1.38 (по нарвикскому времени.- Авт.) огонь был окончательно прекращен, и крейсер, развив скорость до 26 узлов, ушел в северо-западном направлении".

Бежал!!!

Узники "Шеера"

БОМ, бом, бом... - били по металлу чем-то тупым. Кто бьет? Зачем бьет? Трудно открыть глаза, невозможно понять, что происходит. Волны качали корабль. Голова, словно язык колокола, ударяла в стальную переборку. Потом звон пропал. Глаза открылись. Сараев лежал на полу в луже липкой крови. Слегка повернул шею и увидел стены тесной каморки. В дверях стоял серый призрак: солдат в незнакомой форме.

- Где я? - прошептал Михаил и опять потерял сознание.

Как только пленных подняли на линкор, начался допрос. В помещение, куда бросили сибиряковцез, спустились несколько автоматчиков и офицер. Он заговорил по-русски:

- Кто командир?

- Погиб, - мрачно сказал Павловский.

- Комиссар?

- Тоже.

- Есть ли офицеры? - Офицеров нет.

Вопрос следовал за вопросом. Фашист интересовался обстановкой в проливе Вилькицкого, расположением огневых средств на Диксоне, Амдерме, судами, находившимися в Карском море. Но люди молчали. Только стон тяжелораненых был ответом. Наконец Павловский за всех сказал:

- Откуда нам знать такие вещи? Про то нам начальство не докладывало.

Офицер недовольно поморщился.

- Советую подумать и вспомнить! - резко бросил он. - От этого зависит ваша судьба. Германское командование умеет отблагодарить тех, кто ему помогает.

Гитлеровец повернулся и вышел.

- Ну, братцы, будет у нас райская жизнь! - неожиданно прозвучал в тишине голос Шаршавина.- Найдись только одна сволочь...

- Ты бы, Анатолий, помолчал пока. - Павловский оглядел товарищей. Вместе стоят Николай Скворцов, Иван Алексеев, Иван Тарбаев - артиллеристы и здесь неразлучны. К, стене прислонился ослабевший Иван Калянов, его поддерживают Серафим Герега и Федор Седунов. Золотов что-то тихо говорит Замятину, а рядом нервно курят, передавая друг другу самокрутку, Котлов и Копытов.

- Их бы перевязать надо да положить на что-нибудь помягче, - кивнул головой в сторону тяжело раненных товарищей Воробьев.

- Эй, вы там, слышите? - закричал Шаршавин и начал барабанить кулаками в железную дверь. - Доктора сюда давайте!

Долго никто не отвечал. Но вот заскрежетал засов, вошли матросы в халатах с носилками и тучный рыжеволосый офицер. Он жестом приказал всем отойти к стене и, приблизившись к лежащим без сознания сибиряковцам, прокаркал санитарам:

- Немен зи форт{20}.

Поставив носилки, матросы .грубо бросили на них обгоревшего Малыгина. Тот застонал.

- Осторожней! - не выдержал Шаршавин.

- А ну, ребята, поможем! - обратился к друзьям Павловский. - У нас руки понежней.

Не обращая внимания на предостерегающий жест офицера, боцман, а за ним остальные подошли к товарищам и аккуратно уложили их на носилки. Вслед за Малыгиным гитлеровцы вынесли Сараева, Зайцевского, Кузнецова, Будылина. Потом подняли Качараву. В этот момент он очнулся, и его глаза встретились с пристальным взглядом Павловского.

- Что с нами, Андрей? - тихо вымолвил он.

- Мы в плену, профессор, - боцман интонацией подчеркнул последнее слово и твердо добавил: - Капитан погиб.

Когда тяжелораненых унесли, Павловский вновь оглядел своих. Он как бы хотел заглянуть каждому в душу: не подведет ли? Никто не опустил глаз. "Нет, не подведут", - понял соломбалец. И ему стало легче. Боцман знал: "Сибирякова" нет, но верить этому не хотелось. Пусть от экипажа осталась лишь горстка людей - гордый дух родного корабля жил в их сердцах.

Его размышления прервало лязганье запора. Снова появился переводчик. Он говорил более сдержанно, чем раньше.

- Ну как, подумали? Все молчали.

- Кто у вас старший?

- Должно быть, я, - сказал Павловский.

- Ваш чин?

- Боцман.

- Тогда отвечайте. Кто может дать нам сведения, которые я уже требовал? Повторяю, это принесет облегчение всем.

- Тех, кто вам нужен, нет в живых, а тут только простые матросы и рабочие. А теперь разрешите спросить, как там наши, которых унесли?

- Этим морякам сделаны перевязки, и, как только они придут в себя, мы постараемся создать им хорошие госпитальные условия. Мы, арийцы, люди гуманные, и в этом вы убедитесь.

- Мягко стелет... - пробурчал Шаршавин.

Офицер нахмурился, изменил тон и, посмотрев на радиста, медленно произнес:

- Будет хуже, если на берегу вас допросит гестапо. Кстати, в кармане одного из ваших найдено вот это.

Офицер достал большой ключ.

- Это, конечно, ключ от сейфа, в котором хранились документы. Он офицер, этот человек?

Шаршавин вдруг громко захохотал и, обращаясь к удивленным товарищам, как бы ища у них поддержки, сказал:

- Господин офицер про кладовщика нашего говорит, Кузнецова, - и, повернувшись к немцу, пожаловался: - Уж больно он у нас жаден, спирт под замком держал. А мы до этого спирта горазды.

Все оценили находчивость радиста, тоже начали смеяться, понимая, что так нужно.

Переводчик оторопело заморгал глазами, что-то пробурчал по-немецки и вышел.

В помещении появился и встал у дверей охранник - высокий матрос с автоматом наперевес. Измученные люди смотрели сурово, и в глазах каждого немец прочел ненависть. Он опустил голову, стараясь не видеть пленных. Переступал с ноги на ногу, не зная, как себя вести. Так продолжалось несколько минут. И вдруг в душе его что-то произошло: он застенчиво улыбнулся, достал портсигар и подошел к Воробьеву.

- Битте{21}.

Иван отвернулся. Тогда немец стал предлагать сигареты другим. Все отказывались.

- Битте, битте, - растерянно повторял матрос.

- Да бери же, - сказал Павловский и первый протянул руку. - Спасибо, парень.

Голубые глаза немца засветились радостью.

* * *

Качараву и Сараева поместили в тесном отсеке. Оба с ног до головы были забинтованы. Сараев лежал на живете, уткнувшись лицом в жесткую подушку, и не подавал признаков жизни. У Качаравы была загипсована левая рука, перевязано туловище. Правой рукой он дотянулся до головы товарища и нежно провел по влажным волосам. Голова парторга горела.

- Миша! Миша! - прошептал капитан. - Сараев!

Тот долго не отвечал. "Может быть, уже и не отзовется", - мелькнула страшная мысль. Наконец радист застонал и чуть пошевелился.

- Миша! - обрадовался капитан. - Слышишь меня?

- Анатолий Алексеевич? Ты? - пробормотал Сараев, не в силах повернуть головы. - А где же чужой солдат? Я хорошо помню, что был солдат...

- Нас недавно перенесли сюда, после перевязки. Мы на фашистском линкоре.

- В плену, значит? А как же "Сибиряков", ребята?

- "Сибирякова", брат, уже нет, нас осталось мало. Я Павловского видел мельком. Он меня профессором назвал.